Повествование о Сююмбике, дочери "врага народа" 3
«Махмут, пойдем со мной» - окликнула Сююмбике брата. Дети вдвоем вышли из дома. Светило солнце, чирикали воробьи, слышны были звонкие голоса ребятишек, играющих на улице. Будто ничего в мире не изменилось, будто не забрали отца, не разорили их дом.
Волна смертельной ненависти охватила все ее существо от кончиков волос до кончиков ногтей. Все тело Сююмбике покрылось пупырышками, заломило челюсть, живот заболел так, как будто целый клубок ядовитых змей грыз его изнутри.
Махмут тихонько тронул сестру за плечо. Сююмбике повернулась, порывисто вздохнула и пошла к зарослям сирени. С северной стороны картофельного поля, находившегося за домом, отец посадил сирень, иргу, а на краю пустыря рябину и яблоньку-дичок. Со временем кусты разрослись, переплелись, став почти не проходимыми, став своеобразным забором.
Как во всякой ограде, тут имелся тайный лаз. Пройдя через узкий проход, дети попали на пустырь, заросший репейником и чертополохом. Здесь стояла старая ржавая бочка, в котором отец сжигал мусор. Сююмбике подошла к бочке, повалила ее на бок и выволокла большой крапивный мешок, положенный папой сюда вчера вечером.
Они с братом вдвоем поволокли тяжелую ношу, кое-как подняли мешок на крыльцо, перекатили через порог и попали на кухню. Тут не было такого сильного разгрома, как в других комнатах.
Деревянный резной буфет, сделанный на заказ и занимавший половину стены, был почти пуст. На столе, среди рассыпанной соли, валялось несколько алюминиевых ложек, нож со сломанным кончиком и старый помазок из гусиных перьев. Нового керогаза не стало, как и деревянных стульев.
Махмут с удивлением посматривал на старшую сестру, словно не узнавая ее. Его сестра была мягкая, спокойная, с ласковым взглядом и тихой улыбкой. А в эту словно вселился другой человек: глаза провалились, голос стал хриплый, движения резкие.
Сююмбике распахнула нижние дверцы буфета и приказала: «Выкладывай». Махмут принялся вытаскивать из мешка полотняные котомки с крупой, мукой, сахаром и еще какими-то продуктами и убирать их на полки шкафа.
Сююмбике же пошла в темный чулан. Здесь мама хранила ненужный старый скарб. Отец посмеивался над этой маминой причудой: копить старье. Иногда кое-что из ее «богатств» тихонько сжигал на пустыре. В чулане тоже что-то искали, на полу валялись старые детские валенки, заскорузлые ботинки, какое-то тряпье.
Между большим деревянным ларем и стеной стояла высокая скамья, на ней старая детская ванна, в которой лежали: кастрюля с одной ручкой, несколько побитых эмалированных кружек, тазик для варки варенья, еще какая-то алюминиевая посуда. Сююмбике помнила, что за ванной был старый примус, а под лавкой, подальше от детей, были спрятаны две большие бутыли с керосином. Странно, но все это было на месте.
Девочка с трудом вытащила ванну, достала керосинку, покачала ее сбоку на бок, внутри плескалось, керосин был. Она вернулась в дом, поставила примус на дальний край стола, потом сходила в чулан за кастрюлей. Бак с водой стоял не тронутый, но ковша не было. Сююмбике зачерпнула чашкой воды, кое-как сполоснула кастрюлю, налила в нее воды и поставила кипятиться.
Все это она проделала автоматически. Также машинально Сююмбике подошла к лавке за печкой, где всегда стоял деревянный бочонок, приспособленный для хранения хлеба. Там лежал целый пшеничный каравай, завернутый в вышитое мамой полотенце.
Сююмбике прижала хлеб к груди. Противный шершавый ком в горле готов был превратиться в мягкий пузырь, лопнуть и вылиться слезами. Кто-то пожалел детей, не забрал последний кусок. «Не сметь!» - произнес чужой голос в голове. «Ты еще поблагодари за то, что вам хлеб оставили. Иди, скажи «спасибо», что не забрали старые тряпки и поломанную посуду.»
Сююмбике собралась, скрепилась, вся сжалась и сказала себе: «Не поблагодарю, не прощу, не забуду. Никогда!» С этим она прожила всю свою жизнь.
Начало повествования читайте здесь:
продолжение читайте здесь: глава 4