Свою третью часть автор назвал менее иронично и дерзко, получив нагоняй и советы от своих рецензентов. Здесь он уже не стал шутить, ... не все понимают шутки, сформулировав результат следующим образом: "... это книга которая была написана в моей каюте на протяжении 62 конвоев и 38 ночных патрулирований. И мне кажется, что материал этой книги получен целиком из первых рук, а что касается ее недостатков, то я уверен - все они обусловлены окружающей обстановкой."
И кто мы такие, чтобы не согласиться с автором, и не поблагодарить переводчиков?
Продолжение, предыдущая глава - ВОТ ГДЕ, и ВОТ ТУТ, и ЗДЕСЬ. А еще ВОТ ГДЕ, и конечно ТУТ ВОТ.
...Запомнились и другие происшествия, несправедливые удары судьбы, события, наносившие ущерб нам или соседям. Однажды вышел из строя гирокомпас, причем не внезапно, а предательски незаметно, введя в заблуждение старшину-рулевого и вахтенного офицера. В результате корабль отклонился от курса не менее, чем на 60 градусов. Только неожиданно появившийся очень редкий буй, которого я сам никогда прежде не видел, а лишь слышал о нем, дал нам понять, что корабль блуждает в неведомых просторах.
Вспоминал и ночь, когда сломалось рулевое устройство, и мы несколько часов шли, выполняя утомительную операцию, известную под названием «управление с помощью основных двигателей», когда один винт держит определенное число оборотов, а второй регулируется так, чтобы можно было контролировать отклонение корабля. В начале это даже интересно - нечто вроде игры в «ручеек», когда вы протискиваетесь в узкий проход между стоящими парами вслед за тем, кто вам нравится. Но в конце, доложу я вам...
Помню так же вид страшных последствий столкновения корвета и миноносца. Я рассматривал все детали повреждения корвета - кубрик, срезанный наполовину, битые тарелки, провода, висящие подобно выпущенным внутренностям... Корвет представлял собой ужасающее зрелище - нос миноносца вошел в него так глубоко, что едва не выглядывал с другой стороны. Только исключительное присутствие духа вахтенного офицера, который включил сигнал тревоги за полминуты до столкновения, предотвратило человеческие жертвы. Когда раздался сигнал, кубрик был полон спящих людей. Вспоминается и удрученное лицо капитана корвета, когда он рассказывал мне о случившемся. Он был неповинен в произошедшем, но этот вопрос представлялся наименее важным из всего события. Я суеверно постучал по дереву, когда увидел этот корвет. Было такое чувство, будто я потерял свой собственный корабль, столь же уязвимый и столь же любимый.
Одно обстоятельство не оставляло наш участок войны, как впрочем и любой другой и, возможно, это стоит отметать. Выше и ниже вдоль побережья то и дело погибали корабли, и нужно было подбирать оставшихся в живых. Казалось, тут едва ли возможно нечто особенное, и детализировать что-то не представлялось нужным, однако постоянно встречались случаи или достойные восхищения, или вызывавшие чувство крайней жалости; то какое-то исключительное увечье, то странный, неслыханный ужас постоянно напоминали, что тема кораблекрушений далеко не исчерпана.
Но было не мало событий, поднимавших настроение. Например, захват подбитых торпедных катеров противника; или прибытие громадных конвоев, полных продовольствия и военных материалов в таком же отличном состоянии, как и при их отправке с противоположного берега.
Время от времени разыгрывались великолепные цирковые представления - ночные атаки с участием минных тральщиков, сторожевых кораблей, корветов, миноносцев, катеров и канонерок. Все они окружали сбившиеся в кучу, поврежденные немецкие торпедные катера, а тем временем юркий спасательный катер ВВС, словно собачонка, протискивающаяся между ногами, пытался стянуть у немцев добычу для своих летчиков.
Весьма захватывающее и вдохновляющее зрелище предложили нам однажды после обеда наши военно-воздушные силы, открывшие огонь по немецкому самолету-разведчику, появившемуся со стороны моря на такой высоте, что он был почти незаметен, но его выдала полоса пара, протянувшаяся за ним. Едва он пересек береговую линию, тотчас появились еще две полосы - это пошли на перехват британские самолеты. Вражеский самолет резко повернул в сторону, наши отрезали ему путь к отступлению - их инверсионные хвосты утолщались, когда они увеличивали скорость; три полосы сошлись в одной точке, скрестились, и вдруг там возникла вспышка оранжевого пламени, после чего вражеский разведчик стал падать, кувыркаясь и поворачиваясь, вырастая в размерах, пока не обрел очертаний самолета «Дорнье» и не упал, наконец, в море перед нами, снова превратившись в дым и пар.
Происходили и другие события, придававшие разнообразие нашей жизни и работе. Иногда, когда не ожидалось ничего особенного, мы брали в рейс пассажиров, например, офицеров ВВС, чей бесподобный сленг весьма оживлял разговоры в кают-компании. И уже спустя несколько дней мы все совершенно свободно бросались словечками, вроде «чернота» (сногсшибательная ошибка), «связка» (скучный, тупой тип), «подбиться» (сказать невпопад, совершить аварийную посадку).
Гардемарин, передавая вахту, выпалил однажды: «Крепче держи безделье, прочнее стой на ватных ногах...» Я нисколько не возражал против этого, но позднее не мог одобрить его выражение «шикарные панталончики», примененное к очаровательной молодой даме из моего окружения. Возможно, для пущего разнообразия наши гости оказывались офицерами разведки, которых мы окрестили «полномочными шпиками» и обильно снабжали беззаботно выболтанной очень красочной информацией. По возвращении в свою контору они без труда могли оценить ее как несусветную чушь и ложь. Но кем бы они ни были, мы всегда с радостью их приглашали - новые лица и голоса всегда были приятны в узком мирке на борту.
Однажды нам неожиданно выпали короткие каникулы между рейсами, которые мы провели в редко посещаемом порту Нортерн. Пятидневную передышку мы заполнили покраской корабля, надраиванием каждой медяшки и в результате появились в гавани, словно только что вылупившаяся из кокона бабочка, ослепили всю флотилию и вызвали поток ревнивых и завистливых сигналов.
Случалось, когда не было никаких «оперативных» заданий, мы выходили на стрельбы с миноносцами и играли смиренную роль, следуя за ними, словно хорошо натасканный терьер, и кое-когда получая право на выстрел по полуразбитой мишени.
Больше привлекательности было в маневрах нашей собственной флотилии, когда пять или шесть корветов отправлялись в море, где показывали чудеса перестроения, некоторые из них даже занесены в Книгу сигналов флота, а другие, как терпеливо объяснял старшина-сигнальщик, там не значатся и никогда туда не попадут. Но это, во всяком случае, было всего лишь семейным делом, и сигнал: «Вингеру» покинуть позицию», который поднял старший офицер, был не более чем отеческим нагоняем, произведенным больше с сожалением, чем со злостью, и эту суть почувствовал каждый из находившихся на мостике.
В заключение хочу отметить событие, самой судьбой предназначенное, для того чтобы держать нас в постоянной настороженности, не переступая, однако, за порог сумасшедшего дома - это была совершенно непостижимая странность - авиабомба, которая едва не попала в нас во время средней вахты среди непроглядной ночной тьмы. Она появилась там, где ее совершенно нельзя было ожидать. Раздался резкий лязг металла, посыпался золотой дождь искр, после чего нас обдало грязной водой. Все завершилось негромким голосом первого лейтенанта, вслух размышлявшего над вахтенным журналом, куда он записывал следующее: «Бомба среднего калибра упала в 30 ярдах по носу с правого борта». Но чья бомба? В небе были только свои самолеты, и когда конвой открыл неприцельный огонь вверх, там появилось множество совершенно правильных ответных опознавательных вспышек, последовавших едва ли не с секундной отсрочкой. Подозрительно? Я предполагаю, что это мог быть вражеский самолет, смещавшийся с нашими уходившими бомбардировщиками. И все же я почему-то сомневался в этом. Сомнение разделяла команда корабля, которая считала, что это наш самолет, сбросивший свои бомбы (или как кратко выразился один матрос первого класса: «Одолела кровавая лень долетать до Берлина»). Но никто из нас не почувствовал себя хуже после случившегося, поскольку мы не понесли никакого урона - «если (слова моего рапорта) исключить незначительное временное охлаждение некоторых межвойсковых отношений».
Кстати, это была не столь уж большая бомба, чтобы с нее начаться конфликту. Но (нарушая законы перспективы) она обрела тенденцию делаться все больше по мере того, как удалялась во времени. Примерно двумя неделями позже кто-то сказал мне в Морском клубе: «Я слышал, в вас едва не угодила бомба в восемь тысяч фунтов...». Такого рода слухи пресечь нелегко, да и не стоит пресекать. Я дал уклончивый ответ. Хотя в известном смысле он был, пожалуй, и не слишком уклончив.
Еще пример необоснованного слуха: «Говорят, ваши знакомые поставили условие – пока не получат экземпляр «Корвета с Восточного побережья», на сядут с вами за один стол». Но по большей части, как я уже сказал, работа была совершенно обыденной, не поражавшей воображение даже вышеупомянутыми мелкими событиями.
Тем не менее, никто из нас не имел права жаловаться - ведь мы пошли добровольцами, и поэтому должны были равно принимать, как однообразие и монотонность службы, так и боевые действия, причем даже любой выход в море оказывался уже участием в войне. Я не люблю войну, хотя если бы судьбе было угодно поставить меня на место моего младшего брата служить до самой смерти в Королевской артиллерии в Северной Африке, я, несомненно, стал бы солдатом, хоть и не таким хорошим, как он. Но мне выпала удача попасть на флот, и все остальное - лишь следствие этого. Невозможно отрицать, что работа подчас так захватывала меня, что я сожалел, когда она завершилась. Отмечу, что опыт мирной жизни, пожалуй, наполовину облегчил укрепление дружбы, самоуважения и гордости, вторая половина которых выросла уже во время службы на корветах. Мне должно быть очень повезло, и вместе с тем повезло всей Великобритании.
Наши чувства и наш опыт, сколько бы людей они ни охватили, конечно же, ни на дюйм не приближали нас к «оправданию» войны, то есть к восприятию ее как самоцели, но они существенно влияли на каждодневные дела, приближающие победу и конец войны. Я всем сердцем ненавижу войну и все ее злодеяния -она расточительна, она омрачает сознание, обманывает, лжет и зачастую бессмысленна. Однако служба на флоте не имела со всем этим ничего общего, и поскольку войну надо было каким-то образом пройти, флот открывал самый лучший путь для того, чтобы по нему проследовать.
Кроме того, этот самый путь оказался одним из самых быстрых. Там время летело так, что когда кто-то пытался назвать событие какого-то месяца даже в недавнем прошлом, то мог не припомнить месяц - так быстро даты стирались в памяти.
Я принял командование кораблем ранней весной. Несколько рейсов вдоль берега, несколько отпусков, возникновение полного доверия с командой - и вот уж наступила зима, в пятый раз за время войны и в четвертый за мою службу, зима - одно из самых сложных испытаний для кораблей и людей.
Но как последняя услада - перед ее началам мне присвоили звание лейтенанта-коммандера. С тех пор, как я вступил в командование кораблем, я не был слишком обеспокоен своим медленным продвижением по ступеням воинских званий, но все же испытал удовольствие, оставив ряды «скончавшихся во младенчестве» (в них трагически много лейтенантов флота), и продвинулся к дистанции, достигнутой моими друзьями, которые имели звание полковника в авиации либо в пехоте....
Ссылка на продолжение - ЗДЕСЬ.
PS.Кнопка для желающих поддержать автора (знаю что их не будет) - ниже, она называется "Поддержать", )).