Так символично, что я завершаю цикл «Шестнадцать историй, рассказанных на рассвете» сегодня — 16 декабря.
16 июня, в свой день рождения, начала.
16 декабря, завершила.
16 — историй.
Так много 16. И пусть это будет приятным знаком каждому, кто прочитает этот рассказ.
~~~~~~~~
Золотая чаша
Всякий раз, когда Гаяне приходила сюда, ей казалось, что дверь против прихода гостей. Чтобы открыть её требовалось толкнуть плечом, а затем выслушать ворчливый скрип дверных петель. И только в конце дверь расслаблялась и открывалась без усилий, словно смиряясь с приходом гостей.
Второе, чем отличалась квартира: запах. Здесь всегда пахло лекарствами и едой. Но запах был не резкий, когда кому-то вдруг срочно понадобился корвалол, а фоновый. Он впитался в старые шторы и потёртую обивку дивана. А еда здесь в любые, даже самые сложные годы, была в изобилии. Просто менялся состав её в зависимости от обстановки в стране.
Запахи, тугая скрипучая дверь давно стали визитной карточкой старой двухкомнатной квартиры на окраине Еревана. Такими же неотъемлемыми частями был сервант со стеклянными, затуманенными от времени стёклами; палас, принявший на себя миллионы шагов ног различной величины; серая кружевная салфетка на старом радиоприёмнике; цветастая клеёнка на кухонном столе. Последнюю, впрочем, периодически сменяла новая, но спустя какое-то время она покрывалась порезами от ножа. Края порезов закруглялись и в них застревали крошки. На клеёнке появлялись не оттираемые пятна, рисунок становился блёклым.
— Гаяне, ты? — из глубины квартиры послышался некогда громкий, а сейчас тихий, но не потерявший эмоций, голос.
— Я, Седа татик! — убирая кроссовки под табуретку, ответила девочка.
Сегодня была среда, а значит, очередь Гаяне навещать бабушку. Седа татик была старой, и так получилось, что последний месяц жила одна. Совсем скоро к ней должен был переехать сын, поэтому куда-либо переезжать она отказалась: в родных стенах и дышится легче. Но дом её никогда не пустовал — армянские семьи большие. В будние дни до обеда к бабушке Седе приходили внуки и внучки, а уже вечером дети. Седа татик была всем рада, только принимать гостей ей было уже тяжело — возраст давал о себе знать. Зато поговорить с ней было интересно: как восточная Шахерезада бабушка могла рассказать бессчётное число историй. И пусть многие из них Гаяне слышала много раз, её это не раздражало, в отличие от двоюродного брата Сейрана. Но что с него взять? Мальчишка! Ему всё время надо лезть на Арарат.
Сегодня Гаяне пришла без настроения, и бабушка сразу это почувствовала.
— Что случилось, Гаяне? — спросила она, когда внучка села рядом с ней.
— Да, ничего, всё нормально.
— А чего хмуришься?
Внучка только махнула рукой.
— Ты лекарства выпила, татик?
— Да, вот коробочка пустая, — бабушка потрясла в воздухе спичечным коробком, куда ей складывали таблетки на день.
— Молодец, — совсем как взрослая ответила Гаяне. — Чай попьём?
— Конечно. Только помоги мне встать, а то от долгого лежания всё затекает... Вот сейчас немного подвигаюсь и станет легче.
Бабушка Седа взялась за протянутую внучкину руку и, отталкиваясь второй рукой от кровати, кряхтя, встала.
— Какие руки у тебя... — Гаяне запнулась, подбирая слова, — Как будто корни виноградной лозы.
— Старой виноградной лозы, — добавила Седа татик. — Ох, Гаяне, чего только не повидали эти руки! На этих руках я и малышей качала, и камни таскала, и тесто месила, и табак собирала, и наряды шила... Проще перечислить, чего им не довелось делать.
Они медленно шли на кухню. Бабушка Седа опиралась на руку внучки, а второй рукой за попадавшиеся на пути предметы. Наконец, дошли до стены в прихожей, а потом в кухню. Гаяне помогла бабушке сесть на стул, сама поставила чайник.
— Новый заварить? — открыв крышку заварочного чайника, девочка принюхалась.
— Не надо, он свежий. Я утром заваривала. И сырников немного налепила, — приподнимая салфетку над блюдом, ответила бабушка. — Говорю же, если двигаться, то руки-ноги не затекают.
— Ну ты почаще чай заваривай, что ли...
— Стараюсь милая, стараюсь. Но иной раз и не хочется вставать, сама не замечаю, как засыпаю. А встать уже не получается, вот и жду, пока ты придёшь.
— Ох, лентяйка! — проворчала Гаяне, накрывая на стол.
— Что сегодня с твоим настроением? — снова спросила бабушка, чувствуя, что внучка не договаривает.
— На Анаит обиделась, — нехотя ответила девочка.
— Это из твоего класса девочка?
— Да. Один раз со мной приходила, помнишь?
— Помню, как же. Глаза у неё ещё такого цвета интересного... как выдержанный коньяк.
— Вот ты скажешь иногда, — ухмыльнулась Гаяне. — Коньяк!
— Красивая девочка, — словно не замечая, продолжила бабушка. — Красавицей растёт, и сердце у неё доброе... Мне так показалось.
— Доброе, ага, как же! — снова заворчала Гаяне. — Молока добавить?
— Добавь чуть-чуть, чтобы не сильно остыл. И чего ж она тебе сделала?
— Да мы с ней договорились делиться всем! — с жаром сказала Гаяне. — А ей недавно в школе пакет со всякими сладостями дали, как многодетным. И вот она ни одной конфеточки мне оттуда не дала!
— И ты обиделась?
— Конечно! Когда Мариам оркур привезла из Москвы конфеты, я ей одну дала, а ведь могла бы и съесть!
— А ты спрашивала у Анаит?
— Нет! Мы же обещали друг дружке, Седа татик! — с жаром ответила девочка.
— Ну может, Анаит родители сказали всё домой принести? — не переставала оправдывать внучкину подружку бабушка.
— Что они у неё всё пересчитают? Они-то, откуда знаю, что там было... Жадина она просто! — вынесла вердикт Гаяне. — Я думала она подруга мне, почти сестра, а она конфетку пожадничала.
Седа татик улыбнулась уголками тонких губ. В этой улыбке таилась мудрость прожитых лет, нежность и уважение к детской проблеме.
— Знаешь, Гаяне, не всегда причина поступка лежит на поверхности. Иной раз человек поступил вроде бы плохо, а как начнёшь разбираться, оказывается, у него и иного выхода не было...
— Татик, ну что уж ты?!
— А вот посмотри: бежит человек, спешит куда-то и видит, что прохожий упал. Надо ему помочь?
— Обязательно!
— А что, если это бежит хирург, которому позвонили и сказали, что надо срочно провести операцию. И вот он несётся в больницу. И если остановится, чтобы помочь тому, упавшему, то на операцию опоздает и пациент может умереть. Вот он бежит и видит, что недалеко ещё люди есть: они помогут. Поэтому принимает решение бежать дальше.
— И что?
— А то, что со стороны это выглядит как равнодушие. Но это только выглядит так, а истиной причины никто не знает. А вот осуждать все горазды.
— Хм, — Гаяне насупила нос.
Седа татик улыбнулась: лёд тронулся. Хотя тринадцатилетняя Гаяне всегда была мудрее сверстниц. Только иногда ей нужно показать верное направление, а правильные выводы она сама сделает. Умная внучка у неё растёт!
— Ну а вдруг у Анаит была причина так поступить?
— А что у неё язык отсох? Или я тупая не пойму? — кипятилась девочка.
— Постеснялась, может... Я ведь правильно понимаю, родители у неё не шибко при деньгах, а детей много в семье?
— Да... Но, татик, это же одна конфетка! Одна! Я же не прошу весь пакет!
— Пойдём, Гаяне, в комнату. Историю хочу тебе одну рассказать про жадную женщину. Если б не эта жадная, то, может, и тебя бы на свете не было... Как знать...
Обратно шли бодрее: к мышцам бабушки прилила кровь, ноги стали послушнее, а горячий чай придал сил и бодрости. Гаяне помогла бабушке сесть на диван, укрыла тёплым пледом.
— Вон там в серванте за фарфоровым сервизом жёлтая чаша стоит, видишь? — старая Седа указала пальцем. — Достань её.
Девочка послушно достала жёлтую пыльную вазу.
— Ого, тяжёлая такая! А с виду маленькая и лёгкая.
— Тяжёлая, потому что золотая.
— Как золотая? Прям настоящая?
— Да, милая. Эта чаша мне ещё от мамы моей досталась, а ей от свекрови.
— Ого! — воскликнула девочка, прикидывая, когда это могло быть, но так и не смогла представить.
— Вот послушай, Гаяне, что я тебе расскажу...
Переворачивая чашу, то одним боком, то другим, медленно протянула Седа татик. Она гладила выпуклые бока чаши и пальцы чувствовали каждую царапинку, каждую незаметную вмятинку. Старая Седа помнит, откуда взялись эти «дефекты». Вот эта ямка появилась, когда её свёкор, спрятав чашу под полы мундира, спешно уезжал... Его тогда хотели убить, да чаша уберегла. А тончайшая гравировка по кромке — изображение цветущего винограда, как символа Бога на земле. Тёмные пятна на чаше свидетельствуют о тех временах, когда её закопали в землю, чтобы уберечь. Много чего повидала чаша, и ежели могла бы рассказать, то поведала бы о том, как её продавали, чтобы купить важные лекарства, как её находили и выкупали, как она спасала сама и чуть не стала виновницей человеческой смерти...
— Мне эту чашу отдала мама, наказала беречь её, — начала Седа татик свой рассказ. — Потому что она оберег нашего рода, нашей семьи. Только не о ней я тебе хочу рассказать, а о женщине одной, соседке нашей. Мы тогда с твоим дедушкой жили в Гарни. Как же там было красиво! — бабушка покачала головой и мечтательно улыбнулась воспоминаниям. — Сады росли над садами, с гор стекали ручьи, и звук льющейся воды не прекращался ни на минуту. Как же мне не хватало этого звука, когда мы с дедом переехали! Только не сразу я это поняла, а только когда снова туда вернулась. Эта песнь воды... Гаяне, словами это не описать. Это как молитва самой матушки земли, как песнь гор. Ну да ладно... Жизнь твоя длинная, бог даст ты съезди туда, пройдись по тем тропам, что мы с дедом ходили, почти нашу память.
Были времена, Гаяне, когда магазины пустые были. Зайдёшь туда, а на прилавках пыль... И только несколько полок заняты продуктами, да и те быстро разбирали. Но только продукты не покупали, а выдавали по карточкам.
— Как это? — девочка свела к переносице густые брови.
— На каждого члена семьи выделялась определённая норма продуктов, вот её и выдавали. Больше нельзя и меньше тоже.
— А если ты всё съел?
— Значит, всё... Больше тебе не положено, — развела руками бабушка.
— Хм, — Гаяне пыталась представить пустые полки магазинов, но не особо получалось.
— Так вот, карточки были разные: на хлеб, мясо, сахар, крупу, масло... Нашей семье выдавали карточки на троих: нам с дедом и маме твоей.
— Вам хватало?
— Ну как тебе сказать... Не хватало, но выбора особо не было. В деревне было проще, там у нас всё же была земля. А вот тем, кто в городе, тем было сложнее. Поэтому нам грех жаловаться, Гаяне. И вот жила с нами по соседству семья Ованеса. У них деток было много, аж двенадцать! И мы им завидовали: потому что у них карточки были с повышенным количеством продуктов, как многодетным. Вот совсем как у Анаит твоей. Мы им завидовали и недолюбливали. Потому что думалось нам, что могли бы они с нами и поделиться. Справедливо ведь? Они такие же люди, как и мы. Почему им дают больше, только оттого, что их самих больше. От этого ведь желудки не растут. А ещё не нравилась нам жена Ованеса — Рузанна тота. Наверное, потому что детей у неё было много, она вечно ходила хмурая. С нами, молодыми, не болтала. И думали мы, что это от жадности она так поступает, чтобы лишний раз не просили ничего. Потому что несколько раз наши женщины к ней в самый важный момент обращались за помощью, а она отказывала. Помню, как к другой моей соседке брат издалека приехал, она к Рузанне, мол дай, пожалуйста, масла, карточку получу — верну. А та отказала — самим не хватает. А ведь у них-то точно было: карточки-то другие! Поэтому не любили мы Рузанну, именно она всеми семейными карточками заведовала.
И вот однажды случись так, что твоя мама заболела. Да так сильно, что перепугала нас всех. Ещё вчера носилась по деревне, звенела колокольчиком, а тут вдруг потухла. Как сейчас помню, что лежала она на подушках, сама белая, как фарфор, а щёки пылают огнём. И кашляла... так сильно кашляла, что мне казалось ещё чуть-чуть и выплюнет всё своё нутро. А уж как ей больно было от этого кашля! После каждого приступа на глазах слёзы выступали. И мы с дедом, глядя на неё, плакали, а помочь ничем не могли. Лекарства, которые прописал врач, помогали только на время. И это время нам казалось самым счастливым — ей становилось легче, а вместе с тем и нам. Уж чего только мы не перепробовали, но никак не желала уходить хворь.
А случилось это тогда, когда маме твоей вот-вот семь лет должно было исполниться, в школу она должна была через несколько месяцев пойти. А тут не только школа — сама жизнь под угрозой. И вот накануне своего дня рождения, ночью Сона просыпается, и слабым голосом говорит: «Майрик, гату хочу... Испеки мне гату...» и опять засыпает.
Я на кухню — а муки нет! Все карточки, что выделены на месяц мы уже потратили, новые ещё не получили. Молодые были, экономить не научились, да и жизнь никогда прежде таких условий не ставила. И вот спит моя девочка, а я думаю, где бы мне муки взять на гату. И решила, что пойду к Рузанне. На коленях буду стоять, умолять буду, пока не даст мне муки не уйду. Пусть хоть палкой гонит меня...
Бабушка Седа тяжело вздохнула и вытерла слёзы с морщинистых щёк. В комнате мерно тикали старые часы, и было слышно, как урчит на кухне холодильник.
— Она что не дала? — прошептала Гаяне.
— Пришла я к ней утром, пока твоя мама задремала. Упала на колени и взмолилась: «Вот самое дорогое, что у меня есть — золотая чаша. Она из настоящего золота. Возьми её, пожалуйста, только дай мне муки. У моей Соны сегодня день рождения. И, как знать, вдруг это её последний день рождения. Дороже неё у меня никого нет...». Рузанна помогла мне встать, усадила на скамью, а сама забрала чашу и ушла. Я сижу на скамье, меня слёзы душат, что делать не знаю. Силы покинули меня, ничегошеньки не осталось, только сердце кровью обливается. Думаю, сейчас с силами соберусь да буду стучаться в дверь. Заберу чашу, пойду на базар и там выменяю на муку. Думаю, и как же мне сразу в голову эта мысль не пришла? Ведь тогда хоть унижаться не пришлось бы... Тут дверь открылась, вышла Рузанна, а в руке у неё моя золотая чаша, доверху мукой наполненная. Отдаёт она её мне и наказывает, чтобы шла быстрее домой и пекла гату. И ещё свёрток протягивает. Я спрашиваю, что там, а она говорит настой, которым в древности лечили, только детям его по капле давать нужно. И строго так добавляет: гляди, муку не просыпь! И помни, что больше одной капли в день давать нельзя: очень сильное снадобье!
Я вернулась домой, свёрток развернула и ахнула: там кроме лекарства ещё и брусок сливочного масла, и маленькая баночка мёда...
В тот день тесто на моих слезах было замешано, — печально улыбнулась Седа татик, — Я всё боялась, что просыплю драгоценную муку: так сильно тряслись у меня руки. Но с того самого дня Сона на поправку пошла. Не знаю уж от того снадобья, что Рузанна мне дала, или от гаты ли... Но несколько дней Сона не ела ничего, не принимало тело еду. А тут кусочек гаты съела и чай с мёдом попила, уснула, а как проснулась, ещё кусочек съела. Так за неделю на ноги и встала. Кашель ещё долго держался, но с каждым днём всё меньше и меньше становился, и в школу Сона пошла как положено. Вот такая история, Гаяне...
Девочка сидела, широко раскрыв глаза. Перед внутренним взором мелькали картинки истории, которую только что рассказала Седа татик. И мама в коротких гольфах, и неулыбчивая соседка Рузанна, и бабушка на коленях с золотой чашей...
Сколько они так просидели — неизвестно. Бабушка думала о своём, всё плавая в тумане воспоминаний, цепляясь то за одну историю, то за другую. Наконец, она положила руку на коленку внучки:
— Никогда не осуждай людей за их поступки, Гаяне, если не знаешь, почему так поступил. Я ведь с той Рузанной потом подружилась, ну насколько это было возможно, конечно: она ведь сильно старше меня была. Пусть у них карточки увеличенные были, но ведь и ртов-то больше. И каждому угодить надо... У нас одна дочка болела, а у них могла вся детвора слечь. И как их поднимать? Потому у неё всегда всё впрок было, чтобы случись, что голодным никто не остался. Ведь времена-то нестабильные, денег нет, на еду меняли и одежду, и лекарства порой. Не жадная Рузанна была, а бережливая. И такой стала не от сытой жизни, а оттого, что ответственность на ней большая. А ежели помощь кому-то нужна была, то она никогда не отказывала. И суровой стала потому что детей в строгости держать надо было, забот много. Не до смеха и не до сплетен ей. Это у нас по одному ребёнку на тот момент было, а у неё уже двенадцать! Половина школьного класса, ежели прикинуть.
— Получается золотая чаша не это — девочка кинула на золотой сосуд в руках Седы татик. -А сам человек.
Старушка улыбнулась:
— Всё ты правильно поняла, моя милая. Не всё золото, что блестит, говорят в народе. А то золото, что внутри каждого. Только оно подчас и незаметно. Живёт человек рядом, а ты и не знаешь, какая душа у него большая, и что за его поступками таится, тоже не догадываешься. Поэтому не осуждай, покуда не знаешь, что в его мире происходит. Может, там такое творится, что ему самому помощь нужна... Поговори с Анаит. Ну ведь не ссориться из-за конфеты!
— Хорошо, Седа татик.
— Устала я, помоги лечь. Да и тебе уже бежать пора... Только эту историю не забывай, Гаяне! Помни, самое дорогое золото не то, что ты в руках держишь, а то, что внутри у человека. Вот свою чашу золотом и надо наполнять. И от каждого по золотой песчинке и мир золотом заблестит!
~~~~~~
Друзья мои, эта история основана на реальных событиях и рассказана мне человеком, который на мои произведения реагирует словами: «Айгуль, это невероятно трогательно».
Я очень благодарна Миру за это знакомство. А её благодарю за открытое сердце и семейную историю, которой она щедро поделилась со мной. А я с вами.
Я верю, что каждый из нас — золотая чаша. И каждая потёртость, потемнение, щербинка и царапинка делают нас живыми и настоящими.
Обнимаю каждого. Спасибо, что были со мной всё это время. Сама не ожидала, что затяну так надолго. В планах было 2-3 месяца. Но тогда в планах не было Эксмо. Всё складывается самым лучшим образом. Всегда.
Обнимаю каждого.
Предыдущие рассказы:
История 1 «Пресный кофе»
История 2 «Первый завтрак»
История 3 «Друк»
История 4 "Двухдневная сказка"
История 5 "На чуть-чуть или на всю жизнь"
История 6 "Перепутанные роли"
История 7 "На чьей стороне звёзды"
История 8 "Обещанный букет"
История 9 "Дорога к сердцу"
История 10 "Не вещи"
История 11 «Жизнь презирает насилие»
История 12 "Город засыпает"
История 13 "Завещание"
История 14 "Адреяна"
История 15 "Чёрное сердце"
Хорошего дня и вкусного кофе вам. Встретимся в других историях.