Пасмурное утро висело над Нижним Новгородом серой, влажной марлей. Нина Матвеевна провела пальцами по прохладному стеклу лоджии, переоборудованной в мастерскую. За окном виднелись отсыревшие крыши пятиэтажек, а дальше, в туманной дымке, угадывались массивные стены древнего Кремля. Воздух пах озоном, мокрым асфальтом и её любимым запахом — сырой глины. В свои шестьдесят с небольшим Нина ценила такие утра: тихие, задумчивые, полные скрытой энергии, как земля перед дождем.
— Нет, Гриша, так не пойдет, — её голос прозвучал мягко, но твердо, перекрывая едва слышное гудение гончарного круга в углу. — Это не панно, а бухгалтерский отчет. Прямые линии, квадраты... Где река? Где душа?
Григорий, её старый друг, ровесник и бывший коллега по заводу, нахмурился, разглядывая их общий эскиз. Он был мужчиной кряжистым, основательным, привыкшим мыслить категориями прочности и затрат.
— Нина, душа — это лирика. А у нас проект для детского центра. Нужна четкость, яркость. И потом, эти твои изгибы... Это же сколько лишней резки плитки, сколько отходов? Экономически нецелесообразно. Я же плачу за материалы, за обжиг в большой печи. Давай делать, как я говорю, а?
Фраза повисла в прохладном воздухе мастерской. «Я же плачу». Она ударила Нину не в ухо, а куда-то глубже, под ребра, разбередив старый, почти забытый рубец. Она молча отвернулась к стеллажу, заставленному её работами: пузатыми чайниками, изящными вазами, фигурками птиц с meticulously проработанными перышками. В тусклом свете пасмурного дня глазурь играла приглушенными, глубокими оттенками: малахитовым, кобальтовым, терракотовым. Всё это было создано её руками, её терпением, её видением.
Сорок лет назад. Другой город, другая жизнь, другая Нина. Молодая медсестра, только что вышедшая замуж за Артема, перспективного инженера. Они жили в крошечной квартире, и весенний воздух тогда казался ей наполненным обещаниями. Она порхала по дому, радуясь каждой мелочи, каждой минуте, проведенной вместе. В тот день она получила свою первую зарплату после декрета. Сто двадцать рублей. Не огромные деньги, но свои, заработанные. Она уже распланировала: десять рублей — на новые туфли, двадцать — отложить на отпуск, а на пятнадцать — записаться на курсы керамики, о которых мечтала с детства.
Вечером Артем вернулся с работы, усталый и важный. Он сел за стол, и Нина, glowing with excitement, положила перед ним хрустящие купюры.
— Артем, смотри! Моя зарплата! Я хочу на курсы записаться, помнишь, я говорила?
Артем медленно пересчитал деньги, сложил их аккуратной стопкой. Потом поднял на нее тяжелый, paternalistic взгляд.
— Молодец, — сказал он без тени улыбки. — Вот что я тебе скажу, Ниночка. Давай договоримся сразу, чтобы потом не было недопонимания. Твоя зарплата — это наш семейный бюджет. На еду, коммуналку, на всякие хозяйственные мелочи. А моя зарплата — это мои личные деньги. На крупные покупки, на машину, которую я коплю, ну и вообще, на жизнь. Так будет правильно.
Нина застыла. Воздух в кухне suddenly стал густым и липким.
— Как... как это? — прошептала она. — Но ведь семья общая. И деньги...
— Деньги любят счет, — отрезал Артем, убирая её зарплаatu в ящик комода. — Я зарабатываю в три раза больше. Я глава семьи и определяю финансовую стратегию. А эти твои курсы... глина, пачкаться... Зачем тебе это? Пустая трата денег. Наших денег.
Спор разгорелся мгновенно, горячий и злой. Нина, обычно тихая, кричала, доказывала, что имеет право на свои желания, на свои маленькие радости. Артем слушал её с каменным лицом, а потом, когда её аргументы иссякли, и она перешла на слезы, он сделал то, чего она не забудет никогда. Он молча встал, взял со стула её сумку, вынул оттуда паспорт и спрятал его во внутренний карман своего пиджака.
— Чтобы глупостей не наделала, — сказал он спокойно. — Остынешь — отдам. А пока посиди дома и подумай о роли жены в семье.
Ощущение беспомощности и унижения было таким острым, что у нее перехватиlo дыхание. Она была заперта. Не в квартире — ключ висел на месте. Она была заперта в своей собственной жизни, и ключ от нее лежал в кармане человека, который обещал её любить и защищать. В тот вечер что-то внутри неё надломилось и тут же начало срастаться по-новому — тверже, острее, как черепок разбитого горшка. Она перестала спорить. Она начала копить. Рубль, сэкономленный на рынке. Три рубля, оставшиеся от покупки лекарств. Она прятала эти мятые бумажки в старой сахарнице, в томике Есенина, за подкладкой зимнего пальто. Это были деньги не на туфли или платья. Это были деньги на свободу. На глину.
— Нина! Ты меня слышишь? — голос Григория вернул её в настоящее.
Она медленно повернулась. На её лице не было ни обиды, ни гнева. Только глубокая, спокойная печаль.
— Слышу, Гриша. Ты платишь, ты и заказываешь музыку. Знакомая песня.
Она подошла к рабочему столу и взяла в руки маленькую, еще не обожженную фигурку стрижа. Крылья были раскинуty широко, каждое перышко процарапано тончайшей иглой.
— Знаешь, из чего я его слепила? — спросила она тихо. — Из остатков. Когда-то давно мне не разрешали покупать глину. Говорили, что это пустая трата денег. И я собирала обрезки в мастерской, куда ходила якобы помогать подруге. Заворачивала их во влажную тряпочку и несла домой. Лепила ночами, когда все спали. Эти маленькие птицы были единственным, что принадлежало мне полностью. Мой маленький бунт. Их ценность была не в стоимости глины, Гриша. А в том, чего мне стоило её достать.
Григорий смотрел на нее, нахмурив густые брови. Он был человеком прямым и неглупым, но совершенно лишенным эмпатии к таким тонким материям. Он видел материал, видел затраты, видел конечный продукт. Он не видел души, вложенной в процесс.
— Нин, ну ты сравнила... Я же не тиран какой-то. Я для дела, для детей...
В этот момент в кармане её рабочего халата завибрировал телефон. Звонили из отделения. Нина была медсестрой в областной больнице, в кардиологии. Но не простой медсестрой. За сорок лет работы она научилась находить подход к самым сложным пациентам. Её называли «заклинательницей стариков».
— Да, слушаю, Людочка, — ответила она, и её голос мгновенно стал другим: собранным, деловым. — Опять Демидов? Отказывается от капельницы? Поняла. Буду через сорок минут. Скажите ему, чтобы ждал, я ему пряников домашних принесу. Да, тех самых, имбирных.
Она положила трубку и начала быстро снимать халат.
— Гриша, извини, работа. Демидов у нас лежит, ветеран, характер — кремень. Никого не слушает, а давление скачет. Придется ехать, уговаривать. Ты тут... подумай над эскизом. Посмотри, как Волга у Стрелки изгибается. Разве это не самая красивая линия на свеte?
Она ушла, оставив Григория одного в тишине мастерской, наполненной запахом глины и unspoken memories. Он растерянно побродил между стеллажами. Каждый предмет здесь, казалось, смотрел на него с молчаливым укором. Вот эта чашка, кривоватая, ученическая. А вот эта ваза, идеальной формы, с глазурью, похожей на ночное небо. Он вдруг осознал, какой огромный путь был пройden между этими двумя предметами. Путь длиною в жизнь. Он взял в руки эскиз. Прямые линии, квадраты... Действительно, похоже на бухгалтерский отчет.
Через час, когда Григорий все еще сидел, тупо глядя на лист бумаги, в квартиру вошла Юля, Нинина дочь. Высокая, современная девушка в стильных очках, она работала IT-аналитиком и обладала умом острым и логичным, как код.
— О, дядя Гриша, а вы что тут один? Мама на работе?
— На работе, — буркнул Григорий. — Подвиг совершает, в очередной раз.
— Это её работа, — пожала плечами Юля, проходя на кухню. — Она не подвиг совершает, а выполняет свои обязанности. Кстати, как ваше панно? Спорите?
— Да есть немного, — неохотно признался Григорий. — Не можем концепцию согласовать.
Юля вышла из кухни с чашкой кофе. Она внимательно посмотрела на Григория поверх оправы.
— Дядя Гриша, я вам задам один вопрос, только вы не обижайтесь. Вы маму наняли как художника-исполнителя или попросили о помощи как друга?
Григорий опешил от такой прямоты.
— Ну... как друга, конечно. Какое "наняли"?
— Тогда почему вы разговариваете с ней так, будто вы заказчик, а она подрядчик, который обязан выполнять ТЗ за ваши деньги? — Юля сделала глоток кофе. — Понимаете, в дружеском проекте вклады бывают разными. Вы вкладываете деньги на материалы. Это важно, спору нет. А мама вкладывает то, чего за деньги не купить: сорок лет опыта, уникальный художественный вкус и свое личное время, которого у неё, пенсионерки и работающей медсестры, не так уж и много. Её вклад не менее ценен, чем ваш. А может, и более. Это называется партнерство. А то, что предлагаете вы, похоже на финансовое доминирование. Мама на такое за свою жизнь уже насмотрелась.
Слова Юли были precise, как хирургический скальпель. Они вскрыли нарыв, о котором Григорий даже не подозревал. Финансовое доминирование. Он вдруг с ужасающей ясностью увидел ситуацию её глазами. Он, Григорий, успешный пенсионер с хорошей пенсией и сбережениями, ведет себя с Ниной, özverili медсестрой, живущей на скромную зарплату, как богатый барин. «Я же плачу». Господи, какой стыд. Он вспомнил её рассказ про птичку из обрезков глины. И ему стало физически плохо.
Нина вернулась домой ближе к вечеру. Пасмурный день так и не разродился дождем, и теперь сквозь thinning clouds пробивались робкие лучи закатного солнца, окрашивая небо в нежные акварельные тона. Она была уставшей, но довольной. Демидов получил свою капельницу, съел два пряника и даже пообещал медсестрам больше не капризничать.
Войдя в свою лоджию-мастерскую, она замерла на пороге. Внутри был идеальный порядок. Глина укрыта влажной тканью, инструменты вымыты и разложены по местам. На рабочем столе лежал новый эскиз. На нем была изображена широкая, плавно изгибающаяся река, на берегу которой стоял город с узнаваемыми башнями Кремля, а над всем этим летели в небо стрижи. Это была её идея, её видение, но прорисованное твердой, инженерной рукой Григория.
Сам Григорий сидел на табуретке в углу, маленький и какой-to виноватый.
— Я тут подумал... — начал он, не глядя на нее. — Твой речной изгиб... он и правда лучше моего прямого угла. Как... душа в этом есть. И птицы... птицы нужны.
Он встал, подошел к столу и сделал то, чего Нина никак не ожидала. Он достал из бумажника толстую пачку денег и положил её рядом с эскизом.
— Вот. Это... это в общий бюджет. Нашего проекта. Совместного. Тут половина от всей сметы. Я считаю, так будет справедливо. Твой труд стоит не меньше материалов. Даже больше.
Нина смотрела на деньги, потом на его смущенное, покрасневшее лицо. Сорок лет назад другие деньги, положенные на другой стол, стали символом её рабства. А эти, сейчас, были символом извинения, признания, уважения. Бумеранg, запущенный Артемом в далеком прошлом, облетел вокруг света и вернулся — но не ударил, а мягко лег в руку, превратившись из оружия в дар. Круг замкнулся. Старая рана больше не болела.
Она улыбnuлась. Легкой, светлой улыбкой женщины, которая знает цену всему на свете, но давно перестала переводить её в деньги.
— Гриша, убери, — сказала она мягко и gently pushed the money back towards him. — Партнерство — это не про деление денег, а про сложение усилий. Лучше сходи в магазин и купи нам хорошего чаю с лимоном. И что-нибудь к чаю. Работы предстоит много.
Григорий секунду смотрел на нее, потом на деньги, и на его лице проступило такое облегчение, словно он только что сдал самый сложный экзамен в своей жизни. Он торопливо сгреб купюры, сунул их в карман и, уже у двери, обернулся.
— Нин... Спасибо тебе.
— За чай? — усмехнулась она, беря в руки новый эскиз.
— За всё, — серьезно ответил он и вышел.
Нина осталась одна. Она подошла к окну. Тучи рассеялись, и закатное солнце заливало Нижний Новгород золотым светом. Стрелка, место слияния Оки и Волги, горела расплавленным металлом. Она смотрела на этот вид, на плавный, могучий изгиб великой реки, и чувствовала абсолютную гармонию. С этим городом. С этим вечером. С самой собой. Впереди было много работы, но теперь она знала точно: это будет их общая, прекрасная работа. И это будет правильно.
---