Современная когнитивная наука продолжает считать проблему сознания одной из ключевых. И среди наиболее бурно развивающихся междисциплинарных областей находится в настоящее время нейрофилософия — область, которая как раз и пытается ответить на этот предельный вопрос о том, можем ли мы объяснить сознание через описание работы мозга. И здесь наиболее острая постановка этой проблемы принадлежит, пожалуй, современному австралийскому философу Дэвиду Чалмерсу, который в конце 90-х выделил два класса проблем внутри того, что в науке и философии принято обозначать как проблемы сознания.
С одной стороны, это так называемые "легкие" проблемы, которые эффективно решает нейробиология: вопросы о том, как именно человек различает разные воздействия, как он на них реагирует, как мозг объединяет множество видов информации, как эта информация может быть использована для управления поведением, даже очень сложный вопрос о том, как человек дает речевой отчет о том, что находится в его сознании. Но все эти так называемые "легкие" проблемы (понятно, что они на самом деле очень сложны, требуют сложнейших методов регистрации активности мозга) так или иначе обходят то, что Чалмерс обозначает словосочетанием "трудная" проблема сознания, которое к нынешнему времени закрепилось в современной когнитивистике. Это вопрос о том, как именно физические процессы в мозге приводят к возникновению внутренних субъективных переживаний. Потому что на самом деле главный вопрос заключается в том, стоит ли пытаться описать субъективный опыт через изучение физических процессов в мозге? Вот то, что решать "легкие" проблемы сознания необходимо, это не вопрос ни для кого. Здесь вполне очевидны практические приложения этих знаний о том, каким образом мозг обеспечивает все многообразие человеческой психики (и в области нейрореабилитации, и в современных областях нейропротезирования), но "трудная" проблема сознания продолжает оставаться для современных когнитивистов и нейрофилософов камнем преткновения.
Для того, чтобы понять саму ее суть, рассмотрим старенькие мысленные эксперименты, которые предлагает другой австралийский философ Фрэнк Джексон. Философы вообще любят мысленные эксперименты, обходясь без экспериментов обыкновенных.
Допустим, предлагает Фрэнк Джексон, представим себе некоторого человека по имени Фред, который видит два красных цвета. И они для него настолько же разные, как для нас с вами разные желтый и синий. Уже трудно себе такое представить, но вот есть такой человек. И как мы можем это проверить? Мы можем, например, выдать ему огромную кучу помидоров и попросить его рассортировать эти помидоры на помидоры первого красного цвета и второго красного цвета.Он это, естественно, делает: для него это два разных цвета. Потом мы их смешиваем, просим повторить сортировку, сделав для себя тайные пометки относительно того, где какой помидор был в первый раз. И мы видим, что он воспроизводит свою сортировку в точности до помидора, потому что для него это два разных красных цвета.
Допустим, методы исследования активности мозга позволяют нам узнать все про работу мозга Фреда в то время, как он воспринимает первый красный цвет и воспринимает второй красный цвет, на уровне взаимодействия зон, на уровне работы специализированных отделов в первичной зрительной коре, которые вовлечены в опознание цветов, на уровне работы отдельных нервных клеток — в общем, все, что захотим. И вот мы знаем, как работает мозг Фреда, когда он видит первый красный цвет и когда он видит второй красный цвет. Вопрос: можем ли мы на основании этих знаний повторить за ним его сортировку помидоров, то есть по сути дела пережить, почувствовать разницу между первым красным и вторым красным? Ответ очевиден: конечно, нет. То есть мы не сможем узнать, что он чувствует, чем для него эти два цвета различаются, хотя мы знаем все, как работает его мозг. Собственно говоря, Герберт Уэллс в своей "Стране слепых" воспроизводит именно такую историю, где невозможно убедить людей в существовании еще одного чувства, если они его лишены.
Но более известен, пожалуй, второй мысленный эксперимент Фрэнка Джексона: именно его разбирают и критикуют все современные философы сознания. Представим себе, говорит опять же Фрэнк Джексон, что есть некоторая девушка Мэри — ученый, многопрофильный ученый: нейробиолог, физик,химик, которая изучает восприятие цвета. И она знает про цвет все: знает, какие зоны мозга и какие нервные клетки вовлечены в работу, когда человек видит синий, желтый, красный, знает, естественно, какие длины волн стоят за каким цветом — в общем, знает все. За одним маленьким исключением: ее растили так, что она с самого рождения жила в черно-белом мире, она существовала в черно-белой лаборатории, носила обесцвечивающие очки — в общем, сама она цвет никогда не видела, но все про него знает. И вот тут-то, собственно, мы и начинаем мысленный эксперимент.
Давайте, говорит Фрэнк Джексон, позволим ей выйти в цветной мир. Опять же, у нас мысленный эксперимент — мы допускаем, что за годы взросления у нее ничего не атрофировалось, ее мозг умеет перерабатывать информацию о цвете. Узнает ли она о цвете что-то новое, спрашивает Фрэнк Джексон, с учетом того, что она знает про него вроде бы все, то есть все про его физическую сторону. И здесь уже начинаются разногласия, но интуитивный ответ заключается в том, что да, пожалуй, узнает. Она узнает, что такое воспринимать синий или воспринимать красный. Как это — чувствовать красный?
Примерно так же еще почти десятилетием раньше философ Томас Нагель задает тот же самый вопрос про летучую мышь.
Допустим, опять же наши инструменты нейробиологических исследований настолько совершенны, что мы можем узнать все про работу мозга летучей мыши: как он устроен, что там происходит, когда мышь ориентируется в темноте посредством эхолокации. Узнаем ли мы, каково это — быть летучей мышью, то есть ориентироваться в темноте посредством эхолокации? Что мышь чувствует внутри себя, когда она понимает, куда ей сейчас повернуть или что впереди нее находятся препятствия? Именно этот вопрос: каково это — быть летучей мышью, даже зная, как устроен ее мозг, по сути дела представляет собой первую явную формулировку "трудной" проблемы сознания в современной когнитивной науке. Даже если мы посмотрим сейчас на все поле когнитивистики, мы увидим, что исследователи равномерно распределены по спектру решения этой проблемы между двумя полюсами.
С одной стороны у нас есть полюс оптимистов, которые считают, что на самом деле все, что нам осталось, это немножко методы подтянуть. И в принципе, когда методы будут достаточно развиты, нам будет вполне достаточно методов нейронауки, методов экспериментальной психологии для того, чтобы объяснить, откуда берется внутренний опыт, ответить на вопрос "что такое сознание".
И на противоположном полюсе мы увидим скептиков, которые будут стоять на позициях, что загадка сознания никогда не будет разрешена, хотя отсюда не следует что необходимо стремиться к ее разрешению. Или мы можем обрисовать это поле чуть иначе, разделив полюса тех, кто готов свести сознание к физическим процессам в мозге — полюс редукционизма (или нейроредукционизма, как его вы сейчас обозначают) и полюс тех, которые будут считать, что несмотря на то, что мы можем изучать мозговой субстрат сознания, нам всегда будет его недостаточно для того, чтобы объяснить сознание как таковое.
