Воздух вновь запах грозой. Людмила почувствовала, как внутри все сжалось в ледяной комок.
«На первый взнос по ипотеке?»
Эта фраза на мгновение выбила у нее почву из-под ног. Она ведь уже три года платила ипотеку. Этот «перевалочный пункт» с видом на город ее крепость, ее гордость, ее долговая яма на двадцать лет. И мать только что сделала вид, что всего этого не существует. Словно одним щелчком пальцев обнулила ее главное достижение. Отправила обратно на старт, в детство, где нужно копить на настоящую взрослую жизнь. Горячая волна обиды и гнева подступила к лицу. Людмила уже открыла рот и приготовилась защищаться, чтобы доказывать, кричать, что она взрослая, что это ее деньги и ее жизнь. Она инстинктивно бросила взгляд на Лену, искала ее поддержки, молчаливого спасательного круга. И Лена произнесла.
- Ирина Борисовна, ну что вы так сразу. – мягко начала она, и Людмила с благодарностью выдохнула.
Лена как всегда сейчас все сгладит, переведет в шутку.
- Людочка так устала за этот год, ей правда надо отдохнуть.
Мать уже нахмурилась, готовая возразить, но Лена сделала искусный, почти незаметный для чужого глаза маневр. Она чуть развернула корпус, отгородилась от Людмилы и создала пространство диалога с Ириной Борисовной, а Людмила не отследила этого.
- Хотя, конечно, - подруга задумчиво помешала ложечкой в чае и глядела не на Людмилу, а прямо в глаза ее матери, - в ваших словах есть огромная доля истины. Стабильность сейчас действительно важнее всего. Отдыхать можно и по-другому, не так импульсивно.
Людмила застыла и не верила своим ушам. Импульсивно? Это слово из лексикона матери, а Лена никогда не употребляла его.
- Вы ведь из жизненного опыта говорите, из мудрости. – продолжала Лена своим бархатным голосом. В нем теперь звучали нотки почти дочернего почтения. – А мы, молодые, порой так спешим жить, бросаемся в крайности. Может, действительно лучше семь раз отмерить? Люд, помнишь, мы как-то на даче у вас отдыхали? Сосны, озеро… Чем не Кипр? И для здоровья полезнее, и для кошелька.
Ирина Борисовна расцвела. Ее лицо, до этого суровое и неприступное, смягчилось. Она с одобрением посмотрела на Лену, как учительница на лучшую ученицу.
- Вот! Хоть один разумный человек за этим столом! Слышала, Людмила? Учись у подруги. У нее ума палата. Не то что у некоторых ветер в голове.
Людмила сидела оглушенная. Она смотрела на Лену и пыталась найти в ее лице хоть намек на извинение, на тайный знак, мол, это все игра, но Лена ничего не выражала. Внезапно их взгляды встретились, и Людмила увидела на долю секунды в глубине глаз подруги мелькнула мимолетная, почти свирепая искра. Это не злорадство в чистом виде, а что-то более глубокое и страшное. Удовлетворение. Она осуществила точный бросок, и ее план сработал безупречно. Лена не радовалась боли подруги, она наслаждалась своей победой, своим новым статусом, украденной улыбкой Ирины Борисовны. Это не просто предательство, это виртуозное унизительное вероломство и исполнено под видом поддержки. Лена не просто согласилась с матерью, она взяла ее аргументы, отшлифовала их, обернула в красивую упаковку и преподнесла обратно. Людмила посмотрела на подругу пристальнее. Та встретила ее взгляд спокойно, открыто, с легким оттенком сочувствия, и как бы говорила: «Ну что поделать. Я пыталась сгладить углы ради твоего же блага».
Людмила молчала до конца ужина. Она ела яблочный пирог, и он казался ей набитым стекловатой. Она слушала, как Лена и мать обсуждали новый сериал, обменивались рецептами, смеялись какой-то общей шутке, в которую ее не посвятили. Они говорили на одном языке, а Людмила его внезапно забыла. За окном стремительно темнело. Свет от единственного торшера выхватывал из полумрака лицо матери, довольное и умиротворенное, и профиль Лены, обращенный к ней. Они выглядели как старинный портрет, и Анна почувствовала себя лишней, случайным мазком в этой картине.
Дорога домой после ужина превратилась в пытку. Лена сидела на пассажирском сиденье и молчала. Она чувствовала себя неловко и что-то выжидала. Пусть бы Людмила заговорила и дала ей возможность снова все объяснить, разложить по полочкам, превратить яд в лекарство. Но Людмила тоже не проронила ни слова. Впервые за долгие годы дружбы ей нечего сказать подруге. Все фразы казались бессмысленными и фальшивыми. Она чувствовала себя так, словно ее обокрали, и не могла объяснить, что же пропало. Улыбка матери? Право на собственное мнение? Место за столом? Она высадила Лену у ее подъезда.
- Позвони, как доберешься. – выдавила Лена и заглянула в салон.
В ее голосе слышалась привычная забота, но Людмиле она показалась липкой как паутина.
- Хорошо. – соврала Людмила.
Она не стала дожидаться, пока Лена скроется в дверях, и резко нажала на газ.
Следующие несколько дней прошли в тумане. Людмила работала на автопилоте. Возвращалась в свою пустую квартиру и часами сидела у окна. Она разглядывала огни чужих жизней, телефон разрывался. Сообщения от Лены приходили одно за другим, каждое – образец дружеского участия и тонкой манипуляции.
- Людочка, ты как? Переживаю за тебя. Не накручивай себя, пожалуйста.
- Ты обиделась? Глупышка. Я же ради тебя старалась, чтобы Ирина Борисовна успокоилась.
- Просто знай, что ты мне очень дорога, и выбрось из головы черные мысли.
Людмила читала СМС-ки и улавливала, как по спине бежал холодок. Каждое послание отрицало ее чувства, выставляло виноватой, неразумной, слишком эмоциональной. Это та самая тактика, которую годами использовала мать. И то, что теперь ее применяла Лена, пугало до дрожи. Людмила не отвечала и создала вокруг себя вакуум.
В пятницу вечером Людмила уже приготовилась выключить звук на телефоне и укладываться спать. Вдруг позвонил отец. Его звонки большая редкость и всегда предвещали просьбы, либо назревающий скандал. Обычно он выступал молчаливым фоном для материнских монологов.
- Люд, привет. Ты к нам не собираешься в ближайшее время? – голос отца немного усталый, смущенный.
- Не знаю, а что?
- Да тут мать затеяла генеральную уборку. До антресоли добралась, нашла твою старую коробку с институтскими конспектами. Говорит, выкинет, если не заберешь, а то место занимают. Может, заскочишь? Я бы и сам заехал, да нет времени.
Людмила почувствовала укол раздражения. Конечно, мать нашла способ выманить ее из укрытия и использовала отца как парламентера. Но конспекты… Ведь там не только лекции, там засушенные между страниц цветы, записки, фотографии. Маленький архив ее юности, и его жаль выбрасывать.
- Хорошо, пап. Я заеду завтра днем. Мама дома будет?
- Честно? Понятия не имею. – вздохнул отец. – Они с Леной сегодня весь день тут шуршали, все перебирали. Мать что-то вымоталась, голова у нее разболелась к вечеру. Вроде бы они собирались с утра по магазинам за контейнерами для хранения, но теперь не знаю. Может, она и дома останется, если неважно себя почувствует.
- Понятно. – холодно ответила Людмила.
- Ты это… Если приедешь, а они дома, не лезь на рожон, ладно? Просто коробку забери и все.
«Они с Леной». Эти слова резанули как ножом. Они «уже не мама и твоя подруга». Людмила положила трубку с тяжелым сердцем. Квартира с лежащей больной мамой, слишком рискованно ехать и лучше переждать. Но мысль о том, что ее прошлое, все воспоминания, останутся в мусорном баке, оказалась невыносима. Людмила решила проскользнуть в квартиру часиков в 12. В это время мама обычно уходила по своим делам.
В субботу утром Людмила припарковалась у родительского дома. Она поднялась по лестнице и открыла дверь своим ключом максимально тихо. И сразу ощутила тяжелое, сонное присутствие. В прихожей на вешалке висел легкий плащ Лены. Рядом на полу стояли фирменные пакеты из хозяйственного магазина. Они вернулись? Приглушенное бормотание телевизора доносилось из гостиной. Людмила заглянула туда. На диване спала мама, она накрылась клетчатым пледом. Лицо у нее бледное и измученное. Отец, видимо, ушел в магазин или на прогулку. Значит, Лена где-то здесь. Наверное, пьет кофе на кухне. Людмила проскользнула в свою бывшую комнату на цыпочках. Здесь все осталось почти нетронутым, словно музей ее детства. Стол, за которым она делала уроки, полки с книгами. Она зачитывалась иногда до рассвета. Большая картонная коробка с конспектами стояла посреди комнаты. Мать перевязала ее старой веревкой и на боку аккуратно написала «Конспекты Люды». Людмила опустилась на пол и развязала узел. Сверху лежали толстые тетради. Она открыла одну наугад. Ровные строчки, подчеркнутые цветными ручками, на полях рисунки, сердечки, обрывки стихов. Она улыбнулась. Ведь училась в университете так давно, словно в другой жизни. Тогда самой большой проблемой и источником слез были заваленные экзамены, а лучшая подруга не совершала подлостей.
Продолжение.