Дни сливались в одно тусклое, невыразительное пятно. Каждая «встреча» была похожа на хирургическую операцию без наркоза – Леся вскрывала чужие мысли и копалась в содержимом, отыскивая слабости, страхи, потаённые стыдные желания. А потом Виктор Семёнович использовал это, и в мире происходило очередное незаметное зло. Нет, он выполнял своё обещание: никто физически не страдал, он не трогал детей и семьи. Но заставить человека что-то сделать можно не только физическим воздействием. Это Леся знала, как никто другой.
Она возвращалась домой опустошённой, чувствуя, как чужая ментальная грязь впиталась в неё, как впитывается грязная вода в мягкую губку. Чтобы избавиться от этого ощущения, Леся мыла руки по десять раз за день, но всё равно никак не могла избавиться от ощущения испорченности. Она чувствовала, как теряет последние силы, как лишается чего-то важного, без чего скоро просто не сможет жить. Даже такие самые простые действия, как приготовить себе чай или ответить на невинный вопрос Матвея, требовали теперь невероятных усилий. Леся путалась в днях, не могла уследить за временем, забывала поесть. Её собственные мысли казались украденными, принадлежавшими кому-то другому, а не самой Лесе.
А ночью на смену дневным кошмарам приходили ночные. Они казались Лесе не снами, а кошмарами наяву, настолько они были яркими и осязаемыми. Чаще всего Лесе казалось, будто она не спит, а сидит у окна, кутаясь в старый плед со ржавыми пятнами, несмотря на царившую в комнате духоту. Она опускала глаза и видела на коленях руки – тонкие, исхудавшие, с проступающими синими венами. Эти руки не принадлежали ей, и от страха Леся не могла пошевелиться. Хотелось кричать, но слова застывали в горле ледяными колючками, пыталась встать, но ноги были словно ватными, она не могла ими пошевелить. С ужасом Леся осознавала, что прикована к инвалидной коляске, а в тёмном стекле, словно в искажённом зеркале, отражаются чужие острые скулы и глубоко посаженные глаза. Гузель. В этих кошмарах Леся становилась ею и тогда начинала слышать музыку. Эту странную, навязчивую музыку, которая звучала не снаружи, а словно внутри её самой, призывая куда-то вглубь, в темноту.
Утром Леся просыпалась с одним и тем же ощущением, будто её душа, её «я», медленно перетекает в другое тело, как вода из одного сосуда в другой. Лесе казалось, что скоро она уже не сможет отличить себя от Гузель или тёти Сары. Она станет одной из них, той, у которой больше нет души.
Иногда ей снилась мама. Но не такая, какой Леся её помнила – хрупкая, с мягкой улыбкой на усталом лице. В этих снах мама была призрачной, похожей на смутное отражение в зеркале. Леся видела, как мама стоит в углу комнаты, и чувствовала, как от мамы исходит леденящий холод.
«Беги, дочка, – шептала мама, и её голос отзывался эхом в огромном пустом доме. – Беги, пока не поздно. Он рядом. Он всегда был рядом».
Леся пыталась спросить, кто «он», но во сне не могла издать ни звука. Она тянула к маме свои руки, чувствовала, как по щекам текут горячие слёзы, но не могла до неё дотянуться – мама растворялась в ночной тиши, а вместо неё выступала фигура тёти Сары, и от страха Леся кричала и просыпалась в холодном поту.
-Тебе приснился кошмар, – пытался успокоить её Матвей. – Всё хорошо, слышишь? Всё хорошо.
Леся прижималась к нему, но всё равно не могла согреться – ледяной холод, который сковывал её в кошмарах, никак не хотел отпускать.
-Ты не заболела? – Матвей трогал тёплыми пальцами её лоб, заглядывал Лесе в глаза. – Нужно попросить у Виктора Семёновича выходной.
Но, конечно, ничего не просил. Правила устанавливал Виктор Семёнович, и никто не смел ему перечить. Впрочем, Леся его больше не боялась – она знала, что тот ничего не сделает с курицей, которая несёт ему золотые яйца, боялась она другого. Теперь Леся боялась саму себя. Боялась, что однажды войдёт в чужое сознание и не сможет найти дорогу обратно. Или того хуже: утром её кошмар не закончится, она окажется заключённой в тело Гузель, и будет заключена в четырёх стенах чужого дома под звуки вечной, зовущей музыки.
Теперь даже днём она слышала иногда тихий, ледяной шёпот матери, который заглушал все остальные голоса: «Он рядом. Он всегда был рядом».
Из-за всего этого Леся стала нервной, она отовсюду ждала подвоха. И конечно же, когда чего-то боишься, это обязательно случается. Вика, которая практически не выходила из дома, внезапно заболела. Это была не обычная простуда, а что-то серьёзнее, так что даже пришлось вызывать врача на дом.
-Не могу понять, что с ней, – развёл он руками. – Нужно сделать анализы.
Это было похоже на то время, когда Вика пыталась избавиться от привязанности к тем порошкам, которыми их потчевала тётя Сара. Но ведь порошков больше нет? Леся боялась оставлять сестру одну и пошла к Виктору Семёновичу – теперь ей действительно необходим выходной. В его кабинете всегда пахло сладким табаком и сгнившими фруктами – Леся не могла понять, то ли это такой парфюм, то ли он действительно держит под столом испорченные фрукты. Она стояла перед его массивным столом, сцепив руки в замок за спиной, чтобы они не дрожали.
- У меня заболела сестра, – голос её прозвучал хрипло, словно и сама Леся простыла. -Я не смогу како-то время работать. Мне нужно быть с ней.
Виктор Семёнович даже не поднял глаз от бумаг – возможно, он просто не хотел встречаться с Лесей взглядом, зная о её даре. Он медленно, с наслаждением вывел какую-то подпись и произнёс:
-Неприятно. А при чём здесь ты? Вызови врача, они для этого созданы, не так ли? А твоя работа – здесь.
-Она не может оставаться одна, – настаивала Леся, чувствуя, как по спине ползёт ледяной пот. – Она ещё несовершеннолетняя, совсем ребёнок… Я нужна ей.
Виктор Семёнович, наконец, посмотрел на неё. Его глаза, маленькие и блестящие, как у рептилии, наполнили Лесю таким количеством гадостей, что ей физически стало плохо – к горлу подкатила тошнота, голова закружилась.
-Леся, дорогая, – произнёс он притворным ласковым тоном. – Ты, кажется, не совсем понимаешь ситуацию. Если ты не будешь делать свою работу здесь, то кому-то другому придётся взять на себя заботу о твоей сестре. Понимаешь? И я не уверен, что его методы ухода будут деликатными.
В его глазах она прочла всё то, что Виктор Семёнович не произнёс вслух. Леся почувствовала, как земля уходит из-под ног. Вот так он поступал и со своими конкурентами, которых ему сдавала Леся – использовал их слабые места, и те сами на всё соглашались. Но Леся понимала: если она сейчас прогнётся, то никогда не сможет вернуть себе саму себя обратно.
- Я еду домой, – выдохнула она, и её собственный голос показался ей чужим, полным отчаянной, иррациональной смелости. – И буду ухаживать за сестрой столько, сколько потребуется.
Взгляд Виктора Семёновича не изменился. В нём не было ни гнева, ни удивления. Лишь холодное, почти научное любопытство.
-Как скажешь, – пожал он плечами и снова погрузился в бумаги, будто она перестала для него существовать.
Леся уехала домой, но с каждой минутой тревога накатывала всё больше: мало того, что Вике не становилось лучше, так ещё всё время казалось, что кара за её поступок вот-вот настигнет их. Весь день Леся металась между комнатой Вики и окном, вглядываясь в улицу. Каждый скрип тормозов, каждый шаг в подъезде заставлял её вздрагивать. Но ничего не происходило. День казался совсем обычным, и никого чужого, кроме обычной охраны, не было видно.
За этот тревожный день Леся вымоталась больше, чем за любой другой день – тревога за сестру, страх расплаты никак не отпускали её. Но расплата пришла оттуда, откуда она не ждала.
Матвей вернулся поздно. Обычно он сам открывал дверь, но на этот раз позвонил. Леся вздрогнула, испугавшись звонка, что это кто-то чужой. Заглянула в глазок, и сначала ничего такого не заметила – выдохнула, увидев Матвея, и распахнула дверь.
Он стоял на пороге, еле держась на ногах. Один глаз заплыл, губа была рассечена, на рубашке расплывались тёмные пятна.
-Лесь… – он хрипло выдохнул и пошатнулся.
Она втащила его в прихожую, руки тряслись так, что она не могла расстегнуть ему куртку. Матвей молчал, пока она промывала ссадины, прикладывала лёд к его опухшему лицу. Потом его рука, холодная и неуверенная, накрыла её ладонь.
-Не спорь с ним, – попросил Матвей. - Потерпи ещё немного. Тётя Марта скоро вернётся и разберётся во всём. Она знает, как говорить с такими людьми.
Он замолчал, его лицо исказилось от боли.
-Я буду сам ухаживать за Викой, обещаю. Следить, чтобы ей не стало хуже, найду другого врача. Ты можешь положиться на меня, ведь мы теперь семья.
От этих слов внутри разлилось тепло. Семья. Леся и не думала, что когда-то у неё снова будет настоящая семья. Она смотрела на его избитое лицо, на тёмные пятна на одежде, и понимала: на этот раз её маленький бунт стоил ему боли. А следующая её попытка сопротивления может стоить ему жизни.
Тётя Марта. Теперь это имя стало её последней соломинкой, хрупкой и ненадёжной, за которую они с Матвеем вместе цеплялись в мире, полном опасностей и неизвестности.
