Ветер завывал, бился в стекло офисного окна с настырностью кредитора. Ольга провела ладонью по ледяной поверхности, глядя вниз, на редкие фонари проспекта Ленина. Барнаул в одиннадцать вечера зимой — это царство стылого воздуха и гулкого одиночества. В кабинете пахло остывшим кофе и бумажной пылью. На столе желтела папка с грифом «Дело о разделе имущества супругов Ивановых». Там муж, преуспевающий бизнесмен, пытался доказать, что его жена за пятнадцать лет брака не внесла никакого вклада в семейный бизнес, потому что «просто сидела дома». Ольга усмехнулась. Просто сидела.
Телефон завибрировал, высветив на экране «Юрий». Муж. Она сняла очки, потерла уставшие глаза.
– Да, Юр.
– Оль, ты еще на работе? Совсем себя не бережешь. Я тут с ребятами посидел немного, сейчас домой поеду. Ты как?
Голос был расслабленный, чуть смазанный — коньяк или виски. Привычный фон их последних лет.
– Нормально. Заканчиваю.
– Слушай, тут такое дело. Мне сейчас сын звонил, они на выходные приехать хотят. С внуками. И Марина с семьей тоже собиралась. Так что ты это, в субботу и воскресенье дома будь.
Ольга молчала, кончиком ручки чертя на полях блокнота замысловатые узоры. Ветер снова с силой ударил в окно.
– Оля, ты слышишь? – в голосе Юрия прорезались нетерпеливые нотки. – С детьми посидеть надо будет. У молодых свои планы, сама понимаешь. Ты обязана сидеть с детьми.
Фраза прозвучала не как просьба, а как приказ. Сухой, безапелляционный, как решение суда, не подлежащее обжалованию. «Обязана». Это слово, произнесенное его вальяжным тоном, вдруг вонзилось под ребра острым холодным лезвием. Она не сидела «просто дома», как жена того Иванова. Она, сорокавосьмилетняя Ольга Воронцова, ведущий юрист в одной из лучших контор города, работала наравне с ним, а то и больше. Их дети, тридцатилетний сын и двадцатисемилетняя дочь, давно жили своими жизнями, своими семьями. Но она все равно была «обязана».
Пока он говорил что-то еще, про то, как соскучился по внукам и что надо испечь ее фирменный яблочный пирог, ее пальцы сами собой забегали по клавиатуре. Сайт юридического симпозиума в Томске. Даты — как раз эти выходные. Она давно хотела поехать, но все откладывала. «Куда тебе, Оль, в твоем возрасте мотаться по командировкам», — говорил Юрий. Регистрация. Оплата. Щелчок мыши прозвучал в тишине кабинета громче, чем его голос в трубке. «Ваш билет успешно оплачен».
– ...так что ты не планируй ничего, ладно? – закончил он.
– Хорошо, – ее голос был спокоен до неестественности. – Не буду.
Она положила трубку. Несколько минут сидела неподвижно, глядя на экран с подтверждением покупки. Ветер за окном стих, словно затаив дыхание. А потом она встала, подошла к шкафу, где висел ее запасной строгий костюм, и достала из внутреннего кармана фляжку. Подарок клиента за выигранное дело. Коньяк. Она никогда не пила на работе. Отвинтила крышку, сделала большой, обжигающий глоток. Коньяк был хороший, дорогой, из тех, что любил Юрий. Она пила его коньяк, в своем кабинете, в половине двенадцатого ночи, и чувствовала, как внутри вместо привычной усталости и смирения разгорается холодная, ясная ярость.
Юрий приехал через час. Пахнущий морозом, дорогим парфюмом и чужим весельем. Он сбросил в прихожей пальто и прошел на кухню, ожидая увидеть накрытый стол. Ольга сидела за столом с чашкой чая. Рядом лежала распечатка электронного билета.
– О, а ты чего не спишь? – он потянулся поцеловать ее в щеку, но она чуть отстранилась.
– Юр, я на выходные уезжаю. В Томск.
Он замер на полпути к холодильнику. Увидел билет. Нахмурился.
– В какой еще Томск? Я же тебе сказал, дети приедут.
– Я слышала.
– И что это значит? – он взял билет, повертел в руках, будто это была какая-то нелепая шутка. – Ты же знаешь, Марина с малышом одна не справится, а у сына вечно работа.
– У них есть мужья, Юра. И они взрослые люди. А я еду на симпозиум. По работе.
Он рассмеялся. Коротко, снисходительно.
– Оля, прекрати. Какой симпозиум? В твоем возрасте пора о внуках думать, а не по конференциям кататься. Отменишь.
– Не отменю.
Он перестал смеяться. Взгляд стал жестким.
– Я не понял. Это что, бунт на корабле? Ты двадцать пять лет была нормальной женой, и вдруг решила карьеру строить?
«Двадцать пять лет. Она знала этого человека двадцать пять лет. Или думала, что знала». Внутренний голос был спокоен, как патологоанатом.
– Я всегда ее строила, Юра. Просто ты этого не замечал, потому что я умудрялась совмещать ее с ролью «нормальной жены». Готовить тебе ужины, организовывать семейные праздники и быть обязанной сидеть с внуками.
– А что в этом плохого? Это нормальная женская доля.
– Для меня — больше нет.
Она встала, взяла со стола билет и молча ушла в спальню. Закрыла дверь. Он не пошел за ней. Наверное, решил, что это временный бзик, женские гормоны. Утром она проснется, извинится и начнет составлять меню для встречи детей. Он лег спать в гостиной. Ночью Ольга не спала. Она лежала и слушала ветер. Он больше не казался враждебным. Он пел песню перемен.
Утром она позвонила Марине. Не подруге-сверстнице, а своей дочери.
– Марин, привет.
– Мам, привет! Как вы? Папа сказал, вы нас ждете в выходные. Мы так рады!
– Мариша, я не смогу. Я уезжаю.
В трубке повисла пауза.
– Как уезжаешь? Куда?
– В командировку. Важную.
– А... папа? А мы? Мы же на вас рассчитывали...
Голос дочери был растерянным, почти обиженным. Ольга почувствовала укол вины, но тут же задавила его.
– Марина, у тебя есть муж. У твоего брата есть жена. Вы прекрасные родители. Вы справитесь без меня два дня.
– Ну да, но... мы думали, отдохнем немного, пока ты с детьми... Мам, что-то случилось? Ты с папой поругалась?
– Мы поговорим об этом позже, дочка. Просто примите как факт. В эти выходные бабушка не сможет.
Она положила трубку, чувствуя себя так, будто только что провела сложнейшие переговоры. Потом набрала номер своей единственной близкой подруги, тоже Марины, но ровесницы.
– Марин, привет. Налей чай. Или что покрепче. Я сейчас приеду.
Марина жила в соседнем квартале. Ее маленькая кухня всегда пахла выпечкой и травами. Она молча выслушала Ольгу, пока та, сбиваясь, пересказывала вчерашний разговор. Марина не перебивала, только подливала в чашку горячий чай с чабрецом.
– И что ты думаешь? – наконец спросила Ольга, опустошив вторую чашку.
– Я думаю, что «обязана» – это слово из Уголовного кодекса, а не из семейного. А ты у нас по гражданским делам специализируешься. – Марина усмехнулась. – Оль, он всегда таким был. Просто ты была слишком занята, чтобы это видеть. Ты крутилась как белка в колесе, стараясь быть идеальной везде: на работе, дома, для детей, для него. А он просто... был. Принимал как должное. А теперь колесо остановилось.
– И что мне делать?
– Для начала — съездить в свой Томск. А там видно будет. Сумку собрала?
– Еще нет.
– Ну так иди собирай. И положи то красивое платье, которое ты купила и ни разу не надела. Потому что Юре не нравился вырез.
Вечером, когда она собирала небольшой чемодан, в комнату вошел Юрий. Он был подчеркнуто спокоен, даже ласков.
– Оленька, ну хватит дуться. Я вчера вспылил, извини. Конечно, поезжай, если тебе так важно. Развейся. Дети поймут.
Он попытался обнять ее, но наткнулся на невидимую стену.
– Я еду не потому, что ты разрешил, Юра. Я еду потому, что я так решила.
Она положила в чемодан не то самое платье, а свой купальник. Профессиональный, для тренировок. Синий, строгий, как вторая кожа. И шапочку. И очки. Бассейн был ее личным пространством, ее местом силы. В воде все лишние слова и эмоции растворялись, оставалась только мерная работа мышц, ритм дыхания и синяя, безмолвная глубина. Она вдруг поняла, что в Томске первым делом найдет бассейн.
Симпозиум оказался на удивление полезным. Новые знакомства, интересные доклады. Ольга чувствовала себя так, словно с нее сняли тяжелый невидимый скафандр. Она говорила с коллегами, спорила, смеялась. И каждый вечер ходила в бассейн при гостинице. Вода была прохладная, бодрящая. Она плавала долго, до приятной усталости в теле, отмеряя дорожку за дорожкой. Она думала о деле Ивановых. О том, как будет доказывать в суде, что «просто сидеть дома» — это тоже работа, неоплачиваемая, круглосуточная, без отпусков и больничных. И чем больше она об этом думала, тем яснее видела собственную жизнь.
В один из вечеров, когда она выходила из воды, с ней заговорил мужчина, плававший на соседней дорожке. Он был старше ее, лет пятидесяти пяти, с сединой на висках и очень спокойными, внимательными глазами.
– Вы очень технично плаваете, – сказал он просто, без заигрывания. – Спортом занимались?
– В юности, – улыбнулась Ольга. – Сейчас просто для себя.
– Я Федор.
– Ольга.
Они разговорились. Оказалось, он тоже из Барнаула, архитектор, приехал на другую конференцию. Они проговорили полчаса у бортика бассейна, о плавании, о зиме в Сибири, о том, как ветер в Барнауле иногда сбивает с ног. Это был легкий, ни к чему не обязывающий разговор двух взрослых людей. Но когда она возвращалась в номер, она впервые за много лет почувствовала не одиночество, а уединение. И ей это нравилось.
Вернувшись в Барнаул, она поняла, что не может вернуться в прежнюю жизнь. Квартира, которую они с Юрием обставляли двадцать лет, казалась чужой, загроможденной вещами, хранящими память о компромиссах. Вечером состоялся разговор. На этот раз окончательный.
– Я хочу развестись, – сказала она спокойно, глядя ему прямо в глаза.
Юрий сначала не поверил. Потом начал злиться, кричать, что она сошла с ума, что она разрушает семью из-за какой-то ерунды.
– В твоем возрасте женщины за мужей держатся, а не разбрасываются ими! Кому ты будешь нужна, а? Посмотри на себя в зеркало!
– Я буду нужна себе, Юра. Впервые за долгое время.
Ее спокойствие бесило его больше, чем крики. Он перешел к манипуляциям. Вспоминал, как они были счастливы, как растили детей, как строили этот дом. Но слова его были пусты. Она смотрела на него и видела не любимого мужчину, а чужого, самодовольного человека, который привык, что мир вращается вокруг него. Дело Ивановых она выиграла. На суде она говорила не только от имени своей клиентки. Она говорила от имени себя. И ее слова были вескими и точными.
Через неделю она сняла квартиру. Небольшую двушку в новом доме, с окнами на Обь. Перевезла только свои вещи: книги, старый торшер, под которым любила читать, свой рабочий стол. И ни одной совместной фотографии. Марина-подруга помогла ей с переездом. Они сидели на полу среди коробок, пили вино из щербатых чашек и смеялись.
– Ну что, юрист Воронцова, свободна? – спросила Марина.
– Свободна, – выдохнула Ольга и почувствовала, как плечи, которые она держала напряженными столько лет, наконец-то расслабились.
Новая жизнь началась с простого. С утреннего кофе, выпитого в тишине. С долгих прогулок вдоль замерзшей реки, когда ветер трепал волосы, но уже не пугал. С регулярных походов в бассейн. Она записалась в тот, что был недалеко от ее нового дома. И однажды, выходя после тренировки, столкнулась в холле с Федором.
– Ольга? Какая встреча!
– Федор! А вы что здесь делаете?
– Живу неподалеку. И плаваю. Почти каждый день.
Они стали пересекаться в бассейне почти постоянно. Их разговоры у бортика стали длиннее. Он рассказывал о своих проектах, о взрослом сыне, который жил в другом городе, о разводе пять лет назад. Он не жаловался, просто констатировал факты. Он был спокойным, самодостаточным, и рядом с ним было легко дышать. Он никогда не говорил ей, что она «должна» или «обязана». Он спрашивал: «Хотите выпить кофе после бассейна?» или «Какую книгу вы сейчас читаете?».
Однажды зимним ветреным вечером, когда за окном бушевала настоящая барнаульская метель, они сидели в маленькой кофейне. За окном проносились снежные вихри, а внутри было тепло и пахло корицей.
– Знаете, Ольга, – сказал Федор, медленно размешивая сахар в своем эспрессо. – Я когда вас в первый раз увидел в бассейне, в Томске, я подумал: вот человек, который точно знает, куда плывет. Такая сосредоточенность, такая мощь в каждом гребке.
Ольга рассмеялась.
– Если бы вы знали, Федор. Я тогда была в полной растерянности. Мне казалось, я не плыву, а тону.
– Может быть. Но вы все равно гребли. И не ко дну, а вперед. Это самое главное.
Его слова были для нее важнее любых комплиментов. Он видел не ее возраст, не ее статус, не ее прошлое. Он видел ее суть.
Конфликт с Юрием не закончился разводом. Он пытался вернуть ее. Звонил, приезжал к ее новому дому, давил на жалость через детей. Сын сначала поддерживал отца. «Мам, ну вы же столько лет вместе, нельзя же так рубить с плеча. Отец переживает». Но Ольга была непреклонна. Она не злилась, она просто объясняла. Спокойно, как объясняла бы клиенту его юридические права.
Разговор с дочерью Мариной был самым сложным и самым важным. Они встретились в кафе, и Марина, глядя на мать, вдруг сказала:
– Знаешь, мам, я сначала тебя не поняла. Обиделась даже. А потом... потом я посмотрела на нас с Андреем. И поняла, что я тоже иногда говорю ему «ты должен», а он мне. Мы так привыкли. И я испугалась.
Она помолчала, глядя на мать новыми глазами.
– Я тобой горжусь, мам. Правда. Ты такая... сильная. Я не знала.
Ольга почувствовала, как к горлу подкатил комок. Она просто взяла дочь за руку.
В тот вечер она вернулась в свою пустую, но такую уютную квартиру. Ветер за окнами все так же завывал, но теперь это был просто звук, фон для ее новой, тихой и осмысленной жизни. Она поставила чайник, включила старый торшер, взяла с полки книгу. Телефон пиликнул. Сообщение от Федора.
«Завтрашний заплыв в силе? Погода обещает быть летной. Для тех, кто в воде».
Она улыбнулась. За окном бушевала метель, сбивая с ног случайных прохожих. В ее квартире было тепло. А впереди была целая дорожка. Синяя, чистая, бесконечная. И она точно знала, что будет грести. Вперед.
«В силе, – напечатала она в ответ. – В семь, как обычно».
И впервые за много лет ей показалось, что она не просто существует, а живет. По-настоящему. И никто, никто в целом мире больше не скажет ей, что она что-то обязана. Кроме одного – быть счастливой. Но это обязательство она брала на себя добровольно.