Раздраженная Ирина Борисовна продолжала.
- Леночка тут возится со мной с самого утра как родная дочь, липовый чай заварила, а ты… Ты даже не поинтересовалась моим здоровьем! Что с тобой произошло, Людмила? Эта твоя новая жизнь, твоя квартира… Они сделали тебя черствой эгоисткой.
Людмила вцепилась в телефон и молчала. Она чувствовала, Лена нашептала матери эти слова.
«Как родная дочь». Этот удар нанесен с хирургической точностью.
- У меня много срочных дел. – выдавила Людмила.
Ложь слабая и неубедительная.
- Дела… - язвительно протянула мать. – Они у тебя вечно важнее семьи. Ладно, некогда мне с тобой разговаривать. Лена сварила суп и зовет обедать.
Раздались гудки. Людмила положила телефон на подоконник. Она проиграла, не смогла рассказать правду. Ей даже не дали шанса. Подруга опередила ее, выстроила вокруг себя неприступную стену из материнской любви и своей мнимой заботы. И теперь Людмила превратилась в бездушную эгоистку, кто обидел больную мать и лучшую подругу. Короткие гудки в трубке означали конец разговора, надежды и версии правды Людмилы. Телефон выпал из ослабевших пальцев на мягкий ковер. Она осталась одна в своей идеальной квартире. Вокруг нее невысказанные слова, гулкое эхо материнских обвинений.
«Черствая эгоистка», «как родная дочь». Лена, как искусный палач, выжгла на ней руками ее собственной матери эти фразы клейма. Людмила подошла к окну и раздвинула шторы резким движением. Серый, безразличный свет хлынул в комнату. Внизу город жил своей жизнью. Машины спешили по своим делам, люди защищались зонтами от дождя. Целому миру нет дела до ее маленькой, удушающей семейной драмы. Взгляд Людмилы упал на коробку. Это все из-за нее, из-за этого проклятого прошлого. Зачем она притащила его сюда, в свой новый дом? Людмила бросилась к коробке, сорвала крышку и запустила руки внутрь. Она вышвыривала на пол тетради, блокноты, фотографии. Бумажный вихрь закружился вокруг нее. Это не обычная макулатура, это улики ее слепоты. Вот ее институтский дневник. Она открыла его наугад.
«12 октября.
Поссорилась с мамой из-за вечеринки. Она меня не понимает. Только Ленка знает как мне плохо. Сидели с ней до ночи на кухне. Она объяснила, что моя мама боится меня потерять. Наверное, она права. Ленка всегда все видит глубже.»
Людмила отшвырнула тетрадь с отвращением.
Всегда все видит глубже. Какая же она доверчивая идиотка! Лена с самого начала их дружбы подтачивала фундамент, кирпичик за кирпичиком. Она объясняла Людмиле ее же чувства, интерпретировала поступки подруги, становилась незаменимым переводчиком в отношениях с матерью.
А вот фотография, та самая, 18-летие. Людмила выхватила ее из кучи бумаг и присмотрелась. Теперь она обладала этим страшным знанием и видела все. Голодный взгляд Лены впился в ее свитер. Легкое, почти незаметное напряжение в ее улыбке. Людмила перевернула фотографию. На обороте корявым подростковым почерком выведено: «Люда + Лена = навсегда». Людмила истерически рассмеялась. Смех походил на лай. Какая жестокая ирония, навсегда! Она встала с колен и заходила кругами по комнате. Перешагивала через обломки своего прошлого. И вдруг ее осенило. Свитер, он не просто лежал в шкафу, мать бы давно выбросила его в одну из своих генеральных уборок. Значит, его кто-то спрятал. Причем так, чтобы не нашли. И это сделала только Лена. Все эти годы она приходила в их дом, помогала Ирине Борисовне по хозяйству. Она представляла, где лежал ее трофей и реликвия, и проведывала его. Прикасалась, примеряла, когда никто не видел. Эта мысль настолько чудовищная и безумная, что Людмила остановилась посреди комнаты и хватала ртом воздух. Это не дружба и даже не зависть, это одержимость. Лена не хотела копировать подругу, она жаждала занять ее место и надеть ее кожу.
Людмила посмотрела на телефон. Он молчал. Лена добилась своего. Она изолировала подругу, заперла в этой квартире вместе с ее правдой. Эта история теперь не нужна никому кроме нее самой. Это открытие отравляло воздух, каждую вещь в этой комнате и все воспоминания. Людмила подошла к телефону. Ее пальцы сами нашли нужный контакт. Не Лены, не матери.
- Пап? – сказала она, когда в трубке раздался усталый голос отца. – Привет, это я. Скажи… У мамы в спальне… Там все в порядке?
В трубке повисла тишина недоумения.
- Что значит «все в порядке»? – наконец спросил отец.
На заднем плане звякнула посуда. Отец все еще на кухне.
- Что там может произойти?
Людмила зажмурилась и пыталась подобрать слова. Как объяснить ему про свитер, про взгляд и улыбку в зеркале?
- Я не знаю, пап. Кажется, когда я заходила к вам, в вашей спальне кто-то ходил. А мама ведь спала в гостиной.
Людмила выбрала самую нейтральную и безопасную формулировку, не назвала имени. Она дала отцу шанс сложить два и два. Лена в квартире, мать спала, в спальне шорох…
- Кто-то посещал нас? – в голосе отца прозвучало не беспокойство, а глухое раздражение. – Люда, ну что ты опять начинаешь? Лена варила суп для матери на кухне, я сам с ней разговаривал. Никто по спальням не шастал.
Ложь, холодная и беззастенчивая. Но чья? Лена уже успела что-то придумать, или отец не хотел ничего видеть и слышать? Не горел желанием ввязываться в очередные бабские сплетни?
- Пап, я точно слышала шум. Из вашей спальни… И Лена…
- Что Лена? – перебил он ее, и его тон стал жестче. – Что опять Лена? Хватит, Люда! Я устал. Твоя мать только-только успокоилась, заснула нормально, а ты опять хочешь довести ее своими фантазиями. Твоя подруга единственный человек, кто заботится о ней, пока ты бегаешь по своим «делам». Имела бы хоть каплю совести.
Удар от отца поразил своей неожиданностью. Отец, ее тихий, нейтральный папа, только что встал на сторону врага. Он не поверил ей, да вдобавок обвинил. Он использовал слова матери и Лены «совесть, забота».
- Но я… - начала Людмила и почувствовала, как голос сорвался.
- Все, Люда. Я не хочу это обсуждать. – отрезал отец. – Не звони сюда больше сегодня, не тревожь мать. Разбирайтесь сами.
Короткие гудки, даже от него, отца.
Мир сузился до размеров этой комнаты с бумажным хламом. Не осталось никого, ни единой души, которой она могла рассказать. Ее правда, страшное открытие и шок принадлежали только ей. Личный, персональный ад, в который больше никто не верил. Людмила посмотрела на разбросанные на полу фотографии. На всех этих снимках Лена рядом улыбалась, поддерживала. Все эти годы она служила тенью, отражением, эхом. И только сейчас Людмила поняла, что тень не следовала за ней по-дружески, она расчетливо, планомерно пожирала ее свет.
Телефон на экране снова ожил. Загорелся дисплей, но это не звонок. Всплыло уведомление из социальной сети.
«Лена Петрова добавила новую фотографию.»
Пальцы Людмила сами, против ее воли, открыли сообщение. На фотографии тарелка с куриным супом. Домашний, аппетитный, с зеленью. А подпись внизу гласила: «Нет ничего лучше, чем заботиться о самых близких людях, когда они недомогают. Здоровья моей второй маме, Ирине Борисовне!»
Это последний, контрольный удар.
«Моей второй маме». Это публичное объявление схватки, декларация о захвате чужой судьбы. Под постом уже появились первые комментарии от общих знакомых.
«Леночка, какая ты молодец! Ирине Борисовне повезло с такой дочерью!»
Людмила уронила телефон на пол. Ее затрясло, но не от страха, а от гнева. Ее заперли, оклеветали, лишили семьи, прошлого и права голоса. Она подняла с пола свой старый дневник. Открыла на чистой странице и взяла ручку. В отчаянии вывела первые строки. Она не представляла, что из этого выйдет, жалоба, манифест, исповедь, но она знала одно – молчание закончилось. Даже если ее единственным слушателем станет этот лист бумаги.
Лена сидела на своей уютной кухне и наслаждалась остывшим кофе. Телефон лежал на столе экраном вниз. Она знала, что там нет ни пропущенных, ни сообщений от Людмилы. После вчерашнего разговора с Ириной Борисовной и отцом Людмила обособится от всех и станет зализывать раны. Почувствует себя одинокой и несчастной. Идеально. Лена не испытывала никаких угрызений совести. Она ощущала лишь приятное, глубокое удовлетворение. Она наблюдала за безупречной работой сложного механизма, который создала своим конструкторским умом. Каждый рычаг нажимался вовремя, каждая шестеренка поворачивалась в нужном направлении. Подруга изолирована, Ирина Борисовна видела в Лене единственную опору. Николай… Он теперь исполнит любое ее желание. Она вспомнила вчерашний день, и по телу прокатилась истома. Она услышала ключ в замке и запаниковала. На ней свитер Людмилы, и она судорожно сорвала его с себя, запихнула в дальний угол шкафа под стопку старого постельного белья. Выскользнула из спальни и прошла на кухню за секунду до того, как вошел Николай.
- О, Леночка, ты здесь? А я думал, вы уехали.
Он тогда улыбнулся ей своей немного виноватой улыбкой.
Продолжение.