Спойлер - вообще-то в романе их даже не двое, а четверо. Три художника и один писатель: Тициан Вечеллио, Пьетро Аретино, Якопо Понтормо, Лоренцо Лотто.
Патрик Хепберн, 3-й граф Босуэлл, с 1540 по 1542 гг. находился в изгнании в Европе. Источники говорят о том, что остановился в скитаниях он в Венеции – Венеция в те поры была отличной перевалочной базой для всех недовольных, там скрывались даже от гнева престола Святого Петра, главное было – не ссориться с Советом Десяти. Два с лишним года в жизни персонажа романа – весьма большой срок, его не перелистаешь с формулировкой – «и так прошло два года…» С кем там общался мой герой, в каких кругах вращался, учитывая его прошлое приграничного шотландского грабителя, склонность к маргинальным компаниям и, надо полагать, отсутствие средств на шикарную жизнь в полном блеске известного имени Босуэллов? Ответ мне подсказал тоже источник – но совершенно не исторический, а весьма популярный.
"Францисканская церковь оказалась высокой, холодной и пустой. Здание меня разочаровало, показалось мрачным, а пришел я туда, чтобы взглянуть на могилу Тициана. Когда уходил, посмотрел на алтарь и увидел одну из самых знаменитых мадонн художника. «Странно,— подумал я,— что в пустой церкви горит свет». Подошел, намереваясь его выключить, но выключателя не обнаружил. Оказалось, что и освещения никакого нет: это краски на картине Тициана производили такое впечатление.
Рассказывают, что в девяносто девять лет он все еще работал. В это время его свалила чума. Из тысяч людей, похороненных в тот год, ему единственному организовали публичные похороны. Художником он был на редкость плодовитым. Полагаю, что после него уцелели сотни картин. Дружба его с Пьетро Аретино, шантажистом и автором порнографических произведений, Фрэнком Харрисом XVI столетия, озадачила многочисленных поклонников художника, хотя удивляться здесь особенно нечему. Гении всегда водили дружбу со странными людьми, а Аретино, должно быть, был замечательным собеседником. В нем соединялись живость, щедрость и смех Рабле. Человек любил жизнь, и притоны нравились ему не меньше дворцов. Он вращался в высших кругах. Хранил пришедшие к нему письма в шкатулках из слоновой кости, а письма были от королей, принцев, кардиналов, герцогов, герцогинь. Каждому корреспонденту он отвел отдельную шкатулку.
Жил он в дряхлеющем дворце на Большом канале напротив рыбного рынка. В доме его всегда были женщины с двусмысленной репутацией, дети, хромые и убогие. Они стекались к нему, и он никогда их не выгонял. Посещали его как самые высокопоставленные люди той эпохи, так и всякого рода мошенники. Сама идея брака была ему ненавистна, однажды он сказал: «Всех моих детей я в душе считаю законнорожденными». Ему было тридцать четыре, а Тициану сорок девять, когда они подружились. Двое мужчин сделались неразлучными, виделись каждый день. Если Тициану хотелось перемены, он шел в хорошо освещенную комнату Аретино и рисовал там. Если неорганизованный быт начинал действовать Аретино на нервы, он спасался от него у Тициана. Если кому-то из них перепадал кусок оленины или горшочек икры от благородного покровителя, то он тут же приглашал друга разделить подношение. Когда при родах скончалась красивая жена Тициана Цецилия (в те времена многие женщины умирали при рождении ребенка), художник переехал в дом на Бири Гранде с видом на остров Мурано. Туда по вечерам, под виноградными лозами, при свете с качавшихся на воде гондол, Тициан приглашал Аретино и его друзей на обед. Был у них и третий друг, столь же преданный Тициану и Аретино, как и они ему,— Сансовино, архитектор, построивший библиотеку на Пьяцетте. Он был женат на красавице Паоле. Жена крепко держала его в руках, а потому иногда на самых веселых вечеринках его не было.
Благодаря влиянию Аретино Тициан получил предложение написать портрет императора КарлаV, и это заложило фундамент его благосостояния. Аретино постоянно хвалил своего друга всем благородным корреспондентам, и опека его порою доходила до абсурда. Когда ему казалось, что Тинторетто получает большие похвалы и комиссионные, чем его друг, Аретино принимался злословить о молодом художнике. К счастью для Тинторетто, бедность спасала его от шантажа, хотя поношенная одежда, на которую жена гордого молодого художника ставила заплатки, часто становилась мишенью для обидных слов Аретино. Говорят, однажды Тинторетто потерял терпение и решил разобраться с Аретино. Встретив обидчика на улице, он сказал, что хотел бы написать его портрет. Аретино, обрадовавшись возможности получить что-то бесплатно, явился в студию Тинторетто на следующий же день. Он поставил стул на возвышение, уселся и принял гордую позу, однако Тинторетто сказал ему: «Встаньте!» и приблизился к нему с длинным кавалерийским седельным пистолетом. «Сначала я должен измерить вас,— сказал художник, проводя пистолетом по своему натурщику,— что ж, ваш рост составляет два с половиной пистоля. А теперь — пошел прочь!» Говорят, с того дня все издевательства прекратились. Мало того, Аретино начал хвалить Тинторетто и льстить ему.
Когда в 1556 году Аретино скончался в возрасте шестидесяти четырех лет, Тициан, должно быть, почувствовал, что из него ушла мощная природная струя. Конец Аретино оказался таким же характерным, как и вся его жизнь. Говорят, он слушал неприличный рассказ о собственной сестре, и неуправляемый приступ смеха привел к апоплексическому удару... "
Это цитата из книги Генри Мортона "От Милана до Рима. Прогулки по Северной Италии" – сочинения Мортона я всячески рекомендую, хотя как путеводители они устарели уже лет на семьдесят. Мортон и сам, в общем-то, тревел-журналист тот еще (в другой версии истории о Тинторетто фигурирует кинжал вместо пистолета, думаю, это ближе к истине), но дух времени, мне кажется, схвачен верно. Ясное дело, я не могла пройти мимо вероятности таких специфических контактов. Аретино встречается с Хепберном первый раз именно в церкви, у них завязывается дружба, а затем Пьетро привозит его и к Тициану – как раз как натурщика. В романе «Король холмов» (вторая книга цикла «Белокурый») это выглядит так:
«Божественный Тициан переехал в Каннареджо после того, как овдовел – и здесь, в доме у воды, под виноградной лозой, оплетающей стены из красного кирпича, в убежище старого сада он принимал посетителей и друзей, своих и Аретино. Здесь же он работал, здесь жил с ним любимый сын Орацио, здесь постигали азы искусства его ученики. Гости прибыли часа за два до заката, угасающий золотой свет зажег собою волосы Босуэлла, дал теплый оттенок лицу.
- Себастьян! – встретил их художник с порога.
- Что? – переспросил Аретино.
- Ты привел мне «Себастьяна» Понтормо, - отвечал тот, окидывая Патрика взглядом, каким рассматривают породистого жеребца или охотничью собаку, дабы определить стати. – Ты ведь долго жил во Флоренции, Пьетро, неужели не опознал эту его работу вживую? А вы, синьор, бывали в Цветущей? Вам доводилось встречаться с Понтормо?
- Не имел случая, - улыбаясь, отвечал Хепберн.
Вот эти художнические споры – кто кого изобразил и у кого что украл – были для него предметом вечного веселья.
- Да Бог с тобой, дорогой, когда Якопо писал Святого Себастьяна, нашего молодого друга не было и в утробе матери!
- Вы так юны? – переспросил с недоверием Тициан. – Или матерь-природа позволяет вам притворяться?
- Хотите спросить, вышел ли я из возраста его ганимедов? – отвечал Патрик с ухмылкой. – О да, я действительно старше, чем кажется. Пьетро периодически пытается убедить меня в обратном, но пока что мне удается за себя постоять…
Оба итальянца, довольные, хохотали до слез.
- О! Ну, главное, чтобы – за себя! – всхрюкнув, уточнил Тициан. – Вы не только красавец, но и умница, и в самом деле не годитесь на Себастьяна. Будь у парня хотя бы десятая часть вашего чувства юмора, он никогда не позволил бы утыкать себя этими чертовыми стрелами…
У Тициана подавали «еду каменщиков», как острил Аретино, и всегда это было изумительно вкусно, хотя и непритязательно. На масляные лампы в саду слеталась мошкара, столы были застелены беленым льняным полотном – забота дочери хозяина, уставлены блюдами – оливки, сыр, зелень, пирог с мелкой птицей, огромная миска с пепозо, зеленое стекло граненых муранских бокалов, так похожих на тот, из которого Босуэлл не допил свою смерть. Хозяин дома переоделся в чистое, сбросив запятнанную красками робу, преломил хлеб и перекрестился. Пьетро, чье покрасневшее лицо уже свидетельствовало о добром глотке крепкого кипрского вина, пустился в восхваления:
- Родиться и умереть можно только в Венеции! Это – святой город и рай земной… Что до меня, то я хотел бы, чтобы после моей смерти Господь превратил меня в гондолу или в навес к ней, а если это слишком, то хоть в весло, в уключину или даже ковш, которым вычерпывается вода из гондолы.
Эту песню он начинал всегда, стоило лишь ему немного выпить.
- Или в фонарь на Риальто, лобзающий своим светом обнаженную грудь куртизанки, - усмехнулся в бороду Тициан, - я ни за что не поверю, Пьетро, что ты предпочел бы участь уключины.
- Ясное дело, что лучше лобзать, чем скрипеть, - согласился тот. – И лучше жить, нежели умирать. Так выпьем же за то, мой друг, - обратился он к Белокурому, - что всем иным вероятностям вы предпочли воскреснуть в Венеции…
Сад освещался огнями стоящих на воде гондол, факельное пламя плескалось в воде, в столовой посуде, в лоснящихся лицах сотрапезников. Молоденькая девочка, скромница, подобранная Пьетро в лодку вблизи Пескарии, подойдя в полутьме сзади, обвила рукой шею Белокурого, скользнула быстрой ладошкой в разрез рубахи, ласково, дразня, пробежалась пальчиками по контуру шрама… глаза, темные, как ягоды терна, тяжелые черные косы и маленькая нежная грудь. Свежий рот ее впился в губы Белокурому в повадке опытней не придумать, и он, обернувшись, ответил на поцелуй под одобрительные возгласы Пьетро, под цепким взором хозяина дома, который смотрел, как работал – всегда наблюдая… четвертым в ту ночь с ними был коренной венецианец, сейчас постоянно живущий в Бергамо, чудак Лоренцо Лотто. Лотто задумчиво катал в ладонях хлебные шарики, обмакивая их в густую подливку пепозо, и любовная сцена, проходящая у него на глазах, заставляла его сосредоточенно хмурить брови».
Лотто оказался здесь потому, что я никак не могла пройти мимо этой вот его картины, точней, златокудрого Святого Себастьяна. Ведь правда же, не похож на мученика?
А вот тот самый Святой Себастьян авторства Якопо Пантормо:
Полностью роман «Король холмов» можно купить и прочесть здесь.
Все четыре книги о жизни и приключения Патрика «Белокурого» Хепберна – здесь.
Моя писательская лаборатория – тут.
Спасибо за внимание - и не переключайте канал :)
