Mary

— Убирайся вон из моей квартиры! Немедленно! — голос Кати сорвался на крик, и она даже не узнала его. Звучало так, будто внутри нее что-то лопнуло, и наружу хлынуло все то, что копилось месяцами. Она стояла посреди кухни в старом свитере, босая, с растрепанными волосами, и смотрела на мужа так, будто видела его впервые. Андрей молчал, уткнувшись взглядом в пол, а за его спиной маячила фигура свекрови — Римма Павловна, как всегда, при полном параде: темно-синее пальто, туфли на низком каблуке, губы сжаты в тонкую линию...

— Лучше отдай мне дедушкин дом! Я ещё молодой, а от тебя старостью уже несёт! Вера застыла с половником над кастрюлей. Борщ булькал, выплёскивая красные капли на плиту. Сын стоял в дверях кухни — высокий, сытый, в дорогой рубашке. Тридцать восемь лет, а смотрит так, будто она должна ему по гроб жизни. — Что ты сказал? — она не узнала собственный голос. Кирилл пожал плечами, достал телефон. — Ты меня слышала. Дом простаивает, а мне с Викторией негде нормально жить. Съёмная квартира — это вообще не вариант...

Баба-яга костлявая, вот кто она такая! Таисия вытирала руки о полотенце и смотрела в окно кухни, где за стеклом мелькали серые силуэты прохожих. Октябрь выдался промозглым, дождливым — такая погода, когда хочется завернуться в плед и забыться. Но ей не до покоя. Свекровь Зинаида Петровна объявилась с утра, даже не позвонив заранее, ввалилась в квартиру с видом генерала перед решающей битвой. — Сынок! — рявкнула она еще в прихожей, сбрасывая мокрый плащ. — Где ты? Муж Таисии, Борис, выглянул из комнаты с телефоном в руках...

— Отвали от меня со своими хотелками! — рявкнула Оксана, швырнув на диван смятую салфетку. — Я тебе что, прислуга? Она стояла посреди гостиной — крашеная блондинка сорока восьми лет, в застиранном домашнем халате цвета морской волны, который когда-то казался элегантным, а теперь просто висел мешком на худых плечах. Лицо покрылось красными пятнами — всегда так у неё было, когда кровь приливала к голове от злости. Муж Игорь сидел в кресле напротив, в пижамных штанах и растянутой футболке с логотипом какого-то строительного магазина...

— Дрянь! — первое слово вырвалось из горла само, прежде чем я успела подумать. Ключи упали на пол прихожей с глухим металлическим звоном. Я стояла в дверях собственной квартиры и не верила глазам. На диване, где еще несколько дней назад утром мы с Вадимом пили кофе, развалилась какая-то крашеная блондинка в моем — в моем! — халате. Розовом, махровом, который мне мама на прошлый Новый год подарила. — Вера, ты чего рано приехала? — Вадим вылез из кухни с банкой пива в руке, небритый, в трусах. Даже не смутился...

— Убирайтесь вон из моего дома, лентяи! Больше не будете жить за мой счёт, я вам не спонсор! Голос Марии Ивановны прорезал утреннюю тишину трёхкомнатной хрущёвки на Карла Маркса, как сирена скорой помощи. Соседи за стенкой замерли — у Савельевых опять началось. В третий раз за неделю. Только вчера вроде успокоились. Лиля стояла посреди кухни в старом халате, который когда-то был нежно-розовым, а теперь выцвел до блёклого серого. Волосы растрепались, тушь с ресниц размазалась — плакала всю ночь, это видно сразу...

— Пошла к чёрту, тварь! Уходи и не мучай меня! Слова вылетели из телефона, как плевок. Ольга стояла у окна своей съемной двушки на Первомайской, прижимала трубку к уху так сильно, что начала болеть челюсть. За окном шел дождь — серый, московский, октябрьский. Такой дождь, который не освежает, а размазывает грязь по асфальту. — Владик, ну подожди... я не прошу миллионы, просто Мишке в садик нужно... там взнос на утренник, на подарки детям... — Какой утренник?! — Он заорал так, что она отдернула телефон от уха...

— Убирайся отсюда! Немедленно! — я даже не узнала свой голос. Хриплый, низкий, будто из подвала поднялся. Девица в моей прихожей вздрогнула, прижала к груди сумку с логотипом какого-то дорогого бренда. Молодая. Года двадцать три, не больше. Джинсы обтягивают длинные ноги, свитер нежно-розовый, волосы собраны в небрежный пучок — такой, на который у меня уходит полчаса перед зеркалом, а у нее, видимо, получается сам собой. — Я... простите, я думала... — Думала?! — я шагнула к ней, и она отступила к двери...

— Ты что, совсем с ума сошёл?! — Слово вылетело у меня раньше, чем я успела его проглотить. Виктор даже не дернулся. Сидел на диване, развалившись, как владелец всего мира, и смотрел в телефон. Только челюсть чуть дернулась — единственный признак того, что он вообще меня слышит. — Галь, не ори. Голова болит, — он потер переносицу, и я вдруг заметила, что рубашка на нем свежевыглаженная. В воскресенье. В одиннадцать утра. Мой муж никогда не гладил рубашки по воскресеньям. — Не ори? — я шагнула ближе, и паркет противно скрипнул под ногой...

Хрустальная ваза с засохшими розами полетела в стену раньше, чем Кира Васильевна успела договорить. — Да как же вы меня достали! — Голос Светланы взлетел до предела, сорвался на визг. — То бабушке пеленку постели, то искупай, то накорми! Сиделку нанимайте! Осколки посыпались на паркет — мелкие, прозрачные, как слезы. Кира Васильевна стояла у дверного проема, держась за косяк. Пальцы онемели. В горле пересохло так, что невозможно было сглотнуть. — Света, ты что творишь? — Это был Олег, ее сын. Он поднялся с дивана, но двигался медленно, словно боялся спугнуть что-то хрупкое в воздухе...

— Твоя мать испортила нам брачную ночь! Совсем совесть потеряла, нахалка! — прошипела жена прямо в прихожей, не дожидаясь, пока я успею закрыть дверь. Ключи выпали из моих пальцев. Звон металла по паркету — как выстрел в тёмной квартире. Я оторопело посмотрел на Милану: растрёпанные волосы, смазанная косметика, белое платье измято так, будто она пролезала через колючую проволоку. — Что случилось? — только и выдавил я, хотя в груди уже всё сжалось в тугой ком. — Что случилось?! — Милана рывком сбросила туфли, одна улетела к зеркалу...

— Вали отсюда, — Антон даже не повернулся ко мне, продолжал копаться в коробке с моими вещами. — Надоела. Юлька въезжает, а ты выметайся, пока я добрый. Я стояла в прихожей собственной квартиры и смотрела на эту сцену как будто со стороны. Он в моих тапочках. Она, Юлька эта, в моей футболке выглядывает из кухни с чашкой — из моего сервиза! — Антон, может, не надо так... — начала она, но он оборвал: — Молчи. Это не твое дело. Вот интересно: когда именно я превратилась в пустое место? Когда он перестал...