Фрейд очень долго тяготел к формату научной теории, однако постепенно признавал, что психоанализ опирается на определенный тип отношения к человеку и его речи, а не на универсальное знание о людской природе. Вероятно, чтобы подступиться к каждому случаю было необходимо последовательно отказываться от всех идеалов и ориентиров, которые не могли гарантировать отсутствие субъективной пристрастности своих защитников. В противном случае бессознательное ускользало от самого аналитика, который брался судить и рядить что же вообще нормально, правильно и полезно для его клиента. Таким образом с верой в то, что другой – такой же как я (а равно и с золотым правилом в этике) – придется распрощаться.
Иными словами, это не этика ценностей, в которых та или иная вещь признается благом, достойным преследования. Этика психоанализа всегда тяготела к этикам долга или принципа. И, пожалуй, самый первый из таких принципов – вера в субъекта, убеждение и готовность признать, что он знает лучше как ему норм (пусть даже это «норм» выражается в болезненных или просто странных симптомах). Фрейд был одним из первых, кто в психотерапии стал задавать очень важный вопрос: какова цена тех удовольствий/страданий, которые мы имеем? То есть суть аналитического взгляда не в том, что кто-то, например, фантазирует о сексуальных извращениях или слышит галлюцинации, а в том, что будет последствием отказа от них? Ведь терапевтическое вмешательство имеет смысл только если сам человек согласен на эти последствия. И только в таком случае психоаналитическая работа может произойти, преодолев характерное бессознательному сопротивление.
Исходя из подобного хода мысли, в психоанализе появится представление о нейтральности аналитика – этической нейтральности особого рода. Психоаналитик нейтрален по отношению к симптому клиента – он не просто не осуждает и не хвалит, он пытается понять суть симптома, только потому что уважает работу, проделанную человеком (промежуточный итог этой работы и есть симптом). Двигаясь путем проложенным симптомом, аналитик узнает подлинную историю субъекта перед ним, а также оказывается способен помочь ему в изменении симптома (например, такого, от которого человек будет меньше страдать, если, конечно, он хочет этого). Дать место бессознательному – это и есть в первую очередь не судить (даже молча), не требовать и не поддаваться требованию.
Любопытно отметить, что поначалу для многих пришедших в анализ именно это является сильным «минусом» аналитика: он не играет в те игры, которые вы ему приносите (к которым привыкли сами). Впоследствии же некоторые «распробуют» и оценят эту черту – там, где нет оценки и требований – появляется облегчение, передышка, необходимая для работы. Впрочем, не стоит это обобщать: личный анализ гораздо чаще выпадает из привычных лекал, чем следует им.
Увы, осуществить такую этику намного сложнее, чем говорить о ней. И потому что у аналитика есть бессознательное, и потому что сама речь крайне суггестивна. Во времена Фрейда психиатры особо уповали на метод гипноза в версии Шарко или Льебо и Бернхейма, который он дотошно изучил, а затем отказался от него. Однако дело не только в прямом внушении, а в том, что навязывать сообщения способны авторитет (например, статус врача), тон и строй речи (например, безапелляционность, уверенность в знании), даже сама ситуация (например, психическое истощение у слушающего). Это очевидно даже для философии языка: описания и предписания часто бывают нестрого разграничены. Иными словами, когда вы задаете вопрос или просто описываете что-то, вы вбрасываете означающие, которые способны принуждать воспринимать вещи так, а не иначе. Психика часто экономична и конформна, а потому внушаема.
Поэтому психоанализ последовательно ищет такой подход, который бы располагался по ту сторону суггестии. Проблема с бессознательным в его самых первых описаниях Фрейдом крайне проста и берет своим истоком этику ученого. По сути это два простых вопроса. Как можно изменить то, что вы не знаете? И как можно изучать то, что вы не видите, да еще и (неосторожно) влияете на это? Ответом на этот вопрос становится этика – этика особого слушания и искусного слова.
