Ветер с Волги бился в высокие окна библиотеки имени Гончарова с упорством обезумевшего зверя. Он завывал в старых рамах, просачивался холодными сквозняками под подоконники, и от его настойчивого гула в зале редких книг становилось неуютно и тоскливо. Елена Владимировна, пятьдесят восемь лет от роду, библиотекарь с тридцатипятилетним стажем, поёжилась и плотнее закуталась в шерстяную шаль. Осень в Ульяновске всегда была такой: резкой, пронизывающей, с запахом мокрого асфальта и прелой листвы, сгоняемой ветром с Венца к самой реке.
Елена перебирала карточки в каталожном ящике, но пальцы не слушались, а мысли разбегались. Её царство, её тихая гавань, десятилетиями оберегаемая от суеты внешнего мира, оказалась под угрозой. Она чувствовала себя хранительницей древнего, хрупкого сокровища, на которое вот-вот ступит сапог варвара.
Дверь в её отдел распахнулась так резко, что стопка формуляров на краю стола взлетела и рассыпалась по полу веером. На пороге стояла Вероника, новый заместитель директора по развитию. Молодая, лет тридцати пяти, в идеально скроенном брючном костюме, с хищной, энергичной улыбкой. Она принесла с собой порыв ледяного ветра и запах дорогих духов, который мгновенно перебил родной для Елены аромат старой бумаги и клея.
– Елена Владимировна, добрый день. Не отвлекаю? – Голос Вероники был звонким и лишённым всякой теплоты, словно удар хрустальных палочек.
– Уже отвлекли, Вероника Павловна, – спокойно ответила Елена, медленно наклоняясь, чтобы собрать формуляры. Спина недовольно хрустнула.
Вероника проигнорировала её занятие. Она прошла вглубь отдела, её каблуки чётко цокали по стёртому паркету. Она окинула взглядом стеллажи, уходящие под высокий потолок, её взгляд скользил по корешкам книг, как сканер, оценивающий не содержание, а товарный вид.
– Я ознакомилась с вашими показателями. Посещаемость сектора, прямо скажем, не на высоте. Мы должны идти в ногу со временем, оптимизировать фонды.
Елена выпрямилась, прижимая к груди стопку карточек. Слово «оптимизировать» прозвучало как приговор.
– У нас не супермаркет, Вероника Павловна, чтобы гнаться за посещаемостью. Сюда приходят исследователи, историки, студенты, которым нужны первоисточники.
– Первоисточники прекрасно оцифровываются, – отрезала Вероника. Она провела пальцем в идеальном маникюре по полке, брезгливо посмотрела на пыль. – Вот это всё, – она неопределённо махнула рукой в сторону стеллажей, – мёртвый груз. Мы платим за отопление, за освещение, за ваше рабочее время, чтобы хранить тонны бумаги, которую за год спрашивают три с половиной человека. Моё предложение руководству будет следующим: наиболее ценные экземпляры – оцифровать. Остальное – в макулатуру. Освободившееся пространство можно переоборудовать под современный коворкинг с кофейней. Это привлечёт молодёжь. Это KPI, Елена Владимировна.
Елена почувствовала, как кровь отхлынула от лица. В макулатуру. Её коллекцию, которую она собирала по крупицам всю жизнь. Не только казённые книги, но и её личное сокровище, которое она когда-нибудь собиралась передать в дар библиотеке, – собрание книг с экслибрисами известных симбирских семей. Она находила их на развалах, выкупала у наследников, спасала из домов, идущих под снос. Каждая книга была не просто текстом, а артефактом, вещью с историей, с душой.
– Вы не понимаете, – тихо сказала она. – Это не просто бумага. Это культурный пласт. Вот, посмотрите. – Она подошла к отдельному шкафу под замком, достала ключ, висевший на шее рядом с крестиком, и отперла дверцу. С предельной осторожностью она извлекла потрёпанный томик Гончарова. – Издание 1884 года. А внутри… – Она открыла форзац. – Экслибрис семьи Аксаковых. Этот экземпляр держал в руках кто-то из их рода. Вы хотите это… оцифровать и выбросить? Превратить живую историю в набор пикселей?
Вероника взглянула на книжный знак без всякого интереса. Для неё это была просто картинка на пожелтевшей бумаге.
– Милая сентиментальность, Елена Владимировна. Но она не оплачивает счета. У меня есть чёткая задача от управления культуры: повысить эффективность. Я подготовлю проект. Вам нужно будет составить список книг для первичной оцифровки. Самых ветхих. Начнём с них.
Она развернулась и так же стремительно вышла, оставив за собой шлейф духов и ощущение катастрофы. Ветер за окном взвыл с новой силой, будто оплакивая ещё не погибшие книги.
Елена стояла, прижимая к себе старый том, и смотрела в окно на серые волны Волги, насупившиеся под порывами ветра. Машины ползли по Императорскому мосту, крошечные и беззащитные перед стихией. Одна из них, серебристая, блеснула на мгновение в слабом солнечном луче, и эта вспышка, как разряд, ударила в память, вытащив на поверхность давно похороненную, но не забытую боль.
***
…Двадцать пять лет назад. Душная двушка в Засвияжье. Она, тридцатитрехлетняя, полная надежд, и её муж Игорь, вечно ищущий «проект получше». Она работала на двух работах: в библиотеке и по вечерам в школьном кружке, откладывая каждую копейку. Наконец, они накопили на свою первую машину. Старенькую «девятку», но свою. Она сама нашла её по объявлению, сама договорилась, сама съездила с хозяином в ГАИ. Игорь в это время «прорабатывал важные связи» в каком-то кафе.
В тот вечер они отмечали. Приехал его отец, Владимир Андреевич, грузный, властный мужчина, бывший партийный работник, привыкший, что его слово – закон. Елена, сияя от гордости, порхала по кухне, накрывая на стол.
– Пап, смотри, что Ленка у нас отхватила! – лениво похвастался Игорь, кивнув в сторону окна, под которым стояла их вишнёвая «ласточка».
– Молодцы, – сдержанно кивнул свёкор, допивая рюмку. – Документы оформили?
– Конечно! – воскликнула Елена. Она с гордостью вытащила из папки свеженький договор купли-продажи и свидетельство о регистрации, где она была вписана как собственник. Она положила бумаги на стол перед Владимиром Андреевичем. – Вот, всё как положено.
Свёкор мельком глянул на бумаги, потом поднял на неё свои тяжёлые, бесцветные глаза. Он отодвинул договор кончиком пальца, словно тот был чем-то грязным. И произнёс тихо, но так, что слова впечатались в её мозг навсегда:
– Эта машина моя.
Елена замерла с тарелкой в руках. Она неверяще рассмеялась.
– Владимир Андреевич, вы шутите?
– Я не шучу, – его голос стал твёрже. – Деньги, которые я вам давал на свадьбу, помнишь? Пять тысяч. Я тогда сказал: «На обзаведение». Вот, вы и обзавелись. Машина куплена на мои деньги. Значит, она моя. Игорь, ты с отцом спорить будешь?
Игорь, её муж, её опора, за которого она вышла, веря в «каменную стену», потупил взгляд в тарелку с салатом и промямлил:
– Ну, пап… Лена же старалась…
– Старалась она, – передразнил Владимир Андреевич. – Деньги чьи? Мои. Она их просто в руках подержала. Так что, когда мне нужно будет на дачу съездить или ещё куда, ключ на стол – и без разговоров. А то ишь, собственница нашлась. В нашей семье всё общее. А что общее – то моё.
В тот момент мир Елены, построенный на наивной вере в справедливость и партнёрство, рухнул. Она смотрела на мужа, который не смел поднять на неё глаза, на свёкра, который смотрел на неё с презрительной усмешкой победителя, и понимала, что она в этой семье – не партнёр, а функция. Удобный механизм для зарабатывания денег и ведения быта. Её труд, её бессонные ночи, её сэкономленные копейки – всё было обесценено одной фразой.
Она тогда промолчала. Проглотила унижение. Но что-то внутри неё надломилось и тут же начало срастаться по-новому, становясь твёрже стали. Через два года они развелись. При разводе Игорь, наученный отцом, пытался доказать, что и половина её скромной коллекции старых книг – «совместно нажитое имущество». Тогда она впервые дала отпор. Она принесла в суд справки, квитанции, письма от букинистов, доказывая, что каждая книга была куплена на её личные, отдельные от семейного бюджета средства, или получена в дар. Она выиграла. И книги, и остатки самоуважения. Тот суд научил её главному: за то, что тебе дорого, нужно бороться. И не словами, а документами, фактами, железобетонными доказательствами.
***
Воспоминание отпустило. Ветер за окном не стихал. Елена решительно положила том Гончарова на место и заперла шкаф. Она не будет той тридцатитрехлетней Леной, которая молча проглотила унижение. Сейчас ей почти шестьдесят, и она слишком хорошо знает цену своему труду и своему сокровищу.
Она взяла телефон и набрала номер.
– Федор Игнатьевич, дорогой, это Лена. У меня тут… чрезвычайная ситуация. Нам нужно срочно встретиться. Да, прямо сейчас. Жду у себя.
Федор Игнатьевич, заведующий краеведческим архивом, появился через десять минут. Невысокий, седовласый, с живыми, умными глазами за стёклами старомодных очков. Он был из той же породы «хранителей», что и Елена.
– Что стряслось, голубушка? На тебе лица нет, – обеспокоенно проговорил он, снимая промокший от дождя берет.
Елена, не выбирая выражений, пересказала ему разговор с Вероникой. Федор слушал, и его лицо мрачнело.
– В макулатуру… – выдохнул он, когда она закончила. – Она в своём уме? Это же… это же геноцид культуры! Уничтожить экслибрисы, дарственные надписи, пометки на полях… Да каждая такая книга – это отдельный исторический документ!
– Вот именно! – подхватила Елена, чувствуя прилив сил от его поддержки. – Но ей этого не докажешь. Для неё это «неэффективные активы». Мы должны что-то делать, Федор. У меня есть идея.
Она понизила голос, и они склонились над столом, как заговорщики. Ветер за окном продолжал свою яростную песнь, но теперь он казался Елене не плачем, а боевым кличем.
Через неделю в библиотеке началось странное оживление. Елена и Федор, получив формальное разрешение от директора на «инвентаризацию фондов перед возможной оцифровкой» (хитрая формулировка, предложенная Федором), развернули бурную деятельность. Они вынесли в центр зала несколько стеклянных витрин из запасников. Елена принесла из дома лучшие экземпляры своей личной коллекции.
Она работала как одержимая. Дни напролёт она проводила в архивах, поднимая истории семей, чьи книги теперь лежали под стеклом. Она составляла подробные аннотации, в которых сухие библиотечные термины переплетались с живыми историями людей. Вот книга из библиотеки купца Шатрова, с его размашистой подписью. А вот томик стихов, подаренный гимназистом своей возлюбленной в 1912 году, с трогательной надписью на форзаце. Вот учебник по фортификации, принадлежавший офицеру Симбирского кадетского корпуса.
Федор Игнатьевич взял на себя организационную часть. Он звонил своим знакомым в местный университет, в краеведческий музей, в редакцию «Ульяновской правды». Он не просил о многом, лишь зазывал «посмотреть на одно любопытное собрание, которое скоро может исчезнуть».
Вероника несколько раз заходила в отдел, с подозрением наблюдая за их суетой.
– Что это вы тут устроили? – спросила она, когда витрины были уже заполнены.
– Готовим материалы к оцифровке, Вероника Павловна, – с самым невинным видом ответила Елена. – Проводим атрибуцию, как вы и велели. Чтобы знать, что именно мы будем… оптимизировать. Нужно же оценить историческую и культурную ценность каждого объекта.
Вероника хмыкнула, но возразить было нечего. Всё выглядело как часть рабочего процесса. Она не знала, что на небольших, отпечатанных на принтере карточках рядом с каждой книгой стояла не только информация о владельце, но и пометка: «Экземпляр из частной коллекции Е.В. Орловой, подготовлен к передаче в дар библиотеке». Это был её ход конём, её страховка. Одно дело – списать государственное имущество, и совсем другое – отказаться от щедрого дара, который уже привлёк внимание общественности.
День «Х» настал в пятницу. Федор назвал это «днём открытых дверей для своих». Первым пришёл профессор истории из УлГПУ, давний знакомый Федора. Он ходил от витрины к витрине, охая и прицокивая языком.
– Боже мой, Леночка, Федор! Да это же сокровище! Экслибрис Поливанова! Я о нём только в монографиях читал! А это… это же библиотека Языковых! Вы понимаете, что вы нарыли? Это же тема для десятка диссертаций! Это нужно немедленно ставить на учёт как единый фонд, как памятник книжной культуры Симбирска!
Следом за ним появилась журналистка из городской газеты, молоденькая девушка с горящими глазами. Она щёлкала фотоаппаратом и взахлёб расспрашивала Елену о судьбе каждой книги.
– А почему вы решили показать это именно сейчас? – спросила она.
Елена посмотрела ей прямо в глаза и ответила, тщательно подбирая слова:
– Потому что над этим уникальным собранием нависла угроза. Новое руководство библиотеки считает такие книги «мёртвым грузом» и планирует… реорганизацию фонда. Мы хотели показать жителям города, что именно они могут потерять.
В этот момент в дверях появилась Вероника. Она, очевидно, пришла проверить, чем закончилась «инвентаризация», и застыла на пороге, увидев профессора, журналистку и ещё несколько человек – студентов-историков, привлечённых профессором. Она мгновенно оценила ситуацию, и на её лице отразилась целая гамма чувств: от удивления и злости до быстрого просчёта вариантов.
Профессор, не заметив её или сделав вид, что не заметил, громко обратился к Елене:
– Елена Владимировна, я немедленно напишу письмо на имя ректора и в управление культуры. Уничтожить такое – преступление! Мы должны организовать полноценную выставку! Привлечь спонсоров!
Журналистка тут же повернулась к Веронике, её диктофон был наготове.
– Вероника Павловна, прокомментируйте, пожалуйста! Правда ли, что библиотека собирается избавляться от таких ценных экспонатов?
Лицо Вероники на мгновение стало жёстким, как маска. Но она была бойцом. Она сделала шаг вперёд, и на её губах расцвела профессиональная, обаятельная улыбка.
– Что вы! Какое «избавляться»! Вы всё не так поняли. Елена Владимировна, наш самый ценный сотрудник, по моей личной просьбе готовила этот проект! Мы как раз и хотели привлечь внимание общественности к нашим сокровищам, чтобы найти средства на их реставрацию и создание современных условий хранения. Это наш новый пилотный проект – «Живая история Симбирска». Я рада, что он вызвал такой живой интерес. Спасибо вам, Елена Владимировна, за прекрасную работу!
Она подошла и демонстративно пожала Елене руку. Рука её была холодной как лёд, а в глазах плескалась ярость, которую видел, кажется, только один человек. Елена спокойно выдержала её взгляд. Она не улыбнулась. Она просто кивнула, принимая правила игры. Она победила. Коллекция была спасена. Пусть Вероника теперь называет это своим проектом, пусть пишет отчёты о повышении KPI за счёт культурных мероприятий. Это было неважно. Главное – книги будут жить.
Вечером, когда все разошлись, а ветер за окнами, казалось, немного утомился и лишь устало перебирал ветки деревьев, Елена и Федор сидели в опустевшем зале и пили чай из термоса.
– Ну, ты даёшь, Орлова! – восхищённо сказал Федор. – Как ты её… без единого крика, без скандала. Прямо как Суворов, через Альпы.
Елена усмехнулась и посмотрела на витрины, где под светом дежурной лампы тускло поблёскивали золотые тиснения на корешках.
– Меня жизнь научила, Федор Игнатьевич. Давно. Когда у тебя пытаются отнять то, что ты заработала своим горбом, кричать бесполезно. Нужно просто молча показывать договор. Или то, что его заменяет.
Она сделала глоток горячего чая. Впервые за много дней она почувствовала не тоску и тревогу, а глубокое, спокойное удовлетворение. Да, она была разведена. Да, ей было под шестьдесят. Да, она жила в скромной квартире в Ульяновске, где вечно дуют ветра с Волги. Но у неё было то, чего не отнять никаким «оптимизаторам» и никаким бывшим свёкрам. У неё было её дело. И она умела его защищать.
Она медленно провела рукой по прохладному стеклу витрины. Там, на форзаце старого тома, виднелся изящный вензель неизвестного симбирского книгочея. Маленький знак большого мира, который она сегодня отстояла. И осенний ветер за окном уже не казался ей враждебным. Он просто пел свою вечную песню о времени, памяти и о том, что некоторые вещи ценнее любых денег и любых KPI.