– Вы не раз говорили, что «Лавр» — это история про вечную любовь и про то, что времени, в сущности, нет. Как читатель скажу, что это действительно так: когда его читаешь, время как будто исчезает. А еще вы несколько лет назад в одном из интервью предположили, что сейчас, судя по всему, наступает какое-то новое время. Стало ли понятнее, что это за время?
– На мой взгляд, начинается такая большая эпоха, что несколько лет в ней — не срок и вряд ли может обнаружить что-то новое. Но я утверждаюсь в том, что говорил.
Несомненно, наступает другая эпоха — не совсем новое Средневековье, потому что это могут воспринимать как возвращение Средневековья. Я, скорее, имею в виду, что наступает эпоха большего внутреннего сосредоточения. Предшествовала ей эпоха игровая, потому что постмодернизм по сути своей — это игра, в большей или меньшей степени привлекательная.
Игра важная, потому что игровое начало очень много дало человечеству, — играют ведь не только дети, — другое дело, каково качество игры, уровень ее. Вот, смотрите, наше телевидение стало состоять почти исключительно из игр. Даже если поют, то в игровой форме. Но есть более серьезные и достойные игры — игры разума, и постмодернизм принадлежит к числу таких достойных игр.
Так вот, эпоха игровая оканчивается вместе с постмодернизмом, и сейчас наступает эпоха большей внутренней серьезности, причем не в дурацком смысле надувания щек, а в попытке разобраться в себе, в своей стране, в истории. Я могу назвать целый ряд очень серьезных книг, которые, на мой взгляд, принадлежат уже новой эпохе.
Например, книги недавно ушедшего Владимира Шарова. Он начал писать давно, но популярен по-настоящему стал в 2010-х, ведь книга, как любое художественное произведение, имеет две стороны: сторону текста, которая принадлежит автору, и сторону восприятия — то, как она воспринимается читателем. Произведение искусства только отчасти принадлежит автору, вторая часть авторства — это читатель, который создает вместе с автором эту книгу всякий раз по-новому. Поэтому книга, прочитанная через 50 или 100 лет, не равна себе, прочитанной за 100 лет до этого. Не случайно, что Шарова, очень глубокого писателя, открывают именно сейчас. Это симптоматическое явление в нашей культуре.
Еще, например, Алексей Варламов и его роман «Мысленный волк». Это тоже попытка разобраться в том, что с нами произошло в начале века, как получилась революция в благополучной, в общем, стране.
Потом, очень глубокая книга, на мой взгляд, это «Обитель» Захара Прилепина — о том, как человек может оставаться человеком даже в скотских условиях, но не только об этом. «Обитель» — это книга и о том, до каких жутких пределов может доходить сообщество человеков, у которых нет никаких настоящих основ в душе. Собственно говоря, это книга о России, потому что Соловки не только в своем лагерном, но и в монастырском измерении — в каком-то смысле модель России. Причем я знаю, что говорю, потому что в свое время я составил и отредактировал книгу текстов о Соловках — альбом «Часть суши, окруженная небом» — там мое предисловие, где я обо всём этом пишу.
Меня удивила реакция на «Лавра»: я абсолютно не ожидал такой реакции, говорю честно. Появись «Лавр» лет пятнадцать назад, его бы просто никто в упор не заметил, я в этом убежден. Более того, на инерции этого ощущения, закончив «Лавра», я осознал четко, что его никто читать не будет, разве что моя жена, несколько друзей, издательский редактор, если это вообще возьмут публиковать... Сейчас, когда «Лавр» — настолько успешная книга, это кажется кокетством, но у меня было несколько недель депрессии. Я не жалел о том, что написал, потому что писал то, что считал нужным, но было жалко, что я написал вещь, которую вообще никто не возьмет в руки.
Я ухожу от вопроса, хорошо или плохо написан «Лавр», я, по крайней мере, пытался это делать хорошо. В данном случае я говорю о глубине тех проблем, которые я пытался затронуть. И вдруг я с изумлением увидел, что эти проблемы волнуют миллионы людей точно так же, как и меня. И тот факт, что о них никто не говорит, еще не значит, что об этом никто не думает. Просто есть вещи, которые неловко или не модно произносить. И, смотрите, «Лавр» выигрывает «Большую книгу» — премию, которая с одной стороны задает мейнстрим, с другой стороны, все-таки основывается в своем видении того, что та или иная книга принадлежит к мейнстриму.
То есть получается, что он — на топе мейнстрима, что совершенно немыслимо. Это было для меня великой радостью — не оттого, что я получил премию, а оттого, что я открыл в своих соотечественниках то, чего в них не подозревал в такой мере — нового качества внутреннее сосредоточение, о котором я уже говорил и которое является одним из признаков новой культурной, в частности, литературной эпохи.
