КУМЕКАЮ

Когда Артём в очередной раз услышал на перемене «у тебя мама идеальная, чё ты ноешь», ему захотелось кому‑нибудь дать дневником по голове. – Тём, тебя мама забирает? – спросил Санька, глядя в окно. – Опять на белой машине? – Не белой, а серебристой, – буркнул Артём. – О, простите, – изобразил поклон Санька. – На серебристой машине и в серебристой жизни. Рядом прыснула Алина: – Я бы вообще молчала на твоём месте. У тебя мама всегда такая… собранная. Волос к волоску, документы в папочке. У нас в родительском чате её все ставят в пример...

Когда поезд затормозил у перрона, Лена первым делом увидела не мать на платформе, а облезлую зелёную лавку у старого киоска. На этой лавке она когда‑то ждала парня с гитарой и верила, что уедет «навсегда». Теперь она возвращалась с чемоданом на колёсиках, полуразобранной жизнью и девочкой, вцепившейся ей в рукав. – Мам, а это уже наш город? – спросила Соня, вытягивая шею к мутному окну. – Наш, – коротко ответила Лена. Слово «наш» прозвучало странно. Ещё недавно «нашим» назывался другой город, квартира с лифтом, парковкой и теплыми полами...

Когда Аня возвращалась в свой родной город, ей казалось, что каждый столб вдоль дороги знает о ней чуть больше, чем ей бы хотелось. Автобус подпрыгивал на ямах, за окном тянулись знакомые поля, облезлые остановки, старый щит с наполовину стёртой надписью «Добро пожаловать». На коленях у Ани спал Сашка – четыре года, нос уткнулся ей в куртку, ресницы дрожат. – Мы надолго? – спросил он ещё в начале пути. – Пока, – ответила Аня. – А там посмотрим. «Посмотрим» было честнее, чем «навсегда» или «ненадолго»...

Когда Лера впервые крикнула на свою дочь: «Да что с тобой не так?», ей показалось, что в комнате раздалось два голоса. Один её собственный, сорванный, усталый, высокий. Другой – более грубый, низкий, из прошлого. – Да что с тобой не так, Лерка? – говорила когда‑то мать, упирая руки в бока. – Все дети как дети, а ты... Фраза из детства отозвалась эхом, и Лера на секунду перестала слышать, что происходит в настоящем. Только увидела круглые глаза восьмилетней Маши, в которых вместо обычной живости появилось что‑то ещё – настороженность...

Серёжа всегда считал, что запах хлорки – это запах детства. В интернате натирали полы так усердно, что даже воздух в коридорах становился скользким и холодным. Утром – подъём, общий душ, завтрак, уроки, обед, кружки, ужин, отбой. Между этими пунктами мелькали лица воспитателей и волонтёров, но ни одно из них не задерживалось рядом достаточно долго, чтобы можно было назвать это «своим взрослым».​ – Не привыкай, – говорил старший воспитанник, когда в группу приходил новый доброволец с коробкой конфет...

Лиза всегда знала, что в их квартире нельзя хлопать дверями. Не потому, что это было невежливо или мешало соседям. Просто отец терпеть не мог резких звуков. – Двери закрывают тихо, – говорил он, не повышая голоса. – Кто хлопает дверьми, тот не умеет контролировать себя. Слова «контролировать себя» были в их доме священными. Отец контролировал всё: семейный бюджет, покупки, время за компьютером, оценки, даже количество хлеба, которое каждый имел право взять за ужином. Мама контролировала остальное – тарелки в шкафу, складки на простынях, пятна на школьной форме, Лизины тетради...

Людмила Сергеевна не любила слово «пенсионерка». В её голове оно упиралось в образ стоящей в очереди в поликлинике женщины с сеткой, набитой дешёвыми макаронами. Себя она к таким не относила. Да, возраст солидный, да, карточка в аптеке есть, но она всё ещё красила волосы в свой любимый тёплый каштановый цвет, каждое утро делала зарядку и уж точно не собиралась превращаться в человека, для которого единственное событие дня – утренние новости. – Я бабушка, а не пенсионерка, – шутливо поправляла она соседку, если та называла её не так...

Когда Вера в первый раз увидела Игоря, ей показалось, что он слишком спокойный для всех её бурь. Она пришла в банк с кипой бумаг – оформлять кредит, который казался единственным шансом вытащить себя и двух детей из вечно протекающей двушки. В голове шумело: «Справка, подпись, очереди, если откажут – будет конец». Игорь, сидящий за столом со строгим логотипом, поднял глаза от монитора и вдруг спросил не по шаблону: – Вам кофе? Вы бледная. Вера машинально выдохнула: – У вас это в инструкции? – Нет, – усмехнулся он...

В тот вечер, когда снег за окном начал падать особенно густо, будто кто‑то наверху надорвал старую перину и не спешил её зашивать, Мария Павловна в третий раз прошла из кухни в зал и обратно, ни разу толком не присев. Квартира её, двухкомнатная, на пятом этаже серого дома, стояла как остров посреди города – вроде бы окружённая людским морем, а на деле странно одинокая. На кухне пахло – пережаренным луком, куриным бульоном, ещё старым маслом, впитавшимся в занавески за годы. На подоконнике в тесноте...

Над городом тёк обычный, ничем не примечательный мартовский вечер: небо, словно выстиранная и не до конца высохшая простыня, висело над домами, окна зажигались одно за другим, и только редкие, ещё не растаявшие сугробы у подъездов напоминали о том, что зима до конца не сдалась. Во дворе шумели дети, откуда‑то снизу тянуло запахом жареного лука и свежего хлеба из круглосуточной пекарни на углу. Антон Петрович, тридцати семи лет от роду, сидел на краю серого дивана в своей аккуратной, не слишком большой, но и не тесной двухкомнатной квартире и смотрел на открытую на ноутбуке таблицу...

Рита вернулась из магазина чуть позже обычного. В пакете тяжело перекатывались персики, запах которых напомнил ей те времена, когда на кухне пахло не только фруктами, но и свежей выпечкой, и мужским одеколоном. Тогда всё казалось простым и понятным: она, муж, маленький Вася и огромное желание родить ещё одного ребёнка. С тех пор многое изменилось. Мужа давно не было, а Васю она видела только на фотографиях в телефоне. На экране он улыбался, стоя где‑то в горах, в кафе, в аэропортах. В подписи к одному снимку значилось имя: «Мы с Мартой», и от одного этого слова Риту кольнуло под сердцем...

В тот серый февральский вечер, когда город за окном казался выключенным из общего движения — машины ползли по мокрому асфальту, фонари отражались в лужах, а ветер швырял в окна мокрый снег, — Ирина сидела за кухонным столом с чашкой остывшего чая. Её квартира на шестом этаже панельки, взятая в ипотеку два года назад, была обставлена с той аккуратной практичностью, которая приходит с возрастом: светлый стол из ИКЕА, пара стульев с мягкими подушками, на подоконнике — орхидея, которую она поливала по строгому графику, шкаф с книгами, где соседствовали рабочие отчёты и пара старых романов...