— Ты слишком наивна для бизнеса, — голос Александра, низкий и рокочущий, как гравий под колесами, резанул по натянутым нервам. — Всегда была.
Марина вздрогнула, но не повернула головы. Она смотрела на женщину напротив, на её безупречный маникюр цвета пыльной розы, на гладкий лоб без единой морщинки, на умные, чуть прищуренные глаза. Наталья. Имя, которое последние три месяца было для Марины синонимом надежды.
— Александр, пожалуйста, — прошептала она, не отрывая взгляда от Натальи.
Дождь барабанил по огромным окнам ростовского кафе на Пушкинской, превращая мир за стеклом в акварельный этюд. Утро было серым, липким, тревожным. Капли стекали по стеклу, искажая силуэты спешащих под зонтами прохожих, и каждая капля, казалось, отстукивала такт бешено колотящемуся сердцу Марины. Ей было за шестьдесят, она была вдовой, учительницей русского языка и литературы на пенсии, и она собиралась заключить самую важную сделку в своей жизни.
— Марина Юрьевна, ваш брат прав в одном, — мягко улыбнулась Наталья, и её голос обволакивал, как кашемировый плед. — Эмоции — плохой советчик в делах. Но ваше дело — особенное. Речь ведь не о квадратных метрах. Речь о памяти. О душе старого Ростова.
Марина с благодарностью кивнула. Вот! Вот почему она выбрала именно Наталью, а не тех хищных риелторов, которых подсовывал брат. Наталья понимала. Она говорила о создании на месте их родового гнезда на Ульяновской культурного центра для одарённых детей. О сохранении фасада, о реставрации старой лепки, о том, что в комнате отца будет библиотека, а в маминой гостиной — музыкальный салон. Она рисовала словами картину, которую Марина уже видела в своих снах.
Александр хмыкнул и отхлебнул остывший американо. Он сидел чуть поодаль, массивный, в дорогом, но слегка помятом пиджаке, и вся его фигура выражала скепсис и раздражение. Для него, владельца логистической компании, старый дом был лишь неликвидным активом в центре города. Обузой.
— Культурный центр, — процедил он. — Слышали мы эти сказки. Сначала центр, потом через годик "реорганизация", и на месте вашего "салона" вырастет очередная стекляшка с апартаментами.
— Александр! — Марина обернулась, и в её голосе зазвенел металл, который так хорошо знали её бывшие ученики. — Прекрати. Мы всё обсудили. Наталья предоставила все документы, устав фонда…
— Бумажки, Марин. Это всё бумажки. Ты веришь словам, а я верю цифрам. А цифры говорят, что содержать такой "центр" — это финансовая дыра. Никто в здравом уме не будет этим заниматься без скрытой выгоды.
Наталья вздохнула с артистичной печалью.
— Мне жаль, что вы так цинично смотрите на мир, Александр Юрьевич. Есть ещё люди, для которых наследие важнее прибыли. Я сама выросла в этом районе, бегала по этим улочкам. Для меня это… личное.
Она положила свою холёную руку поверх папки с документами, которую принесла Марина. В этой папке была вся её жизнь: старые фотографии дома, вырезки из газет с упоминанием их отца, известного в городе врача, даже несколько её детских рисунков, изображающих их сад с огромным абрикосовым деревом. Это была не просто папка. Это было её сердце, выложенное на стол.
— Хорошо, — Наталья сменила тон на деловой, но всё такой же мягкий. — Юристы подготовили финальный договор. Сумма вас устраивает. Основное условие о целевом использовании прописано. Думаю, мы можем подписывать.
Она достала из изящной кожаной сумки ручку "Паркер".
Марина посмотрела на брата. Он качал головой, его взгляд был тяжелым, умоляющим. "Не делай этого, сестрёнка". Но она видела перед собой не его, а призрак их родительского дома, который вот-вот превратят в безликий офисный центр или, хуже того, снесут. А Наталья предлагала спасение. Бессмертие.
— Я готова, — твёрдо сказала Марина, протягивая руку к ручке.
В этот момент у Натальи зазвонил телефон. Она извиняющимся жестом подняла ладонь и ответила, слегка отвернувшись.
— Да. Да, слушаю… Нет, я занята… — её голос был тихим, но до Марины долетали обрывки фраз. — Что значит "не согласовали"? Я с ними лично говорила! Какого рожна им ещё надо? Перекрытия там к чертям сносить, всё равно…
Марина замерла с протянутой рукой. Слово "сносить" ударило наотмашь, как пощёчина. Оно прозвучало диссонансом в той идеальной симфонии, которую так искусно выстраивала Наталья. Грубое, чужеродное "какого рожна" окончательно разрушило хрупкую конструкцию веры.
Наталья быстро закончила разговор и обернулась, вновь натянув на лицо маску участия.
— Простите. Рабочие моменты… Так на чём мы остановились? Ах да, на подписи.
Но Марина уже не видела ни её улыбки, ни безупречного маникюра. Она смотрела сквозь неё, в прошлое. И дождь за окном перестал быть просто дождём. Он стал шумом времени, уносящим её назад, в тот самый дом на Ульяновской, в то лето, когда ей было десять.
* * *
— Ма-ли-на! — кричал Сашка, перепрыгивая через трещину в асфальте. Он был младше на три года, но уже тогда казался более крепким, приземлённым. — Ты не Малина, ты улитка!
Она не обижалась. Ей нравилось, как он произносит её имя, растягивая слоги. Сама она тогда ещё говорила плохо, картавила и шепелявила, превращая "красивая" в "кВасивую", а "велосипед" в "лесипед". Отец, Юрий Петрович, смеялся и говорил, что у неё "французский прононс", а мама качала головой и водила её к логопеду.
Их дом был целым миром. Старый, двухэтажный, с высокими потолками, со скрипучей дубовой лестницей и вечной прохладой даже в самый лютый ростовский зной. В саду рос тот самый абрикос, под которым отец летними вечерами читал им вслух "Остров сокровищ", а мама выносила тарелку с горячими пирожками с луком и яйцом. Весь дом пах маминой выпечкой, отцовским табаком и старыми книгами.
Сашка был практиком. Он строил из досок штабы, пускал по весенним ручьям кораблики из коры, вечно приходил домой с разбитыми коленками и невероятными историями о драках за гаражами. Марина была мечтателем. Она могла часами сидеть на широком подоконнике в своей комнате, глядя на проплывающие над Доном облака, и придумывать истории. Она представляла, что их дом — это замок, а она — принцесса, которую обязательно должен спасти прекрасный принц.
Принц появился, когда ей было двадцать. Его звали Юрий, как и отца. Он был аспирантом истфака, немного нескладный, в очках с толстыми линзами, но с такой тёплой и обезоруживающей улыбкой, что Марина влюбилась мгновенно. Он не спасал её из замка. Он пришёл в этот замок и полюбил его так же сильно, как и она.
Юра обожал этот дом. Он часами мог рассказывать ей историю каждой трещинки на фасаде, каждого завитка на кованых перилах. Он нашёл в архивах старые планы и выяснил, что раньше дом принадлежал какому-то зажиточному купцу-зерноторговцу.
— Ты понимаешь, Мариш? — говорил он, бережно проводя рукой по потёртой кирпичной кладке. — Это не просто стены. Это слои времени. Здесь люди любили, рожали детей, умирали. Это живой организм.
Александр, тогда уже студент политеха, слушал их и пожимал плечами.
— Организм, который требует постоянного ремонта. Крыша течёт, проводка ни к чёрту. Продать бы и купить нормальную квартиру в новом доме.
— Никогда, — в один голос отвечали Марина и Юра. И смеялись.
Они поженились и остались жить с родителями. Юра стал преподавателем в университете, Марина — учительницей в школе. Их жизнь была тихой и счастливой. Они вместе белили весной стволы деревьев в саду, вместе чинили рассохшиеся рамы, вместе читали на веранде, укрывшись одним пледом, когда осенний ветер гнал по Дону свинцовые волны. У них не было огромных денег, но у них было нечто большее — общая любовь к этому месту, к этой жизни.
Их главный ритуал — утренние велопрогулки. Каждое утро, пока город спал, они садились на свои старенькие "Туристы" и ехали. По тихим улочкам старого Ростова, к набережной, где воздух был свежим и пах рекой и тиной. Юра крутил педали легко, даже в гору на Будённовском, а Марина немного отставала, но всегда чувствовала его рядом. Это было их время. Время без слов, когда они были просто двумя точками, движущимися в унисон под огромным южным небом. Велосипед был для неё не просто хобби. Это было продолжение их с Юрой единства, символ их общего пути.
Родители ушли один за другим. Сначала отец, тихо, во сне. Потом мама, которая так и не смогла без него. Дом опустел, но не умер. Его хранили голоса прошлого и любовь Марины и Юры.
А потом, пять лет назад, ушёл и Юра. Внезапно, нелепо. Сердце. В одночасье мир Марины рухнул. Дом стал оглушительно тихим. Единственным звуком был скрип половиц под её ногами. Она продолжала преподавать, механически проверяла тетради, объясняла правила про деепричастные обороты. Однажды она вела урок по "Вишнёвому саду", и когда дошла до монолога Гаева "Дорогой, многоуважаемый шкаф!", поняла, что не может говорить. Она смотрела на своих десятклассников и видела в их глазах недоумение. А она сама была Раневской, которая не могла и не хотела расставаться со своим прошлым, со своим домом, со своим садом.
В тот день после уроков она впервые за долгое время достала свой велосипед. Он стоял в коридоре, покрытый слоем пыли. Она протёрла раму, подкачала колёса и поехала. Поехала по их с Юрой маршруту. Ветер бил в лицо, смешиваясь со слезами, ноги гудели от непривычной нагрузки, но с каждым оборотом педалей ей становилось легче. Она словно выкручивала из себя боль, оставляя её на мокром от недавнего дождя асфальте. С тех пор она снова стала ездить каждое утро. Велосипед стал её психотерапевтом, её машиной времени, её единственной связью с той, прежней жизнью.
Конфликт с Александром начался почти сразу после смерти Юры. Брат, к тому времени прочно стоявший на ногах, приехал с конкретным предложением.
— Марин, хватит жить в этом музее. Он тебя съест. Давай продадим. Деньги поделим. Купишь себе отличную квартиру в центре, с консьержем, с нормальным отоплением. Будешь жить как человек.
— Я и так живу как человек, Саша, — тихо отвечала она. — Это мой дом.
— Это наш дом, — поправлял он. — И он разваливается. Я навёл справки. Инвестор готов дать хорошую цену за участок.
— Инвестор? Это тот, который хочет построить здесь торговый центр? Саша, ты не понимаешь… Юра бы никогда…
— Юры больше нет! — сорвался он. — И родителей нет. А я не хочу, чтобы половина моего наследства сгнила и обрушилась. Пойми ты, это бизнес!
Она не понимала. Как можно было назвать бизнесом место, где мама пела колыбельные, где отец учил их читать, где Юра впервые поцеловал её под старым абрикосом?
Она начала искать. Искать выход, альтернативу. Она отказывалась верить, что мир состоит только из циничных бизнесменов вроде её брата. Должны же быть другие люди. Люди, похожие на неё и Юру. Она писала в фонды, в комитеты по охране памятников, обивала пороги чиновников. Везде натыкалась на стену вежливого равнодушия.
И вот тогда появилась Наталья. Она сама нашла Марину. Позвонила, представилась руководителем благотворительного фонда "Наследие Дона". Она говорила правильные слова, цитировала Лихачёва, восхищалась фотографиями дома. Она была идеальным покупателем из снов Марины. Она была спасением.
Марина вцепилась в эту возможность, как утопающий в соломинку. Она почти не слушала предостережений Александра. Он просто не мог понять. Он мыслил категориями прибыли, а она — категориями души.
— Ты наивна, — твердил он снова и снова. — Тебя обведут вокруг пальца.
— А ты стал чёрствым, — отвечала она. — Ты забыл, как мы в детстве прятали под крыльцом сокровища. Для тебя этот дом перестал быть домом.
Она даже наняла юриста, чтобы проверить фонд Натальи. Юрист подтвердил: фонд зарегистрирован, деятельность ведётся, всё чисто. Марина торжествовала. Она доказала брату, что он не прав. Что в мире ещё есть место идеализму.
Она тщательно готовилась к финальной встрече. Собрала ту самую папку с фотографиями, как главное доказательство ценности дома. Всю ночь не спала, прокручивая в голове предстоящий разговор. Утром начался дождь. Она посмотрела на свой велосипед, одиноко стоящий в прихожей. Сегодня без него. Сегодня нужно было довести дело до конца. Она чувствовала себя воином, идущим на решающую битву за свою крепость.
* * *
…Какого рожна. Сносить.
Два слова. Два гвоздя, вбитых в крышку гроба её надежд.
Марина медленно отвела руку от ручки "Паркер". Она подняла глаза на Наталью. И впервые увидела её по-настоящему. Не спасительницу, не фею-крестную, а хищницу. Холодную, расчётливую женщину с глазами оценщика. Безупречный маникюр, дорогая сумка, мягкий голос — всё это было лишь камуфляжем. А под ним — та же суть, что и у риелторов брата. Только упаковка дороже.
— Что-то не так, Марина Юрьевна? — в голосе Натальи проскользнула нотка нетерпения.
Марина молча взяла со стола свою папку. Своё сердце. Прижала к груди.
— Простите, — сказала она тихо, но отчётливо, как диктовала когда-то диктант в классе. — Сделки не будет.
Наталья на мгновение застыла, а потом её лицо изменилось. Мягкость исчезла, словно её стёрли ластиком. Уголки губ поползли вниз, в глазах появился холодный блеск.
— В каком смысле? — спросила она резко.
— В прямом. Я не продаю дом.
— Послушайте, мы потратили кучу времени! Мои юристы…
— Мне очень жаль, — Марина встала. Ноги были ватными, но она держалась прямо. — Всего доброго.
Она повернулась и пошла к выходу, не глядя на брата. Она чувствовала на спине его взгляд и испепеляющий взгляд Натальи. Она слышала, как Александр что-то бросил ей вслед, что-то вроде "Ну и дура", но это было уже неважно.
Она вышла под дождь без зонта. Холодные капли тут же намочили волосы, потекли по лицу, смешиваясь со слезами, которые она больше не могла сдерживать. Она шла, не разбирая дороги, прижимая к себе папку, как единственное, что у неё осталось. Мир вокруг был размытым и враждебным. Наивная. Он был прав. Она оказалась такой же наивной дурой, как одна из её учениц, поверившая в любовь интернет-мошенника. Она построила себе хрустальный замок, и он разбился от одного грубого слова.
Она не заметила, как рядом затормозила машина. Дверь распахнулась.
— Марин, садись, — голос Александра был хриплым. — Промокнешь вся.
Она молча села в тёплый салон. Он протянул ей салфетку. Она вытерла лицо и посмотрела на него. Он не злорадствовал. В его глазах была только усталость и… сочувствие.
— Ну шо, поехали домой? — спросил он, и это южное "шо", которое она всегда исправляла, сейчас прозвучало на удивление родным и тёплым.
— Поехали, — прошептала она.
Они ехали молча. Дождь стихал. Дворники монотонно шуршали по лобовому стеклу, смывая пелену с города. Марина смотрела на знакомые улицы, на мокрые крыши, на спешащих людей. Она проиграла. Её дом, скорее всего, обречён. Но сейчас, сидя рядом с братом в его машине, она чувствовала не только горечь поражения. Она чувствовала что-то ещё. Что-то забытое. Ощущение, что она не одна.
Он подвёз её к её подъезду.
— Ты это… держись, — неловко пробормотал он. — Я позвоню.
Она кивнула и вышла.
Поднявшись в свою квартиру, она первым делом прошла в прихожую. Там стоял её велосипед. Её верный "Турист". Она провела рукой по холодной мокрой раме. Сегодня он не спас её. Сегодня она должна была спастись сама.
Она прошла на кухню и машинально поставила чайник. Зазвонил телефон. Незнакомый номер.
— Алло.
— Марина Юрьевна? Это мама Игоря Сомова.
Игорь Сомов. Трудный подросток из соседнего дома, которого она согласилась бесплатно подтянуть по русскому перед экзаменами. Угрюмый, колючий парень, который на первом занятии заявил, что "вся эта ваша литература — бред для ботаников".
— Да, слушаю вас.
— Он… он сдал! На четвёрку! Представляете? Четвёрка! Он сейчас сидит и читает "Героя нашего времени". Сам! Сказал, что вы так рассказали, что ему стало интересно, чем там у Печорина всё закончится. Спасибо вам, Марина Юрьевна! Спасибо!
Марина опустила трубку и прислонилась к стене. Четвёрка. Читает Печорина. Её наивная вера в то, что в каждом человеке можно найти что-то хорошее, что до каждого можно достучаться… сегодня она сработала. Не там, где она ждала. Не в большом, а в малом.
Чайник засвистел. Она посмотрела в окно. Дождь почти закончился, и сквозь тучи пробивался робкий луч солнца. Внизу, во дворе, мальчишки гоняли мяч по лужам. Жизнь продолжалась.
Она взяла телефон и набрала номер брата.
— Саш? — сказала она, когда он ответил. — Приезжай. Я пирожков с луком и яйцом напеку. Как мама делала. Помнишь?
На том конце провода помолчали.
— Помню, — глухо ответил Александр. — Скоро буду.
Марина положила трубку. Она не знала, что будет с домом. Возможно, им придётся продать его. Возможно, они найдут другой выход. Но сейчас это было не самым главным. Главное было то, что она возвращалась домой. Не в стены на Ульяновской, а к чему-то более важному. К своему брату. К своей настоящей, невыдуманной семье. Сделка с прошлым провалилась. Но, кажется, она только что заключила новую, куда более ценную. И на этот раз, она была уверена, её никто не обманет.