Телефонный звонок вырвал Ольгу из тягучей полудремы обеденного перерыва. Она сидела в тесной каморке администратора, заставленной папками и коробками с бахилами, и смотрела, как тяжелые, ледяные капли дождя бьют в стекло. Зима в Пензе в этом году выдалась слякотная, серая, без единой снежинки, словно природа забыла, какой сейчас месяц. В воздухе висел плотный запах стерильности, перебиваемый слабым ароматом ее остывшего чая. На коленях лежал раскрытый роман, но буквы расплывались, а мысли уносились куда-то в это серое, безрадостное месиво за окном. Пятьдесят три года. Работа в частной стоматологии «Дента-Люкс», пустая квартира на проспекте Строителей, книги и колючий, непроходящий сквозняк одиночества.
На экране высветилось «Катя». Сестра. Ольга вздохнула и провела пальцем по экрану.
– Слушаю, Катюш.
– Оль, привет. Ты не занята? – голос сестры, как всегда, был бодрым, деловитым, московским. В нем не было и намека на пензенскую протяжность, которую Екатерина так старательно изживала последние двадцать лет.
– Перерыв. Что-то с родителями? – это был первый, инстинктивный страх.
– С ними все в порядке, не волнуйся. Относительно. Я тут по делу. Коротко.
Ольга напряглась. «Коротко» и «по делу» в исполнении Кати обычно означало что-то неприятное, облеченное в форму неоспоримой логики.
– Я говорила с родителями насчет квартиры, – без предисловий начала сестра. – Мы тут с Игорем прикинули, нам нужно расширяться, дети растут. Ипотека в Москве – сама понимаешь, космос. В общем, я их убедила.
– Убедила в чем? – Ольга почувствовала, как холодеет кончик носа. Запах стерильности вдруг стал удушающим.
– Оль, ну не прикидывайся. Они переписали завещание. Квартира теперь отходит мне.
Мир качнулся. Папки на полках, календарь с улыбающимися дантистами, чашка с недопитым чаем – все на миг потеряло четкость. Дождь за окном забарабанил яростнее, словно подслушал и возмутился.
– Как… переписали? – прошептала Ольга.
– Нотариально. Все чисто, не переживай. Папа сначала упирался, но я ему все разложила. Оль, ну пойми, тебе-то она зачем? Ты одна. У тебя своя есть, пусть и однокомнатная. А у меня семья, двое детей. Им нужен старт в жизни. Мы родительскую продадим, добавим и возьмем что-то приличное. Это же логично. Практичнее.
Слово «практичнее» ударило наотмашь. Ольга прикрыла глаза. Родительская «трешка» на улице Суворова. Комната с вытертым ковром, где она учила уроки. Кухня, где пахнет мамиными пирогами. Балкон, с которого они с отцом запускали бумажных змеев. Это не квадратные метры. Это вся ее жизнь, ее детство, спрессованное в бетонные стены.
– А меня… вы спросили? – голос был чужим, севшим.
– Оль, ну что за детский сад? Что бы ты сказала? «Нет»? Это было бы эгоистично, согласись. Я просто избавила тебя от сложного выбора. Я же знаю, ты у нас добрая, безотказная.
– Безотказная, – эхом повторила Ольга. Книга соскользнула с колен и глухо ударилась о линолеум.
– Вот именно. Слушай, мне бежать надо, у Мишки репетитор. Ты там не кисни. Приезжай к нам в Москву на праздники, развеешься. Все, целую, пока!
Короткие гудки. Ольга сидела, вцепившись в телефон, и смотрела в одну точку. Дождь все стучал и стучал в окно, отбивая ритм ее рухнувшего мира. Практичнее. Эгоистично. Безотказная. Слова, как гвозди, впивались в сознание. Это не Катя сказала. Это приговор. Приговор, подписанный самыми близкими людьми.
Звякнул звонок у стойки администратора. Ольга вздрогнула, механически подняла книгу, положила на стол. Подошла к зеркалу. Из него смотрела уставшая женщина с потухшими глазами и резкими морщинками у губ, которых, кажется, еще утром не было. Она поправила бейдж «Ольга Денисовна, администратор», натянула на лицо профессиональную, мертвую улыбку и вышла в холл.
– Добрый день, «Дента-Люкс», слушаю вас, – произнесла она, и только сама знала, каких усилий ей стоило не разрыдаться прямо здесь, под ярким светом люминесцентных ламп.
Рабочий день превратился в пытку. Звонки сливались в один непрерывный гул, лица пациентов – в размытое пятно. Она записывала на прием, отвечала на вопросы о стоимости имплантов, успокаивала женщину, боявшуюся уколов, и все это время в голове стучало: «Переписали. Тебе-то она зачем?». Она чувствовала себя персонажем из прочитанного недавно романа – человеком, которого стерли, вымарали из собственной истории, оставив на его месте пустое, белое поле.
Когда смена закончилась, она вышла на улицу. Пенза утопала в сыром, промозглом сумраке. Фонари на Московской улице отражались в бесконечных лужах, превращая главную пешеходную артерию города в грязную, маслянистую реку. Люди спешили по домам, пряча лица в воротники и под зонтами. Ольга подняла воротник своего старенького пальто и побрела в сторону остановки. У нее не было зонта. Ей хотелось, чтобы этот холодный, безжалостный дождь смыл с нее оцепенение, боль, обиду. Но он только делал ее тяжелее, пропитывая одежду и, кажется, саму душу ледяной влагой.
Она не поехала домой. Ноги сами принесли ее на улицу Суворова, к серому девятиэтажному дому, в котором прошло ее детство. Окна на седьмом этаже горели теплым, желтым светом. Там сейчас сидят они. Ее отец, Денис, и мама. Наверное, пьют чай. Обсуждают, как ловко все устроила Катенька. Практичная, умная, успешная дочь. А она, Ольга, стоит здесь, под дождем, как бездомная собака, и не решается войти.
Что она им скажет? «Как вы могли?» Они ответят: «Кате нужнее». «Но ведь это и мой дом!» Они посмотрят с укоризной: «Не будь эгоисткой». Она знала все их ответы наперед. Катя хорошо поработала.
Ольга развернулась и пошла прочь, к реке. Набережная Суры была пустынна. Река, темная и холодная, несла свои воды мимо спящего города. Где-то там, за мостом, виднелся монумент «Первопоселенец» – символ основания, начала. А что сейчас начиналось у нее? Конец. Конец иллюзии, что у нее есть семья.
В кармане завибрировал телефон. Катя. Наверное, решила проверить, как «безотказная» сестра переваривает новости. Ольга сбросила вызов. Потом еще раз. И еще. На пятый раз она просто выключила телефон. Пусть. Пусть они там, в своем теплом, уютном мирке, решают свои практичные задачи. Она больше не хочет быть частью этого уравнения.
Домой она вернулась поздно, насквозь промокшая и замерзшая. В квартире было тихо и гулко. Она прошла на кухню, налила себе стакан воды и села за стол. Взгляд упал на книжную полку, забитую до отказа. Ее единственное настоящее богатство. Сотни миров, в которые можно было сбежать. Но сегодня даже они не манили. Сегодня реальность оказалась страшнее любой выдумки.
Она не спала всю ночь. Ворочалась, вслушиваясь в шум дождя и заново прокручивая в голове короткий разговор с сестрой. Утром, с головной болью и тяжестью во всем теле, она снова пошла на работу. Жизнь по расписанию, которую она сама для себя выстроила, теперь казалась единственным спасением. Записала, ответила, улыбнулась, рассчитала. Маска администратора приросла к лицу.
Днем, в короткий затишье между пациентами, в клинику вошел мужчина. Высокий, немного сутулый, в мокром плаще. Он стряхивал с волос капли дождя и с растерянной улыбкой оглядывался по сторонам.
– Мне бы… к доктору Сомову. У меня вроде на три часа было, – он протянул ей паспорт.
Ольга взяла документ и замерла. Роман. Фамилия та же. И глаза… Эти серые глаза с искорками смеха в уголках она бы узнала из тысячи. Роман. Ее первая любовь, ее бывший муж. Человек, с которым они не виделись… сколько? Почти двадцать лет. С тех пор, как он уехал в другой город, а она осталась в Пензе, ухаживать за заболевшей матерью.
– Ольга? – он всмотрелся в ее лицо, и растерянность на его лице сменилась изумлением. – Оля? Ты?.. Надо же.
«Надо же», – подумала она. – «Мир действительно тесен. И до смешного жесток».
– Я здесь работаю, – сумела выдавить она. – Проходи, раздевайся. Доктор сейчас освободится.
Она говорила ровным, бесцветным голосом, пока внутри все переворачивалось. Он постарел. Морщины вокруг глаз стали глубже, в волосах появилась седина. Но улыбка осталась той же – немного виноватой и обезоруживающей.
– Администратором? – он повесил плащ на вешалку. – А я думал, ты в библиотеке. Ты же всегда с книгами…
– Жизнь меняется, – коротко ответила она и уткнулась в журнал записи.
Он сел на диванчик для посетителей и замолчал. Ольга чувствовала на себе его взгляд. Ей хотелось спрятаться, исчезнуть, провалиться сквозь землю. Сейчас он видел перед собой не девочку Олю, с которой они читали вслух Ремарка на скамейке в парке. Он видел уставшую тетку в униформе, с потухшим взглядом. Ту, которой квартира «незачем», потому что она «одна».
Когда доктор его вызвал, Роман задержался у стойки.
– Оль, может… кофе выпьем как-нибудь? После работы? Вспомним…
– У меня много дел, – резко ответила она, сама не понимая, почему.
Он кивнул, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на разочарование.
– Ну, ладно. Был рад тебя видеть. Правда.
Он ушел в кабинет, а Ольга осталась стоять, вцепившись в край стола. Зачем она так? Единственный человек за последние сутки, посмотревший на нее не как на функцию, а как на… Ольгу. А она его оттолкнула. Потому что стыдно. Стыдно за свою жизнь, за серый плащ, за потухшие глаза, за то, что ее списали со счетов собственные родители.
Вечером, возвращаясь домой, она снова поймала себя на том, что идет к родительскому дому. На этот раз она не остановилась под окнами. Она вошла в подъезд, пахнущий сыростью и кислыми щами, и нажала кнопку лифта. Дверь открыл отец, Денис. Он был в старом, вытянутом на коленях трико и застиранной футболке. Увидев Ольгу, он вздрогнул и отвел глаза.
– Оля… А ты чего не позвонила?
– Решила зайти, – она прошла в прихожую. Из комнаты вышла мать, вытирая руки о передник.
– Оленька, доченька! А мы как раз ужинать садимся. Проходи, я тебе сейчас…
– Не надо, мама. Я на минутку.
Она прошла в большую комнату. Все было на своих местах: старый сервант с хрусталем, фотографии на стенах – вот Катя с красным дипломом, вот Катины дети на море, вот Катя с мужем на фоне новой машины. Ее, Ольгиных, фотографий почти не было. Только одна, школьная, черно-белая, затерялась в углу.
– Пап, – она повернулась к отцу, который так и мялся в дверях. – Это правда? Про завещание?
Отец тяжело вздохнул и прошел к креслу.
– Оля, ну… Катя звонила? Ну что ты сразу… Надо же все понимать…
– Я хочу услышать это от тебя.
– Ну… да. Правда, – он смотрел куда-то в ковер. – Кате нужнее. У нее семья, ипотека. Жизнь в Москве дорогая. А ты… ты у нас одна. У тебя все устроено.
– Устроено? – горько усмехнулась Ольга. – Пап, а ты когда в последний раз спрашивал, как у меня жизнь устроена? Тебе это было интересно?
Мать всплеснула руками.
– Оля, как ты с отцом разговариваешь! Ему нельзя волноваться!
– А мне можно? Мне, значит, можно? Вы просто взяли и вычеркнули меня. Будто меня и нет. Эта квартира – это единственное, что у нас было… общего. Память. А вы ее… в ипотеку.
На ее глазах выступили слезы, злые, горячие.
– Дочка, не кипятись, – примирительно сказал отец. – Это же просто метры. Ну что в них такого? Мы же тебя любим. И ты нас.
– Любите? – Ольга рассмеялась сквозь слезы. – Вы Катю любите. Успешную, практичную. А я так, побочный продукт. Безотказное приложение к вашей жизни. Которое можно в любой момент удалить за ненадобностью.
Она больше не могла здесь находиться. Воздух был пропитан ложью и этим приторным запахом старческой квартиры, смешанным с запахом вины.
– Я не за метрами пришла, – сказала она уже с порога, глядя прямо в глаза отцу. – Я пришла за ответом. И я его получила.
Она выбежала из квартиры, не слушая окриков матери. На улице дождь превратился в мелкую, ледяную крупу. Она шла, не разбирая дороги, и слезы текли по щекам, смешиваясь с каплями. Она чувствовала себя опустошенной, но вместе с тем… свободной. Страшной, болезненной, но свободой. Иллюзия семьи рухнула, и под ее обломками оказалась она – просто Ольга. Одна.
На следующий день Роман позвонил ей на рабочий. Откуда он взял номер, она не знала. Наверное, просто набрал номер клиники.
– Оля, привет. Это Роман. Я вчера дурак был, полез с этим кофе. Извини.
– Ничего, – ее голос был спокойным.
– Слушай, я понимаю, что, наверное, не вовремя. Но я в Пензе еще на неделю, отца приехал навестить. И я бы очень хотел с тобой поговориться. Не про прошлое. Просто… поговорить. Как два старых знакомых, которые случайно встретились в чужом городе.
Повисла пауза. Ольга смотрела в окно. Дождь почти прекратился, и сквозь низкие серые тучи пробивался бледный, акварельный свет. Вчера она бы отказалась. Категорически. Но сегодня… Сегодня что-то изменилось. Она больше не была частью родительской истории. Она была сама по себе. И ей отчаянно хотелось, чтобы кто-то увидел в ней не функцию, не «безотказную Олю», а просто человека.
– Хорошо, – сказала она. – Когда?
– Сегодня вечером? Я могу зайти за тобой после работы.
– Давай.
Этот короткий разговор стал для нее спасательным кругом. Весь день она провела в странном, лихорадочном ожидании. Она больше не думала о квартире, о сестре, о родителях. Она думала о том, что наденет вечером. Что они будут говорить? Она подошла к зеркалу в каморке и впервые за долгое время всмотрелась в свое отражение без отвращения. Да, морщины. Да, усталость. Но глаза… глаза были живыми. В них появился какой-то интерес.
После работы она не пошла домой переодеваться. Не хотела. Она хотела, чтобы он увидел ее такой, какая она есть. Администратор Ольга Денисовна в своем строгом форменном костюме. Он ждал ее у входа, без зонта, под редкими каплями дождя.
– Пойдем в «Бочку»? – предложил он. – Она еще работает?
– Работает, – улыбнулась Ольга. Старый бар на Московской, где они когда-то просиживали часами.
Они шли по мокрой брусчатке, и неловкость первых минут постепенно уходила. Он рассказывал о своей жизни. Женился, развелся, есть взрослая дочь. Работает инженером на большом заводе. Ничего выдающегося, обычная жизнь. Он не хвастался, не жаловался. Просто говорил. А Ольга слушала. И впервые за много лет чувствовала, что ее слушают в ответ.
В полутемном зале «Бочки» пахло пивом и деревом. Они сели за дальний столик.
– Ты совсем не изменилась, – сказал он, глядя на нее. – Глаза те же. Только грустные.
– Жизнь, – неопределенно ответила она.
– Что-то случилось? Если не хочешь, не говори.
И она вдруг рассказала. Все. Про звонок сестры, про «практичность», про визит к родителям, про то, как ее вычеркнули. Она говорила сбивчиво, путано, иногда останавливаясь, чтобы не заплакать. Она не ждала жалости или совета. Ей просто нужно было выговориться.
Роман слушал молча, не перебивая, только его пальцы нервно теребили бумажную салфетку. Когда она закончила, он долго молчал, глядя на свои руки.
– Знаешь, – сказал он наконец. – Моя бывшая жена как-то сказала мне фразу, когда мы разводились. «Ты хороший, Рома, но с тобой неудобно». А я тогда подумал… может, быть удобным – это не самое главное в жизни? Твоя сестра и родители, они построили себе удобный мир. А ты в него не вписалась. Не потому, что ты плохая. А потому, что ты… живая. И это неудобно.
Его слова были простыми, но они попали в самую цель. Живая. Неудобная. Это было именно то, что она чувствовала.
– И что мне теперь делать с этой своей «живостью»? – горько усмехнулась она.
– Жить, – просто ответил он. – Просто жить. Для себя. Ты когда в последний раз делала что-то для себя? Не для родителей, не для работы, не потому что «надо». А просто потому, что захотелось?
Ольга задумалась. И не смогла вспомнить. Ее жизнь была чередой обязанностей. Дочь, работник, бывшая жена. Роли, роли, роли. А где была она сама?
– Я люблю читать, – нашлась она.
– Это хорошо. Это побег. А я говорю не о побеге. Я говорю о… наступлении. Купи себе не просто книгу, а ту, о которой давно мечтала, в дорогом издании. Сходи не просто в кафе, а в самый лучший ресторан в городе, одна. Закажи самое дорогое блюдо и бокал вина. Понимаешь? Сделай что-то, что покажет тебе самой, что ты у себя есть. Что ты важна.
Они просидели до позднего вечера. Говорили обо всем – о книгах, о фильмах, о смешных случаях из прошлого. И не было ни капли той неловкости, которую она так боялась. Он проводил ее до самого дома.
– Спасибо за вечер, Оль, – сказал он у подъезда. – Я завтра уезжаю.
Сердце ухнуло вниз. Так быстро.
– Уже?
– Дела. Но… можно я тебе буду звонить? Просто так.
– Звони, – улыбнулась она. И эта улыбка была настоящей.
Когда она вошла в свою пустую квартиру, она не почувствовала одиночества. Она почувствовала тишину. Спокойную, целительную тишину. Она подошла к книжной полке, достала свой любимый, зачитанный до дыр том Цветаевой и открыла на случайной странице: «Моим стихам, написанным так рано… настанет свой черед».
Настанет свой черед.
На следующий день она сделала то, чего сама от себя не ожидала. В обеденный перерыв она пошла в банк и сняла со своего небольшого сберегательного счета приличную сумму. Деньги, которые она откладывала «на черный день». Кажется, он настал. А потом она пошла в лучший книжный магазин города и купила полное собрание сочинений своего любимого автора в подарочном издании с кожаным переплетом и золотым тиснением. Она потратила на него почти всю снятую сумму. Продавщица смотрела на нее с удивлением.
Вернувшись в свою каморку, она поставила тяжелые, пахнущие типографской краской тома на стол. Это было непрактично. Глупо. Эгоистично. Но это было ее решение. Только ее. Она провела рукой по гладкому переплету и почувствовала, как внутри что-то распрямляется.
Вечером телефон завибрировал. Неизвестный номер.
– Оля? Это Денис. Отец.
Она молчала, ожидая.
– Мы тут с матерью поговорили… Ты это… не обижайся. Мы не со зла.
– Я знаю, – спокойно ответила она.
– Ты приезжай. Поговорим еще. Может, что и решим… Катя, конечно, будет недовольна, но…
– Не надо ничего решать, пап, – перебила она его. – Вы уже все решили. И я тоже.
– В смысле? – в голосе отца послышалась растерянность.
– В том смысле, что мне не нужна ваша квартира. И ваше чувство вины мне тоже не нужно. Живите, как знаете. Это ваша жизнь. А у меня своя.
Она нажала отбой. Руки немного дрожали, но на душе было светло. Она не победила. Она просто сошла с поля боя, который был ей не нужен. Она вышла из игры, в которой ей изначально была отведена роль проигравшей.
Она прошла в комнату, села в старое кресло, взяла в руки первый том из нового собрания. Тяжелый, основательный, настоящий. За окном все так же висела серая пензенская хмарь, но она ее больше не угнетала. Это был просто фон. Фон для ее новой, еще не написанной истории. Она открыла книгу. Это было только начало.