Миф о современной культуре
В нашем возлюбленном отечестве в 1990х годах люди родились на костях двух исчезнувших империй. На мировом гуманитарном поле наступает время великих ожиданий, но довольно скоро вновь запускается процесс расщепления. Сегодня пестро рассыпавшаяся действительность, в которой капиталистическим миром сформированы рецепты гармонии и счастья, кажется ужасающей, пока не окунешься в нее с головой – это вечеринка постмодерна. Все здесь кажется привычным и родным. Мы делаем вид, что выбираем, зная, что потребляем заготовленные алгоритмы. Мы удивляемся новому, но забываем об этом на следующий день, и еще из-за чего-нибудь постоянно тревожимся.
Сегодня все мы, жители глобальной деревни, близки как никогда. Конец света, который ожидали одни, все ещё не наступил, а прогресс, воспеваемый иными, замедлился. Нас объединяет большой и страшный миф о «кризисе культуры», а если точнее, кризис осознанности, выражающийся в нежелании принять сложную действительность. Вчерашние подростки действительность эту видели в гробу, сегодняшние мужи готовы выстраивать новую рациональность. Моей же собственной смелости хватит лишь на то, чтобы помыслить о концепте выхода из кризиса осознанности. Дать не очень убедительный ответ на вопрос «зачем?» – самый важный вопрос в любой ситуации, давно обогнавший по популярности некогда царствовавший «почему?».
Одни верят в золотой век, другие в прогресс, третьи в цикличность, а кто-то в конфликт и борьбу классов – причуды у всех разные. Другие подходят к таким вопросам чуть более деликатно: ведь, в конечном счёте, то, что называют «закатом» или «новой зарей», для людей, ценящих своё время, является солнцем и выделяемой им энергией в виде тепла и света. Но и среди последних найдутся гурманы: между своим действительным и желаемым состоянием, они чаще выберают расстояние между ними. Я полагаю, в последнем случае речь идет в том числе о музыкантах, потому как, пожалуй, именно в этом расстоянии рождается чистый, еще не обремененный образом звук.
Конец света так и не наступил, а прогресс не переселил нас и наши проблемы на Марс. Высокие скорости характерны для современной техники и для ее операторов – для всех остальных время, напротив, замедляется, словно им дается еще одна возможность успеть прибраться у себя в голове. Конечно, время, которое нам подарила научно-техническая революция, можно тратить на все что угодно. Я попробую потратить его на следующую дурацкую гипотезу.
Миф о том, как мы все умрём
Представим, что на Землю движется что-то очень большое, шансы на спасение минимальны, и человечество озабочено поиском способа сохранения своего вида. Допустим, все захотели подстраховаться на случай исчезновения человечества как вида и попытаться таки создать человека 2.0, скрестив наш мозг с машинным интеллектом, чтобы запихнуть это чудо-юдо в космический корабль и зашвырнуть подальше от Земли. Начинается дизайн нового человека, но процесс этот сопровождается острыми спорами: всё оставляем как есть или что-то нужно отбросить? И как не упустить что-нибудь очень важное? Историки, психологи и антропологи заняты переосмыслением всего человеческого опыта, накопившегося за тысячи лет. Нужно заново познать и прочувствовать миф о человеке от его рождения до его заката, чтобы как можно подробнее его запрограммировать. Следует как можно подробнее проследить человеческий путь, остро реагируя на каждое звено в цепи рождений и смертей людей, цивилизаций, эпох и культур. Предстоит воссоздать этот миф во всей полноте его неоднозначности, во всем многообразии его противоречий, просканировать всю его интеллектуальную историю во всей серо-буро-малиновой массе его чувств, эмоций и настроений. Впустив в себя всю историю человека, мы начинаем ему сострадать. Но время поджимает.
Устав от споров, в какой-то момент мы останавливаемся на том, что все противоречия человека сводятся лишь к одному: за жизнь и против жизни. А затем видим, что у нас нет выбора, когда понимаем, что рождение – это вдох, а смерть – это выдох, а огромный метеорит уже вот-вот все разнесет.
Тогда перед очередным выдохом нам предстоит отпустить миф о человеке. На этот раз мы начинаем бояться по-настоящему. Когда сомнение, страх и страдание в нас побеждают, человечество исчезает как вид. Конец.
Возможен и другой финал. Была и другая группа ученых, которые не просто мешанину данных в синтетический носитель запихивали, а полноценный генномодифированный организм запилить решили – этакого Франкенштейна ницшеанских масштабов. И в сердцевину его психики они заложили самый главный миф – мельчайшую единицу человеческой цивилизации, из которой возможно воссоздание всего человеческого рода.
А потом включается сентиментальный саундтрек, и... Да, как ни странно, речь идёт о любви. Именно любовь, тысячекратно усиленная состраданием, уцелеет вместе со стариной Франкенштейном, когда нам предстоит шагнуть за горизонт событий. Парам-парам-пам, мы спасены.
Почему звук
Способны ли искусства звука быть языком пригодным для описания этой цивилизационно значимой мельчайшую единицы человеческой культуры? То есть, обьединить как можно больше людей не для временно выгодного разрушения, а для бескорыстного созидания, которое выгодно? Да, думаю, способно, но не сегодня. Кстати, европейская цивилизация сформировала удивительную по своему выразительному многообразию и непревзойденную до сих пор звуковую культуру в эпоху барокко. Иные цивилизации провернули не менее поразительные штуки значительно раньше, но я говорю о Европе, так как ее музыкальный язык большинству из нас понятнее и ближе. То была логичная, централизованная, при том не однобокая, гибкая и многосоставная музыкальная традиция, и она почти утрачена. Интерес к барочной музыке сегодня часто не сопровождается доскональным изучением этого языка и напоминает лишь еще один способ побега от реальности. Хипстеры и эстеты любят прятаться от нее в старых городах, старых книгах, старой музыке и черно-белом кино.
Звук как физическое явление существует вне человеческой воли, являясь в то же время одним из способов передачи информации для всех живых существ воспринимающих и/или производящих его. Звук, возникший по воле звукового художника, является его первичным инструментом. Звуки, существующие вне воли художника, могут войти в его инструментарий путем вслушивания и дальнейшей фиксации. Когда звук наделяется выразительным жестом, то есть становится информативным – начинаете музыка (или звукопись). Звук считается одним из самых трудных материалов для художественной практики, не в последнюю очередь из-за того, что напрямую связан с восприятием времени. Материал этот обладает своеобразным свободолюбивым характером: находясь в воображении исполнителя на стадии предслышания, звук еще может ему принадлежать, но как только звук будет из воображения извлечен, то есть материализован во вне, неумолимо разливаясь в пространстве, оформляясь в звуковой образ в головах слушателей, он станет принадлежать многим и никому одновременно.
Звукопись может сказать о многом, а может ни о чем конкретного человека в конкретное время не проинформировать, это как повезет. Природа всё расставила по своим местам: композиторы-герои и «творцы» уже не интересны сами себе, теперь король – его величество звук, и он не нуждается в тщеславном представителе. Главным действующим лицом теперь является не исполнитель, а сам слушатель. Технологии позволяют мастерам звукописи воздействовать на слушателя с невиданной ранее силой, иногда издеваясь над его психикой, производя, порой, невероятные впечатления, особенно в синтезе с другими видами искусств. Звукопись может быть притягательна, может пугать и отталкивать, вызывать восторг, ярость, сострадание, беспомощность, тошноту, жажду.
Музыка однажду уже произвела мир, в котором нельзя пошевелиться, нельзя закрыть глаза, нельзя помыслить о том, чтобы совершить действие, нельзя помыслить о том, чтобы помыслить. Можно лишь слушать голос, который шепчет: «Зачем? Не шевелись». Эта музыка должна была дарить ощущение пустоты – очень личной, тесной и в то же время бесконечной. Это была музыка с высоким давлением, агрессивная и вялая, безумная и тактичная. Спасение было найдено в джазе, бибопе и рок-н-ролле – но это в свою очередь породило новую проблему.
Сегодня все перевернулось с ног на голову. Пространство переполнено веселящим газом популярной культуры. Вдыхая его, принято наслаждаться формой как таковой с её плотными, приятным на вкус, но довольно пересушенным информативным рядом. Такая ситуация начинает вызывать тоску и жажду. Задачей музыки сегодня будет эту жажду утолять. Для этого ей не обязательно быть напичканой смыслами, главное быть сострадательной своему времени. Но способна ли музыка провернуть такое самостоятельно, вне синтеза с другими видами искусств?
Зачем кино
Художники стремительно мигрируют в кинематограф, больше не желая симулировать миры, ведь уже больше ста лет существует возможность создавать или участвовать в создании новых миров, порой более реальных, чем существующий. Являясь самостоятельным искусством, кинематограф выступает в роли агента для многих искусств, предлагая зрителю не только то, что уже существовало в театре и опере, но и значительно большее. Качественная кинокартина поглощает в себя зрителя гораздо легче и естественнее, чем это удавалось любому другому самостоятельному виду искусства.
Монтаж – наэлектризованный дух кинокартины. Сила искусства монтажа состоит в том, что продолжительный процесс вычисления качественной разницы соседних кадров в уме смотрящего способен затянуть его на невиданную глубину, возможно, даже утопить в фильме или в самом себе, чудесным образом открыв пространство вне взора смотрящего.
Таким образом, кино может справедливо восприниматься и как средство для убийства времени, и как увлекательное, а порой опасное развлечение. Так же оно способно явиться в виде особого зеркала, цель которого – овладеть вниманием, акцентируя его как на себе самом, так и на смотрящем в него.
Ракурсы, движения камеры, актеры, декорации дают плоть монтажу. Функция звука – наполнить ее кровью.
Звук в кино – важнейшая составляющая его существа, один из основных признаков жизни. Атмосфера, шумы, музыка, смешиваясь друг с другом, образуют единый звуковой комплекс, который, подобно крови в организме человека, циркулируют в теле кинокартины, замедляясь и ускоряясь в процессе смены кадров, остывая в моменты затишья, часто входя в спор с визуальным образом, выплескиваясь наружу, когда это неизбежно.
Говоря о культуре восприятия звука, можно представить, как новорожденный человек, окунаясь в новую, еще враждебную для себя среду, оказываясь в звуковом хаосе, не способен осознать слышимый им хаос звуковых волн. Лишь постоянно удивляясь, неустанно впитывая реальность, он учится воспринимать её в звуковых образах. Человек, работающий со звуком, похож на новорожденного тем, что не устает вслушиваться и удивляться услышанному. Порой «обычные», бытовые звуки способны поразить своей музыкальностью, не говоря об оркестре многолюдного города, хоре лиственного леса, звуке замерзающего озера или луча света, вонзающегося в темную комнату, или цветка, прорастающего сквозь камень: чем дальше зайти в своем любопытстве, тем больше можно услышать.
***
Если стена между высокой и массовой культурой разрушится, призраки модерна окончательно смешаются с расщепленной реальностью. Краски, смыслы, звуки – все сплетётся в первобытном хаосе. Но все еще будет точка притяжения, способная возродить эту пыль в целостный организм с насыщенной и многослойной фактурой, и эта точка притяжения – звуковой кинематограф.
