– Ага, вот, вот оно, – пронеслось в голове Анастасии ледяным сквозняком. Она замерла с чашкой в руке, фарфор едва заметно дрогнул.
Алексей сидел напротив, в уютном кресле, его лицо, обычно такое открытое и спокойное, сейчас выражало искреннее беспокойство. Вечерний свет от торшера мягко очерчивал его седеющие виски и морщинки у глаз. За окном, в густеющих сумерках, кружился редкий, усталый снег, ложась на серый асфальт Екатеринбурга. Пасмурная зима, казалось, проникла и в их гостиную, несмотря на тепло и запах свежезаваренного чая с бергамотом.
– Настя, я серьезно, – повторил он, наклоняясь вперед. – Давай я поговорю с ним. Просто по-мужски. Иногда это единственный способ донести мысль до таких людей. Я объясню ему, что так нельзя.
Вот оно. «По-мужски». Это простое, казалось бы, безобидное словосочетание ударило ее наотмашь, выбив воздух из легких. Оно стало тем самым последним камнем, который обрушил лавину воспоминаний и эмоций, копившихся последние две недели. Лавину, которую она так тщательно сдерживала, выстраивая плотины из юридических формулировок, логических доводов и саркастических ухмылок.
Все началось две недели назад, во вторник. Такой же серый, промозглый вечер. Анастасия вернулась домой после тяжелого дня в офисе. Шли сложные переговоры по слиянию двух уральских промышленных гигантов, и она, как ведущий юрист со стороны покупателя, выверяла каждую запятую в многостраничном договоре, отбивая атаки оппонентов. В свои пятьдесят три года она была на пике карьеры: уважаемый специалист, собственная квартира в центре с видом на Оперный театр, взрослая дочь, живущая отдельно своей жизнью. После развода, случившегося десять лет назад, она научилась ценить свою независимость и покой.
Она только успела сбросить туфли и включить чайник, когда телефон завибрировал. На экране высветилось: «Володя». Брат. Сердце неприятно екнуло. Владимир звонил редко, и обычно это не предвещало ничего хорошего.
– Слушаю, Володя, – ответила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
– Настя, привет, – в трубке послышалось тяжелое дыхание. – Ты сидишь? Сядь лучше.
Анастасия усмехнулась про себя. Дешевый театральный прием. Ее брат всегда любил драматические эффекты.
– Говори, что случилось. У меня было долгое совещание.
– Тут такое дело… Я был у нотариуса. По маминым делам. В общем… – он сделал паузу, явно наслаждаясь моментом. – Мама завещала дом церкви, а тебе оставила только собаку!
Наступила тишина. Анастасия смотрела на закипающий чайник. Свист нарастал, пронзительный и тонкий. Собаку. Их старого пса Рекса, который умер пять лет назад. Дом в пригороде, который строил еще отец, в котором прошло их детство, где мама, Раиса Петровна, доживала свои последние годы… церкви?
– Какую собаку, Володя? – спросила она ледяным тоном.
– Ну, Рекса! – голос брата дрогнул от плохо скрываемого злорадства. – Так в завещании и написано. А дом, участок, все… отходит местному приходу. Представляешь? Я сам в шоке. Говорил же ей, что ты на нее обиделась, редко ездила в последний год… Вот она, видимо, и…
Анастасия нажала кнопку на чайнике, и свист оборвался.
– Володя. Назови мне фамилию нотариуса и адрес конторы.
– Зачем тебе? – он явно не ожидал такого вопроса. – Насть, ну что ты сделаешь? Воля покойного – закон. Ты же юрист, сама понимаешь…
– Фамилию. И адрес. Сейчас же.
Брат, заикаясь, продиктовал данные. Анастасия записала их на первом попавшемся клочке бумаги – рекламной листовке пиццерии.
– Я тебе перезвоню, – сказала она и повесила трубку, не дожидаясь ответа.
Она стояла посреди кухни, глядя на листок с коряво написанным адресом. Ложь. Грубая, топорная, рассчитанная на эмоциональный взрыв, на панику, на сестринскую обиду. Раиса Петровна была женщиной старой закалки, верующей, но не до фанатизма. Она любила своих детей, хоть и по-разному. А главное, Анастасия сама помогала ей составлять завещание три года назад. Простое, ясное, где все делилось поровну. Она знала процедуру. Знала, что нотариус обязан известить всех наследников официальным письмом. Никаких звонков от шокированных братьев.
Это была постановка. Плохо срежиссированный спектакль в исполнении бездарного актера. Владимир, ее младший брат. Вечный мальчик, которому уже стукнуло сорок восемь. Два развода за плечами, вечные долги, смены работы и уверенность, что весь мир ему должен. Особенно она, старшая сестра, которая «удачно устроилась».
Она налила себе чай. Руки не дрожали. Внутри вместо обиды или гнева росло холодное, почти научное любопытство. Зачем? Деньги, разумеется. Он, видимо, решил, что если она, обидевшись на «несправедливую» волю матери, откажется от своей доли в пользу церкви, то он потом сможет как-то «договориться» со священником. Или, что более вероятно, он надеялся, что она просто вспылит, махнет рукой, и он сможет спокойно жить в доме, пользуясь ее пассивностью. Он всегда недооценивал ее. Считал ее сухой, безэмоциональной карьеристкой, неспособной на «женскую» хитрость и «мужскую» хватку.
Именно в тот вечер она впервые по-настоящему задумалась об Алексее. Они познакомились месяц назад. В театре. Анастасия обожала театр, это была ее единственная настоящая страсть, отдушина от мира договоров и судебных исков. Она ходила на все премьеры в Оперный, не пропускала гастроли столичных трупп в ТЮЗе или Драмтеатре. В тот раз давали «Вишневый сад». Она сидела одна, как обычно, в своем любимом ряду партера. В антракте, покупая кофе в буфете, она столкнулась с мужчиной. Он пролил на ее блузку несколько капель капучино.
– О, господи, простите, ради бога! – его лицо выражало неподдельную панику. – Я такой неуклюжий. Давайте я…
Анастасия посмотрела на крошечное пятнышко, потом на него. Высокий, подтянутый, с умными, чуть усталыми глазами. Он был одет в хороший, но неброский костюм.
– Ничего страшного, – улыбнулась она. – Это всего лишь кофе, а не серная кислота. Пятно на блузке – не худшее, что может случиться во время просмотра «Вишневого сада». Потеря имения куда трагичнее.
Он рассмеялся, и от этого смеха его лицо помолодело.
– Вы правы. Я Алексей.
– Анастасия.
Они разговорились. Оказалось, он архитектор, недавно переехал в Екатеринбург из Москвы по большому проекту. Они обсуждали постановку, спорили о трактовке образа Раневской, и Анастасия впервые за много лет почувствовала, что говорит с человеком на одном языке. Не о работе, не о бытовых проблемах, а о чем-то высоком и неосязаемом. Он проводил ее до машины, попросил номер телефона. Она дала, почти не раздумывая.
Их отношения развивались неспешно, как и положено людям их возраста, умудренным опытом прошлых ошибок. Встречи в кофейнях на улице Вайнера, долгие прогулки по набережной Исети, даже когда морозный ветер пробирал до костей. Он рассказывал о своих проектах, о любви к конструктивизму, которым так богат Екатеринбург. Она – о забавных казусах из юридической практики, стараясь не слишком углубляться в профессиональные дебри. Они были похожи: оба состоявшиеся, самодостаточные, не ищущие в другом спасения или решения своих проблем. Они искали родственную душу. И, кажется, нашли.
И вот теперь, в этот хрупкий, едва зародившийся мир, ворвался ее брат со своей ложью.
На следующий день Анастасия, выкроив час в обеденный перерыв, съездила по адресу, который дал Владимир. Небольшая нотариальная контора на первом этаже старой «хрущевки». Она зашла внутрь. За столом сидела пожилая женщина в очках.
– Добрый день. Я хотела бы узнать, могу ли я получить информацию по наследственному делу Раисы Петровны Игнатовой? Я ее дочь, Анастасия Владимировна.
Нотариус подняла на нее глаза поверх очков.
– Игнатова… Да, конечно. Дело открыто. Вам должно было прийти уведомление.
– Пока не получала. Мой брат, Владимир Владимирович, вчера связывался со мной и сообщил крайне странные сведения о содержании завещания.
Женщина нахмурилась. Она порылась в бумагах, достала папку.
– Ваш брат был здесь вчера. Он знакомился с завещанием. Но я не понимаю, какие «странные сведения» он мог вам сообщить. Завещание абсолютно стандартное. Все имущество, включая дом и земельный участок, делится в равных долях между вами и вашим братом. Ни о какой церкви или, простите, собаке, речи там нет.
Холодное удовлетворение. Анастасия кивнула.
– Спасибо. Я так и думала. Скажите, а мой брат вел себя как-то… необычно?
Нотариус поджала губы.
– Он был очень… настойчив. Спрашивал, можно ли оспорить, можно ли как-то ускорить процесс. Интересовался, обязательно ли ваше присутствие для вступления в права. Я ему все разъяснила. По закону.
– Понятно. Спасибо вам большое.
Выйдя на морозную улицу, Анастасия сделала глубокий вдох. Снег перестал идти, и низкое серое небо давило на город своей свинцовой тяжестью. Она не стала звонить брату. Она решила подождать. Дать ему возможность запутаться в собственной лжи.
Вечером у нее было свидание с Алексеем. Они пошли в филармонию. Он держал ее под руку, и его теплое прикосновение сквозь пальто было таким реальным, таким нужным. Во время концерта она на мгновение закрыла глаза, слушая музыку и вдыхая его тонкий парфюм. Ей отчаянно хотелось, чтобы этот покой продлился вечно. Чтобы уродливая история с братом просто растворилась, исчезла.
После концерта они сидели в небольшом ресторанчике.
– У тебя что-то случилось? – спросил Алексей, внимательно глядя на нее. – Ты сегодня какая-то… далекая.
Она колебалась. Стоит ли впускать его в этот клубок семейных дрязг? Не отпугнет ли это его?
– Да так, – она попыталась улыбнуться. – Рабочие моменты. И немного семейного. Ничего серьезного.
– Если захочешь рассказать – я здесь, – просто сказал он и сменил тему.
Она была благодарна ему за эту деликатность.
Но Владимир не унимался. Через два дня он позвонил снова. Голос его был уже не злорадным, а жалостливым.
– Настя, привет. Ну что ты решила? Я тут с батюшкой местным поговорил… Он человек понимающий. Говорит, если ты напишешь отказ от своей… ну, этой… собачьей доли, то они, может, разрешат мне в доме пожить пока. В качестве сторожа. А то ведь разграбят все, понимаешь?
Анастасия слушала его, и в ее душе боролись два чувства: презрение и какая-то горькая жалость. До чего же он докатился.
– Володя, а тебе деньги не нужны случайно? – спросила она прямо.
Он замялся.
– Ну… как тебе сказать… Тут подвернулся один проект, вложения нужны. Я думал, если с домом решу, то смогу его заложить, взять кредит… Но теперь… Настя, ты же сестра. Ты же не бросишь меня? Может, поможешь маленько?
– Сколько?
Он назвал сумму. Сумма была приличной. Теперь все встало на свои места. Он хотел не просто выжить ее из дома. Он хотел получить все, чтобы решить свои финансовые проблемы, а ее выставить обиженной на мать дурой, которая сама от всего отказалась.
– Я подумаю, – сухо ответила она.
В тот же вечер, когда Алексей заехал за ней, чтобы пойти на выставку современного искусства в Ельцин Центр, он заметил ее подавленное состояние.
– Настя, я больше не могу на это смотреть, – сказал он, когда они уже вышли из машины на парковке. Холодный ветер трепал ее шарф. – Расскажи мне. Пожалуйста. Я не смогу помочь, если не буду знать, что происходит.
И она рассказала. Все. Про звонок брата, про завещание, про собаку, про нотариуса, про его просьбу о деньгах. Она говорила ровно, как будто излагала фабулу дела на совещании. Без эмоций, только факты.
Алексей слушал молча, не перебивая. Его лицо становилось все более серьезным. Когда она закончила, он долго молчал, глядя на подсвеченное здание центра.
– Мразь, – наконец тихо сказал он. – Прости за выражение. Он просто мразь.
Анастасия почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Впервые за все это время кто-то назвал вещи своими именами. Не «сложный характер», не «он же твой брат», а просто и точно.
– Что ты собираешься делать? – спросил он.
– По закону, – ответила она. – Я вступлю в свою долю наследства. А потом предложу ему выкупить мою часть. Если откажется – продам ее через суд. Это долго, грязно, но это единственный способ. Денег я ему не дам. Это как лить воду в дырявое ведро.
– Ты сильная, – сказал он и осторожно взял ее за руку. Его ладонь была горячей. – Невероятно сильная.
Всю выставку он не отпускал ее руки. И Анастасия чувствовала, как напряжение, сковывавшее ее несколько дней, понемногу отступает. Она не одна. И дело не в том, что ей нужна была помощь. Дело было в ощущении поддержки. В том, что рядом есть человек, который на ее стороне. Безоговорочно.
Но Владимир решил пойти ва-банк. Он, видимо, понял, что его план провалился, и перешел к открытому давлению. Он начал звонить их общим родственникам, тетушкам из Первоуральска, маминым подругам. Он рассказывал им душещипательную историю о последней воле матери, о черствой сестре-юристке, которая готова судиться с родным братом из-за денег и оспаривать решение покойной.
Анастасии пришлось выслушать несколько неприятных звонков.
– Настенька, ну как же так? – причитала в трубку тетя Валя. – Володенька говорит, ты совсем его со свету сживаешь. Мать же не просто так решила… Может, стоит прислушаться?
– Тетя Валя, Владимир вам врет, – терпеливо объясняла Анастасия. – Никакого такого завещания нет. Мама оставила нам все поровну.
– Да? А зачем же он тогда так убивается?.. Странно все это…
Она чувствовала себя как в липкой паутине. Ложь ее брата была абсурдной, но она требовала от нее постоянных опровержений, объяснений, оправданий. Это выматывало. Он не мог победить ее в правовом поле, поэтому пытался измотать морально. Он действовал как шакал, кусая за пятки и отбегая.
И вот сегодня, после очередного звонка от дальней родственницы, она была на пределе. Она пришла домой опустошенная. Алексей ждал ее. Он приготовил ужин, заварил ее любимый чай. Она старалась быть веселой, но он все видел. Они сидели в гостиной, и тишина становилась все более гнетущей.
И тогда он сказал эту фразу.
– Настя, я серьезно. Давай я поговорю с ним. Просто по-мужски.
Вспышка. Мгновенная, ослепляющая. «По-мужски». Как это? Приехать и стукнуть кулаком по столу? Пригрозить? Решить за нее ее проблему? Показать другому «самцу», кто здесь главный? В этот момент, на одну ужасную секунду, Алексей в ее глазах слился с образом брата, с его вечным стремлением доминировать, решать, управлять. С миром, где женщине нужно «помочь», потому что сама она не справится. Миром, который она всю жизнь отвергала и из которого с таким трудом вырвалась.
– Ага, вот, вот оно, – пронеслось в ее голове. Неужели и он такой? Неужели за этой деликатностью и умом скрывается тот же самый первобытный патриархат?
Она поставила чашку на столик. Звук получился слишком громким в наступившей тишине.
– Что «оно», Настя? – Алексей смотрел на нее с недоумением. Он почувствовал перемену в ней.
Анастасия подняла на него глаза. В них не было слез. Только холодная, пристальная оценка.
– «По-мужски», Алексей? Что это значит? Ты приедешь к нему и… что? Напугаешь? Скажешь, чтобы он не обижал «твою женщину»?
Он вздрогнул, как от пощечины. До него дошло.
– Нет. Настя, нет, я… Боже, как глупо прозвучало. Прости. Я не это имел в виду.
– А что ты имел в виду? – ее голос был тихим, но в нем звенела сталь. Она не нападала. Она вела допрос.
Алексей провел рукой по волосам. Он выглядел растерянным и искренне расстроенным.
– Я просто… я вижу, как он тебя изводит. Эта ложь, эти звонки… Это психологическое насилие. Я вижу, как ты устала, хоть и не показываешь. И я чувствую себя беспомощным. Я просто хотел… как-то защитить тебя. Остановить это. Я выбрал идиотские слова, прости. Я не собирался ничего решать за тебя. Я знаю, что ты справишься лучше любого мужчины, особенно в юридических вопросах. Я просто… хотел быть рядом. Показать ему, что ты не одна. Что есть кто-то, кто не позволит вытирать об тебя ноги.
Он говорил сбивчиво, но честно. И Анастасия смотрела в его глаза и видела там не снисхождение и не желание доминировать, а настоящую боль за нее. И стыд за неловко сказанные слова.
Она молчала. Воздух в комнате все еще был наэлектризован.
– Я никогда бы не стал ничего делать без твоего разрешения, Настя. Никогда, – тихо добавил он. – Я слишком тебя уважаю для этого. Просто скажи, что мне делать. Или чего не делать. Я сделаю как ты скажешь. Хочешь, я просто буду сидеть здесь и молчать. Хочешь, отвезу тебя на пару дней за город, чтобы ты отдохнула от всего этого. Хочешь, я больше никогда не буду упоминать твоего брата. Просто скажи.
Лед в ее душе начал таять. Она поняла. Это был не ультиматум. Это было предложение помощи. Неуклюжее, мужское, но искреннее. Он не пытался занять место вожака. Он предлагал встать рядом, плечом к плечу.
Она медленно выдохнула.
– Спасибо, – прошептала она. И это простое слово вместило в себя все: прощение, понимание, благодарность.
Алексей осторожно протянул руку и накрыл ее ладонь, лежавшую на подлокотнике.
– Так что мне делать? – снова спросил он, уже спокойнее.
Анастасия посмотрела на их сцепленные руки, потом ему в глаза.
– Ничего, – сказала она. – Ничего тебе не нужно делать. Кроме одного. Просто будь здесь. Рядом.
Она взяла свой телефон. Нашла в контактах номер брата. И нажала кнопку вызова. Алексей напрягся, но ничего не сказал.
– Да, Настя? – голос Владимира в трубке был заискивающим. Он ждал ее решения по поводу денег.
– Здравствуй, Володя, – сказала Анастасия ровным, спокойным голосом. Голосом юриста, зачитывающего окончательный вердикт. – Я звоню, чтобы сообщить тебе две вещи. Первое: я была у нотариуса. Я знаю реальное содержание завещания. Второе: я официально вступаю в свою долю наследства. У тебя есть три месяца, чтобы найти деньги и выкупить мою половину дома по рыночной стоимости. Оценку я закажу на следующей неделе. Если денег ты не найдешь, я выставляю свою долю на продажу. Любые дальнейшие попытки очернить меня перед родственниками или оказать на меня давление будут иметь для тебя юридические последствия. Я понятно излагаю?
В трубке на несколько секунд повисла мертвая тишина. Потом послышалось какое-то сипение.
– Но… Настя… как же… я же брат…
– На этом все, Владимир. Больше не звони мне. Мой юрист свяжется с тобой, когда будут готовы документы.
Она завершила вызов и положила телефон на стол.
В комнате было тихо. За окном все так же лениво падал снег на огни ночного Екатеринбурга. Анастасия повернулась к Алексею. Он смотрел на нее с восхищением.
– Вот это… – начал он и замолчал, подбирая слова. – Вот это было не «по-мужски». Это было по-настоящему.
Анастасия впервые за вечер улыбнулась. Улыбнулась по-настоящему, тепло и открыто. Она протянула руку и коснулась его щеки.
– Пойдем на балкон, – предложила она. – Посмотрим на снег. Говорят, когда он так медленно падает, можно загадать желание.
Они вышли на застекленную лоджию. Внизу шумел город, но здесь, на семнадцатом этаже, его гул был приглушенным. Холодный воздух бодрил. Анастасия прислонилась к плечу Алексея. Она ни о чем не жалела. Этот уродливый конфликт, как ни странно, принес не только боль. Он стал проверкой. Для нее. Для него. Для их хрупких, только зарождающихся отношений. И они эту проверку прошли.
Она посмотрела на падающие снежинки, на огни Оперного театра вдалеке, и поняла, что ей не нужно загадывать желание. Все, чего она хотела, уже было здесь. Рядом с ней. В этой тишине. В этой пасмурной екатеринбургской зиме, которая вдруг перестала казаться серой и враждебной.