Mary

Дождь стучал по окну кухни, словно требуя впустить его в этот душный, пропахший перегаром дом. Яна стояла у плиты, помешивая суп деревянной ложкой, когда услышала знакомое шарканье тапочек по коридору. — Знай место своё, несчастная, твое дело у плиты стоять и холодильник едой забивать, — процедил Глеб, появляясь в дверном проёме. Лицо его было одутловатым после вчерашней попойки, а глаза красными и злыми. Яна не обернулась. Продолжала мешать суп, хотя каждая клеточка тела сжималась от его слов. — Опять молчишь? — Глеб подошел ближе, от него несло кислым перегаром и дешёвым одеколоном...

Дверной звонок прорезал тишину воскресного утра, словно нож — масло. Один раз. Второй. Третий — уже нетерпеливо, требовательно. — А что сегодня вкусненького на обед? — не дожидаясь приглашения, протиснулись в прихожую сразу трое. Валентина замерла с полотенцем в руках. Только что мыла посуду, планировала провести день в одиночестве, с книгой и горячим какао. А теперь... — Проходите, конечно, — сказала она, хотя они уже прошли. Родственники мужа. Его двоюродный брат Геннадий с женой Риммой и их сыном Егором...

Фарфоровая чашка упала на пол и раскололась на семь неровных кусков. Семь – как число лет их брака. Аля стояла у кухонной раковины, держа в руках осколок с позолоченной каемочкой, и думала о том, что теперь сервиз окончательно испорчен. Не случайно испорчен. Целенаправленно. – Ой, какая я неуклюжая! – прощебетала Надежда Семеновна из-за стола, даже не поднимая глаз от газеты. – Прости, доченька, поскользнулось как-то. Поскользнулось. В четвертый раз за неделю. Аля осторожно собрала осколки, каждый завернула в бумажную салфетку – как хоронила маленькие надежды на семейное счастье...

— Пошли вон из моего дома и знайте — вы мне не мать! — голос Риммы резал воздух, как нож по стеклу. Семидесятилетняя Марфа Степановна замерла на пороге кухни, держа в руках сумку с продуктами. Она приехала, как всегда по субботам, помочь с внуками, принести свежую выпечку. А встретили её эти слова — острые, как битое стекло. — Что ты сказала? — старушка медленно поставила сумку на пол. Её тонкие пальцы дрожали, но не от старости. От боли. Римма стояла посреди гостиной — высокая, накрашенная, в дорогом халате...

Римма застыла у зеркала в прихожей, поправляя помаду. За спиной — шаги. Тяжелые, неровные. Знакомый запах перегара окутал плечи. — А ты куда собралась, дорогая? — голос Макара прозвучал обманчиво мягко. — Кто нам будет ужин готовить? Она не обернулась. В зеркале видела его лицо — красное, опухшее, глаза налиты кровью. Восьмилетний Митя выглянул из комнаты и тут же скрылся, услышав отцовский тон. — Соня ждет, — тихо ответила Римма, застегивая пальто. — Мы договорились. — Договорились! — рявкнул Макар, и по квартире прокатилось эхо...

— Три года! Три года вы живете, а толку никакого! — голос Евдокии Степановны разносился по всей квартире, заставляя соседей прислушиваться за тонкими стенами. Инна стояла у раковины, медленно мыла посуду. Движения у нее были плавные, кошачьи, будто она совсем не слышала истерики свекрови. Это всегда бесило Евдокию Степановну — такая невозмутимость, будто ничего не может вывести ее из равновесия. — Может, хватит уже морочить голову моему мальчику? — продолжала свекровь, подступая ближе. — Может, пора...

Ключ не входил в замок. Вот это да, неужели Лиля поменяла замки? Я стоял на пороге собственной квартиры с чемоданом в руке, загорелый после двух недель в Турции, и не мог попасть домой. — Эй! — крикнул я и постучал в дверь. — Лиля! Открывай! Топот ног, приглушенные голоса... Дверь распахнулась, и передо мной возник парень лет двадцати пяти в одних трусах. — Вы кто? — спросил он, зевая. Я уставился на него. Потом на табличку с номером квартиры. Потом снова на него. — Я хозяин этой квартиры. А вы кто?...

Черничный пирог на столе остывал уже второй час, а Роман так и не притронулся к нему. Сидел напротив, барабанил пальцами по столешнице — нервно, отрывисто, словно отсчитывал секунды до взрыва. — Если ещё раз обидишь мою мать, уйдёшь из этого дома, — заявил он строго, глядя прямо в глаза жене. Эвелина замерла с чашкой кофе в руках. Вот оно. То, что витало в воздухе последние месяцы, наконец обрело форму слов. Острых, как бритва. — Твою мать? — переспросила она тихо, но в голосе уже звучала злость...

Ключ не поворачивался в замке. Оксана тупо смотрела на дверь собственного дома — теперь уже бывшего — и чувствовала, как земля медленно уплывает из-под ног. За спиной стояли два чемодана с вещами, которые она успела собрать за десять минут. Впереди — запертая дверь и полное непонимание происходящего. — Замки поменяли вчера, — равнодушно сообщил сосед Петр Семенович, высунувшись из своего окна. — Слесарь приезжал. Я думал, вы в курсе. В курсе? Она была не в курсе. Развод оформили неделю назад, и Оксана была абсолютно уверена: дом достанется ей...

Странно, как иногда жизнь поворачивается к тебе спиной именно в тот момент, когда думаешь, что все хорошо. Марина стояла у окна и смотрела на двор, где ее муж Роман парковал машину. Обычное утро воскресенья. Кофе в турке уже закипал, блинчики дожидались своей очереди на сковороде. А через пять минут весь их мир перевернется. — Дорогие мои! — Нинель Степановна ворвалась в квартиру как ураган, даже не сняв пальто. — У меня такая новость! Марина обернулась. Свекровь светилась какой-то особенной радостью, от которой у невестки тут же заныло в груди...

— Дом оформлен на тебя, вот и плати за него! И за кредит мой тоже! Слова Раисы Петровны повисли в воздухе кухни, словно ядовитый туман. Даша медленно поставила чашку на стол, не поднимая глаз. В окне отражались огни вечернего города, но внутри дома царила тьма — не физическая, а та, что поселяется в душе, когда понимаешь: тебя предали самые близкие. — Мама, ты что говоришь? — Никита оторвался от телефона, наконец услышав разговор жены и матери. — А то говорю! — Раиса Петровна выпрямилась во весь свой немалый рост...

— Мамуль, привет! — раздался голос Роксаны от входной двери. — А вот и мы! Познакомься — это моя тетка Арина из Рязани, а это ее муж Борис, а это их дети — Ксюша и Данила. А это мои двоюродные братья — Семен и Олег... Софья Романовна стояла у окна своей гостиной, наблюдая, как во двор въезжает уже третья машина с номерами из соседней области. Хрустальные бокалы отражали закатное солнце, словно осколки разбитых надежд. — Боже мой, — прошептала она, — что же я наделала? Список продолжался, а Софья Романовна чувствовала, как внутри нее поднимается что-то похожее на цунами...