В пятницу вечером терпение Людмилы лопнуло. Она не могла больше жить в этом вакууме. Неопределенность сдавливала железным обручем. Людмила набрала номер матери. Гудки шли долго. Наконец, мать ответила.
- Слушаю.
Людмилу поразил этот равнодушный тон, как у диспетчера на коммутаторе.
- Мам, привет. Это я. Как ты?
- Нормально.
- Как отец?
- В порядке. Работает.
Разговор не клеился. Дочь чувствовала, как ледяная стена росла между ними.
- Мам, я хотела… Сказать… Насчет той пятницы. Мне очень жаль, что я застала вас в такой момент. Я приехала неудачно, не вовремя.
Эту фразу Людмила готовила всю неделю. Она не извинялась за скандал, ей неловко от того, что она увидела слабость и унижения родителей. Мать мгновенно уловила суть.
- Ты принесла с собой проблемы как всегда.
Людмила сглотнула.
- Я могу заехать завтра? Привезти тебе пирог с вишней, твой любимый.
В трубке молчали.
- Завтра нас не будет. – наконец промолвила мать. – Мы с отцом едем на дачу с ночевкой, нужно там все к зиме подготовить.
- А-а-а, - только и смогла выдавить Людмила.
- Леночка нам поможет. – добавила мать, и это послужило последним ударом. – Она такая молодец, всегда готова услужить старикам. Ну все, мне некогда. Ужин стынет.
Людмила сидела с телефоном в руке.
«Мы с отцом на дачу, Леночка поможет нам». Картина прояснилась. Там теперь новая образцовая семья, а ее даже не позвали. Они отправляются за город, мать поставит самовар на веранде, постелет скатерть. Они посмеются, а про нее даже не вспомнят. Людмила почувствовала тошноту. Но сквозь обиду и боль пробивался другой, острый, как игла, укол. Тревога. Что-то не так. В голосе матери, в ее выверенной интонации таился подвох. Весь следующий день в субботу Людмила не находила себе места. Образ всех троих на природе стоял перед глазами. Вот отец чинил крыльцо, мать поливала последние астры. Лена носила им чай. Пастораль, фальшивая как елочная игрушка. Вечером Людмила не выдержала. Она представляла, что это безумие и унизительно, но ее подмывало все увидеть и убедиться. Неважно в чем. Она села в машину и поехала. Не на дачу, а к родительскому дому. Она не могла вообразить что искала. Какая-то непонятная сила тянула ее в квартиру. Она свернула в их двор и неторопливо поехала вдоль дома. Всматривалась в парковочные места и увидела машину отца. Старенькая Нива, он использовал ее только для поездок на дачу. И она стояла на своем обычном месте у подъезда. Как же так? Людмила припарковалась в соседнем дворе так, чтобы ее машину не заметили из окна. Потом вышла. Сердце затрепыхалось. Они уже вернулись? Или не уезжали? Но зачем тогда мать солгала ей? Людмила подошла к подъезду. Окна квартиры темнели, никакого света. Но ведь кто-то же дома, раз машина отца здесь. Рука потянулась к ключам. Она до сих пор носила их в связке, по привычке, как талисман из прошлой жизни. Она вставила ключ в замок и повернула его. Толкнула дверь и вошла в темный тихий подъезд как мошенница, кто вернулся в свой бывший дом.
Подъезд встретил ее тишиной и запахом пыли. Людмила поднялась на один пролет, замерла и прислушалась. Ни звука.
- Что ты делаешь? Зачем ты здесь? Уходи. - голос разума слабый и почти не слышен за гулом крови в ушах.
Она продолжала подъем. Второй этаж, третий. Вот она, железная дверь. Она приложила к ней ухо и услышала смех. Тихое, низкое женское хихиканье Лены. А потом – приглушенный мужской голос отца. Они одни в квартире, мать солгала. Эта мысль ослепила как вспышка. Ирина Борисовна ввела в заблуждение, чтобы прикрыть их. Но с какой целью? Ей ничего неведомо, или она знает, но боится правды даже для себя? Людмила отступила от двери. Руки похолодели. Лучше уйти, но ноги приросли к полу. Возникла какая-то ужасная, мучительная потребность увидеть все своими глазами, дойти до конца. Она достала ключ. Пальцы не слушались. Наконец ключ вошел. Она плавно, по миллиметру провернула его. Старый замок отозвался глухим, маслянистым щелчком. Голоса за дверью мгновенно стихли. Людмила оцепенела. Они ее услышали. Сейчас дверь откроется. Но этого не случилось. Мертвая тишина воцарилась в квартире. Они затаились. И тогда Людмила надавила на ручку и тихо, на несколько сантиметров приоткрыла дверь. Темный коридор возник перед ней, свет лился только из приоткрытой двери на кухню. Но это не обычный яркий свет, это теплый желтый круг света от старого бра над кухонным уголком. Того самого, который они почти никогда не включали, а предпочитали верхнее освещение. Этот тайный приглушенный луч отрезал кухонный стол от остального мира и превратил его в уединенный остров в океане темноты. Людмила заглянула в щель. Отец с Леной сидели внутри этого светового пятна. Кухня тонула в полумраке. Горящая бра выхватывало из сумрака только стол, часть диванчика и две фигуры. Отец сидел на своем обычном месте, а Лена расположилась на кухонном уголке рядом с ним. Слишком близко. Она надела его старую клетчатую рубашку поверх майки, рукава закатала до локтей. Они не говорили, а смотрели друг на друга. Людмила увидела, как отец медленно протянул руку и убрал с лица Лены прядь волос. Его пальцы на мгновение задержались на ее щеке. Это движение наполнено такой нежностью, такой застарелой, выстраданной тоской. У Людмилы перехватило дыхание. Это не флирт, а что-то гораздо более глубокое и страшное. Лена не отстранилась. Она слегка наклонила голову и прижималась щекой к его ладони. Закрыла глаза и улыбнулась тихой, блаженной, победившей улыбкой. А потом она открыла глаза, и ее взгляд, темный в полумраке, переместился с лица отца на тусклый проем коридора. Прямо на щель, откуда смотрела Людмила. Она ее увидела. Людмила уверена в этом. Их взгляды встретились на долю секунды, и в глазах Лены ни страха, ни удивления. Только холодное, спокойное, безжалостное торжество. Она не испугалась, а ждала этого. Она хотела, чтобы Людмила это увидела. Лена не отвернулась и не стушевалась. Она демонстративно взяла руку отца и поднесла ее к своим губам.
В этот момент в коридоре что-то упало с грохотом. Это сумка Людмилы выскользнула из ее ослабевших пальцев. Звук разрушил все вокруг. Отец вздрогнул как от удара. Он резко отдернул руку и обернулся. Его лицо в полумраке исказилось ужасом и неверием, ведь он увидел силуэт дочери в дверном проеме.
- Люда. – прошептал он, и это прозвучало как имя призрака.
Но Людмила его уже не слышала. Она развернулась и бросилась бежать. Вниз по лестнице, долой из этого дома. Это теперь не ее дом. Прочь от этой жуткой сцены. Она увидела предательство, а еще поняла, что стала пешкой в чужой игре. А финал разыграли специально для нее.
Людмила перескакивала через ступеньки и не разбирала дороги. Цеплялась рукой за холодные пыльные перила. Грохот ее шагов по бетонной лестнице казался единственным звуком в мире. Он отдавался в ушах вместе со стуком собственного сердца. За ее спиной могли кричать, распахнуть дверь, она бы ничего не услышала. Она отчаянно удирала из этого подъезда, где похоронили ее детство.
Сырой октябрьский ветер ударил в лицо, но не отрезвил, а лишь усилил ощущение кошмара. Людмила домчалась до своей машины в темном соседнем дворе. Ей долго не удавалось попасть ключом в замок. Руки тряслись так, словно ее бил озноб. Наконец, она рухнула на водительское сиденье, захлопнула дверь и заперла замки. Она оказалась в своей маленькой, отгороженной капсуле. Но сцена, которую она увидела, гнездилась не снаружи, а внутри нее. Она проигрывалась снова и снова перед ее глазами, как заевшая кинопленка. Круг теплого света от бра, отцовская рубашка на Лене, его рука на ее щеке. И этот торжествующий безжалостный взгляд бывшей подруги через всю кухню. Лена хотела и спланировала это. Ложь матери про дачу, темные окна – все это декорации в ее спектакле. А Людмила главная зрительница, и это представление разыграно для нее. Лена не просто украла ее отца, она сделала Людмилу свидетельницей этого хищения, соучастницей своего собственного унижения. Людмила ударила ладонями по рулю. Раз, другой, третий. Беззвучный крик застрял где-то в горле. И тут ее память выбросила на поверхность все остальное. Все те мелочи, которым она не придавала значения и списывала на случайность и свою мнительность.
Взор Лены на ее свитер на старой фотографии. Голодный, оценивающий.
Ее слова за столом. «Стабильность важнее всего. Не так импульсивно.» Она говорила языком ее матери, но защищала тайну любовника.
Подарок-кораблик. Это не обычная память, это сокровенный, выведанный секрет. Он доверил его ей, любовнице, а не жене или дочери.
Скандал с триммером. Она не «проболталась». Отец поверил ей, а она предала его специально, чтобы столкнуть с матерью, привязать его к себе и сделать еще более зависимым от «своего прощения».
Все это не отдельные события, а звенья одной цепи.
Продолжение.
Глава 1. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7.