Старость, она одинока всегда, а у меня особенно.
В средней полосе бескрайней России затерялась одинокая деревенька Застаринье. Её название, по-моему, вполне подходящее. Ведь живут здесь пару стариков, да ещё перебиваются случайными заработками и мелким промыслом несколько мужиков средних лет с семьями.
Из-за каждого забора голодным взглядом косится бедность. Там прохудилась крыша, здесь осели ворота, об огородах, заросших осокой, промолчу. Многие по вечерам пьют горькую.
Когда на деревню опускаются прохладные сумерки, я сижу у окна и вспоминаю. Уже за полночь, а сон не идёт. Будь у меня домашние, кто-то обязательно сказал бы: иди, мол, мамка, спать, нечего полуночничать. Да некому меня так называть!
Взяв фонарь в одну руку, а трость держа в другой, я, хромая, пробираюсь по заросшей бурьяном улице. Словно раненая волчица, по памяти нахожу нужный дом. Привычно проворачиваю ключ в замке, зажигаю свет. Теперь, когда никто не слышит, можно сказать: «Здравствуй, сынок!»
Несбывшиеся мечты
В 80-х годах наше Застаринье насчитывало больше 20-ти дворов. Не то чтобы крупная деревня, но и не такой медвежий угол, как сейчас. Жили мы дружно, во всём друг другу помогая, хоть и нищета была кругом. Конечно, кризис в деревне не то, что в городе. Кормились от своих огородов и хозяйств, потихоньку приторговывая кто чем мог.
Мой сынок Витя тогда учился в райцентре на электротехника. Он планировал, что, когда отслужит в армии, поступит в институт на вечернее отделение. А я мечтала, что сын немного повзрослеет, найдёт девушку хорошую, влюбится, женится. А потом у них детишки пойдут, наполнят смехом старый дом.
Призыв не по закону
Но долго мечтать мне не пришлось. В августе Вите стукнуло 18 лет, а в сентябре почтальон принёс повестку о призыве на военную службу. Мне сразу стало тревожно.
До нас докатывались смутные слухи о войне, которая шумела вдали. Никто не мог сказать уверенно, где она идёт. Но многие матери не спали ночей, услышав, что их дети будут призваны.
Я старалась себя успокоить. Мы с Витей только вдвоём. Его отец ушёл, когда ребёнку не было и года. Он мой единственный сын, вся надежда и опора будущей старости. Не могут его по закону на войну отправлять!
Но всё уже было решено. В списке на призыв в горячую точку оказалась и фамилия моего ребёнка.
Тревожные вести
Узнав об этом, я словно обезумела. Полдня бродила как оглушённая, не зная, что предпринять. После обеда ко мне зашла, сжимая в руках мокрый от слёз платок, мама Егора, которого тоже призвали туда, сухонькая, как веточка, женщина моих лет.
Я спросила её, что мы можем сделать. Соседка взглянула исподлобья и прошептала: известно, что: дать надо! Вот только им, родителям четверых детей, дать было нечего.
После её ухода я собрала деньги, все, что были. Позвала соседа зарезать поросёнка, а на следующий день свезла мясо в город и продала. Оставила только самое лучшее, отборное.
С ним и с деньгами явилась в местную администрацию. И, долго прождав в приёмной, пробралась в просторный кабинет. Но пузатый чиновник и слушать меня не хотел. Брезгливо оттолкнув свёрток с мясом и воровато покосившись на деньги, он тяжело вздохнул и сказал, что ничего не может сделать.
Я со слезами просила его похлопотать. Он с тяжёлым вздохом, покрываясь потом, вытащил из пачки крупные купюры и коротко кивнул. Но, выйдя из кабинета, я уже знала: не поможет.
Погибший герой
После учебки мой сын прослужил в Афганистане чуть больше года. Всё это время я жила от письма до письма. Развернув измятый лист, видела вырезанные прямоугольники. Нам не позволено было знать правду.
Да и Витя старался меня не тревожить. Писал о местных обычаях и красотах природы, мельком упоминая нестерпимую жару и тоску по дому.
Когда письма прекратились, я не спала ночей. Потом пришло страшное известие. Мой сын, раненый и измождённый, часами не покидал своей позиции, защищая товарищей. Когда их вытащили, он умер в вертолёте, по дороге в больницу. «Погиб смертью храбрых» - так говорилось в том письме. Через месяц привезли цинковый гроб, где даже смотровое окошко было замазано белой краской. Так и не довелось мне проститься с сыном. Вместе с гробом были награды: медаль «За отвагу» и орден Красного Знамени.
Соседка потом шепнула мне, что вместо моего Вити должны были отправить сынка какого-то начальника. Так вот почему ничего нельзя было сделать! Так вот о чём вздыхал в своём кресле вороватый чиновник! Но теперь это было всё равно…
Названый сын
Однажды, ранним осенним утром, забывшись на несколько часов неспокойным сном, я подхватилась от стука в окно. Не веря своим ушам, укуталась в дырявый платок и босиком выбежала на крыльцо.
В сером тумане увидела: боец стоит у скамейки спиной ко мне и курит, придерживая сигарету одной рукой. Второй рукав висит пустой вдоль туловища. Я сдавленно вскрикнула, и парень обернулся. Это был Егор, он вернулся.
Когда я немного пришла в себя, мы поговорили. И парень, всегда немногословный, пообещал, что будет приходить ко мне и помогать по хозяйству. Как мой названый сын, вместо Вити. Мы обнялись и долго плакали вместе.
Егор и сейчас живёт в Застаринье, ловко управляясь с семьёй и хозяйством одной рукой. После развала Союза он уезжал в город. Но потом, нахлебавшись от капиталистической экономики, вернулся домой. А с современной безработицей ему и вовсе никуда не устроиться. Заглядывает ко мне, чтобы принести воды или наколоть дров. Я ему очень благодарна.
Названый сын обзавёлся семьёй и детишками. Справился как-то, хотя в первый год будил криками по ночам половину деревни. Но война всё-таки разжала свои когти и отпустила его.
Чиновники и виновники
После возращения Егора я словно проснулась. Взывать к справедливости было бесполезно. Но я не могла позволить, чтобы мой сын канул в небытие, словно его и не было. О нём должна остаться память.
Я собралась с духом и отправилась на приём к чиновнику. Начало 90-х, кругом разруха и развал. А я хочу открыть музей. Чиновник долго смотрел на меня поверх очков. Это был уже не тот, что в прошлый раз, а другой, молодой.
Потом он терпеливо начал объяснять мне, что музей – это крупные финансы. А значит, кто-то должен делать инвестиции. Какая от музея в честь воина-афганца прибыль? Кто станет вкладываться?
Тогда я ушла, но через несколько дней вернулась. И стала требовать, чтобы мне построили новый дом. По закону обязаны, ведь в старом прохудилась крыша, и сгнили перекрытия.
Чиновник принял это за шутку и стал смеяться. Но потом, поняв, что я всерьёз, нагло заметил: мол, не мы виноваты, что вашего сына убили, значит, не нашей администрации вам и дома строить. Тут-то я и вспомнила, откуда мне знакома его фамилия. Он и есть тот самый сыночек начальника, из-за которого моего Витю отправили на смерть.
Я перегнулась через стол и в ярости влепила гадёнышу смачную затрещину. Он заверещал сначала, но быстро понял, что к чему, и как-то сник. Я ушла, но через неделю вернулась. И возвращалась до тех пор, пока он ни выделил деньги на строительство.
Дом памяти
Мой план состоял в том, что в старом доме я устрою музей, посвящённый сыну и другим погибшим ребятам, на свои средства отремонтировав его.
На ремонт пошли все скудные накопления, да ещё и с людей пришлось собирать. Пенсия у меня 9 тысяч, на эту лепту и прокормиться трудно, не то что музей открыть.
Вскоре старый дом распахнул свои двери. Не для весёлой семьи с детишками. А для незримого содружества воинов, не вернувшихся с несправедливо забытой войны.
В этом доме, где прошла жизнь, я и встречаюсь теперь с Витей. Смотрю на портрет и подолгу говорю с ним. А живу в однокомнатном домике, который неподалёку выстроила для меня администрация. Щели там едва ли не в палец толщиной, и фундамент пошёл трещинами. А всё-таки я своего добилась!
Современные герои
В 2000-х к нам в Застаринье стали приезжать школьники из соседних деревень. И я научилась рассказывать нашу историю почти без слёз, привычно и задумчиво нанизывая слова.
У современного поколения другие герои. Эти дети с трудом могут представить, что значит отдать жизнь за друзей не на словах, а на деле. Но я неустанно повторяю: мой сын и такие же ребята, как он – настоящие герои на все времена.
