Краткая история после изгнания.
Шины шумят, проносятся мимо деревья, дома, мелькают белые линии на асфальте, играет радио, стучатся в окна насекомые, размазываясь в бесполезной смерти камикадзе. Держать руками руль, давить педали, слушать музыку о таких же, как я сам. Иногда я не знаю где я и откуда еду, и куда. Тогда я смотрю по сторонам, я изучаю леса, смотрю в небеса, читаю названия деревень, городов или улиц, пытаюсь вглядываться в людей, если таковые есть вокруг, иногда мне даже приходится останавливаться, и спрашивать где я нахожусь. Жаль, что никто не знает, куда я еду, жаль, что многие даже не представляют откуда.
В тысячный раз, пережёвывая одну и ту же мысль, в миллионный раз, виня себя за сделанное, в миллиардный раз, раскаявшись и вытерев слезу, я торможу, я останавливаюсь и, не заглушив мотор, выбираюсь из грузовика, я ветошью протираю фары, плюю на обочину и долго-долго смотрю в небеса. Наверное, я надеюсь найти там ответ, наверное, я жду, что меня там, наконец, услышат, меня там, наконец, поймут, простят, отпустят.
Когда-то я ходил пешком, тогда было проще, тогда вокруг было много интересного, неведомого, не открытого. Тогда передо мной открыты были все дороги, тогда я наслаждался карой, тогда она казалась шуткой и неправдой. Менялись пейзажи, менялись лица, люди и сандалии. Солнце светило, и дождь проливался с небес, мне звери уступали дорогу, мне люди тыкали в лицо.
Потом пришла эпоха хиппи. Я натянул повязку, я дул и видел мир иным, я в ружья пихал стебельки ромашек, я летал в поднебесье, я плыл над морями, я чувствовал облака под собой. Мир был прекрасен, пока не кончалась радуга, пока не лился снова дождь, пока не приходил, без стука и без приглашения абстинентный синдром, пока мир снова не казался серым и пустым, когда мне надо было начищать ботинки и идти. Я не могу оставаться на одном месте более чем на сутки, и лишь иногда, в рождество, я могу передохнуть целых три дня. Это прекрасное время, я чувствую, как отдыхают все мышцы, как расслабляется мозг, как точит печень алкоголь, как лезет в голову тот миг, когда в голове случилось помутнение, когда... Я ненавижу это вспоминать, потому что, всё должно было быть не так, потому что я совершил ошибку, я всё не так истолковал, не так всё понял, я что-то, где-то упустил. Тогда мы были все наивны, тогда мы были все чисты, что видели, то и воспринимали, мы не умели думать, тогда мы этому только лишь учились, и наказывать нас за это и теперь мне кажется несправедливым, тем более так. Чёрт, быть может, это я виноват в таком его дальнейшем поведении? Быть может, после того происшествия ему и сорвало крышу, быть может, он тогда и начал терять контроль над собой, и собой тоже... Потопы… Сера…
А теперь, что теперь? В нас что-то изменилось? Наверное, ведь нас становится всё больше, нас уже больше чем ангелов, уже давно больше, однако, мы пока не восстали против создателя, как это сделал в своё время Сатана. Быть может мы умнее. Быть может, нам лень, быть может, у нас нет такого лидера, как Сатана, быть может, мы просто не знаем, как до него добраться, чтоб низвергнуть. Но скорее всего, нам просто пофиг, и на него, и на себя. Я не про каждого в отдельности, я про человечество в целом, коллективное бессознательное – основа вселенской истины, гораздо сильнее индивидуального сознательного. Не знаю, кто во мне открыл все эти чакры, кто пустил в меня потоки мыслей, марихуана или Будда, не помню какой, но точно не Шакьямуни, с тем я не был тогда знаком, я ходил тогда, совсем по другим дорогам, совсем в других краях. Тогда мы сидели на вершине горы и он мне что-то говорил о нирване, о просветлении и прочем, а я смотрел на снег, на то, как сверкают снежинки, и думал, что меня уже никакое просветление не спасёт и не освободит. Тогда я чуть не повздорил с ним, с тем Буддой, не помню каким, но точно не Шакьямуни, я чуть не влепил ему пощёчину, но вовремя остановился. А он лишь улыбнулся и сказал мне, что первый шаг я уже сделал, осталось самое простое – пройти весь путь. И тут я чуть было не ударил его кулаком, но снова сдержался, руки мои тряслись, сердце моё билось так часто и гневно, что кровь уже перегревалась в венах. Я спускался с горы по бесконечной тропе, я шёл до подножия несколько дней, не ел, не пил и не спал, всё пережёвывал и мусолил то, что произошло там, наверху, всё думал и сердился на Будду, не помню точно какого, но точно не Шакьямуни. А когда я пришёл в хижину, где мне принесли рисовую лепёшку и плошку риса, с маленьким рыбьим хвостом, где меня уложили на ночлег, я успокоился, смотря на звёзды сквозь миниатюрное окошко. Я снова вспомнил слова Будды, я вспомнил, как дрожали мои кулаки, как билась кровь в виски, и как спокоен был Просветлённый, он ведь всё знал! И тут я понял, что он хотел мне сказать! Блин, почему им надо говорить загадками или косвенно, почему им не сказать всё прямо? Наверное, в этом и есть основная мысль обучения. Хорошие парни эти Будды. В ту ночь я не мог усидеть на месте, я всё бродил по комнате, бубнил и бил себя по лбу. В конце концов, я вышел и пошёл, мне ведь оставалось самое простое – пройти всю дорогу до конца! И я снова пошёл.
Теперь я езжу на грузовике, ничего не изменилось, только дороги стали асфальтированные, да вдоль дорог стоят кем-то брошенные Музы. Энное количество монет и ты получаешь порцию греха. Интересно, тот грех при этом делится пополам, или умножается на два? Наверное, это неважно, но вообще-то, грех пополам не делится.
А иногда, в особо тёмные ночи, когда мне не уснуть совсем, когда в глазах лишь мрак и холод, когда вокруг такая тишина, что можно слышать, как мечутся по свету души, я вижу бедных агнцев, блеющих под полною луной, я слышу вопиющий глас из-под земли. Он вопрошает, а я не знаю что ответить, я в страхе голову держу и затыкаю уши, я чувствую дрожь и мне холодно, пусть на улице даже все сто двадцать два по Фаренгейту. Тогда мне кажется, что все, что я знаю, всё, что я видел – неправда, мне кажется, что руки мои в крови, а я не пастырь брату своему. Вот-вот нагрянет он и задаст вопрос.
Я забираюсь в шведский грузовик, за моей спиной фургон, полный овечьих шкур, мне нужно проехать ещё много и много километров, главное, чтобы не стёрлись шины.
Раньше я менял башмаки, теперь меняю колёса, а, в общем, ничего особо и не изменилось, всё так же скитаюсь, всё так же знамение во лбу, чтоб знали кто я, чтобы не убили, всё те же люди, страсти, та же бесконечность. И лишь иногда мне кажется, что я уже могу увидеть конечный пункт своего пути, я могу усмирять гнев, я не подвержен больше ревности, я даже и не обижаюсь на него, придумавшего мне всё это. Не знаю только, смогу ли я как-то жить теперь без этого, если всё же дойду до конца. Мне кажется, что и он сам не знает, что теперь делать со мной, если, конечно, он ещё про меня не забыл. Я завожу мотор, урчит приятно дизель, сцепление и передачу первую включаю, далека ты ещё, Каина дорога.
Буду рад отзывам и комментариям.
