Свою третью часть автор назвал менее иронично и дерзко, получив нагоняй и советы от своих рецензентов. Здесь он уже не стал шутить, ... не все понимают шутки, сформулировав результат следующим образом: "... это книга которая была написана в моей каюте на протяжении 62 конвоев и 38 ночных патрулирований. И мне кажется, что материал этой книги получен целиком из первых рук, а что касается ее недостатков, то я уверен - все они обусловлены окружающей обстановкой."
И кто мы такие, чтобы не согласиться с автором, и не поблагодарить переводчиков?
Продолжение, предыдущая глава - ВОТ ГДЕ, и ВОТ ТУТ, и ЗДЕСЬ
Воздушное прикрытие конвоев Восточного побережья упрощало нашу задачу в течение всего прошлого года, и мы всегда были рады видеть наши самолеты - будь то «Спитфайры», кружившие над волнами, или «Уолдрусы», летящие на бреющем полете, или какие-нибудь американские самолеты с их собственными опознавательными знаками. На просторах Атлантики они оказали неоценимую помощь как наблюдатели и штурмовики против немецких подводных лодок; они были стальным зонтиком над нашими головами и самым эффективным средством устрашения против немецких самолетов, совершающих внезапные нападения на торговые суда, идущие вдоль побережья.
Короче говоря, мы ждали их помощь, были рады получить ее и не стыдились об этом говорить. Да и мог ли кто-нибудь стыдиться подобной заинтересованности? Ведь воздушное прикрытие флота впоследствии сделало возможным появление международной службы поддержки с воздуха тех же партизан, которые зачастую были людьми крайне ограниченными собственными интересами и не поднимались выше утверждений, присущих упрямым школьникам: «Как я сказал, так и будет». Взаимные упреки и пререкания, к счастью, не переносились на работу: они начинались и кончались на берегу, где люди не лучшего пошиба имели, обыкновение сводить счеты на колонках газеты «Тайме». Подчас это были весьма влиятельные особы, растрачивавшие свои силы в подобной борьбе, и это очень тревожило и угнетало моряков, которые были в море, и летчиков, которые поднимались в воздух.
Когда я в сумерках отчитался перед старшим офицером, тот ответил: «Не надо подгонять отставшего. Торпедных катеров ночью, во всяком случае, не будет. Останьтесь с ним и утром доложите по радио о местонахождении. Спокойной ночи». Затем я «взял последнее интервью» у виновника событий, который отставал теперь на две мили, однако отнюдь не раскаивался от этого в два раза сильнее; после чего я полностью отдался размеренному течению бесконечных ночных часов. Они оказались ужасно тягостными: ветер и волны стали слабее, но дождь лил беспрерывно, сокращая видимость и затрудняя связь с нашим исключительно медлительным компаньоном.
Мы ярд за ярдом продвигались на север; казалось, что буи медленно крадутся мимо; дождь непрерывно хлестал в иллюминаторы мостика; отставший еще больше отставал и уклонялся от курса, переходя на совершенно непонятный, только ему ведомый маршрут, с которого его приходилось возвращать и начинать все сызнова. Около полуночи приключилась небольшая паника. Мористее нас появился траулер и низко летящий самолет; трассирующие пули, прошившие волны недалеко от носов наших кораблей, наглядно напомнили нам истинное положение дел. Позднее к нам подошел патрульный миноносец, вызвал лихорадочную активность на мостике. Я понял, что они, миновав конвой, решили, что дальше торговых судов не будет, и ослабили наблюдение. Во всяком случае, на включение наших сигнальных огней они ответили резким поворотом с впечатляющей волной и лихо прошли между нами и нашим подопечным. В сиянии дня все это составило бы впечатляющую картину «Маневр миноносца на бешеной скорости», а сейчас темной ночью под шквальным дождем великолепие осталось просто никем не замеченным.
В такой момент сами собой появляются совершенно неуместные мысли. Именно осознав, что если он не изменит курс в течение следующих пяти секунд, то разрежет нас пополам, я одновременно вспомнил, что еще не ответил на приглашение капитана этого миноносца, который просил меня в следующую субботу быть на «вечеринке для избранных с участием актрис». В этот миг я решил, что обязательно пойду, если все обойдется, и постараюсь уравновесить нахлынувший сейчас испуг, потребовав лишнюю порцию джина... или актрису.
Но вскоре начался рассвет и как всегда принес спад напряжения и хорошее настроение. Когда полностью рассвело, впереди еле прорисовывались контуры последних судов конвоя, о чем я и доложил по радиотелеграфу.
Мне приказали дать возможность отставшему судну идти самостоятельно, а нам поскорее примкнуть к конвою. Конечно, довольно глупо было рекомендовать моему подопечному «идти самостоятельно», поскольку последние двадцать четыре часа он именно так и поступал, не считая небольших отклонений. Когда я приблизился и сообщил в громкоговоритель приказ, он был встречен приподнятой шляпой и выразительной улыбкой, демонстрировавшей скорее упоение победой, чем вежливость. Но мы, во всяком случае, освободились от докучливой опеки и от обязанностей няньки.
В ходе вполне достойного прощания я мог бы собрать команду старика и дать не мало дельных советов, которые возымели бы не меньшее воздействие, чем исполнение популярной мелодии на волынке. Мы же развили хорошую скорость, довольно быстро нагнали конвой и в послеобеденное время продвинулись уже далеко к северу.
Дел оказалось не много, кроме обычных обязанностей эскорта да применения «кнута», чтобы конвой держал «хвост» аккуратно поджатым. Сам я большую часть дня посвятил сну и работе над ежемесячными отчетами, которые нужно было закончить до возвращения в гавань. Затем впереди были замечены суда, оказавшиеся конвоем, который шел с южной границы и который мы должны сопровождать. На этот раз это был очень маленький конвой. «Слишком много для бриджа и недостаточно для томболы», - просигналил я старшему офицеру эскорта. На что, основательно обдумав мое замечание, тот ответил: «Правильно постройте суда».
Вновь мы ринулись в середину конвоя, проверяя названия и номера; вновь обменялись приветствиями с другими кораблями эскорта, затем отошли в конец, чтобы прикрыть тыл.
Когда мы повернули на юг и двинулись к дому, в корму дул легкий ветерок, и горячее солнце припекало лицо, в общем, стояла лучшая погода для морских прогулок, которую по иронии судьбы война дарила нам чаще, чем мир. В это приятнейшее послеобеденное время было большим удовольствием скользить по зеленовато-голубой воде; корабль на какое-то время, казалось, утратил свою военную сущность и дарил лишь нежное и плавное, совершаемое без всяких усилий движение. Я поудобней улегся на настиле мостика, железные листы настила почти обжигали руки, я рассматривал воду, скользившую мимо внизу, чистую линию нашей носовой волны, покрытой кремовой пеной, корабли, медленно двигавшиеся впереди, бледное небо с лениво покачивающейся в нем мачтой. Солнце прогревало меня насквозь, легкий бриз шевелил волосы, я чувствовал лишь нежное покачивание, лишь то, что корабль поднимался и опускался подо мной на волне, убеждая, что мы находимся во власти свободной и дружественной стихии.
Все время после обеда и весь вечер мы скользили таким образом, обласканные солнцем, осчастливленные холодным морем, убаюканные совершеннейшей безопасностью. Ничто не приносило беспокойства. Лишь временами случайные мимолетности тревожили сон, едва касаясь его поверхности- приказ рулевому, отданный чуть громче обычного, чайка, кружившая над мачтой в треугольнике вантов и нок-реи; восклицание впередсмотрящего. Солнце вновь набрасывало на все свое узорчатое покрывало, и мир снова восстанавливался. Часы тянулись с ровным однообразием, как и вода под килем; вахта шла гладко и ровно; внизу на шкафуте матросы загорали до тех пор, пока не зашло солнце и не наступило время затемнить корабль и вновь вернуться к войне. Резкий визг боцманской дудки, который окончательно нарушил блаженную тишину, был, казалось, первым звуком, который остался в памяти.
Ночь наступила, как и положено наступать любой ночи - с повышенным вниманием к движущимся объектам, с обменом сигналами между кораблями эскорта и с подготовкой ко сну. Головная часть конвоя постепенно растворилась во тьме, и наш обзор ограничился черным кругом воды, зелеными вспышками буев, отмечающих затопленные суда, и пятью темно-грязными пятнами во мраке перед нами. Мы липли к этим пятнам, а они прилипали друг к другу, и нам приходилось непрерывно напрягать глаза, чтобы сохранить точную дистанцию, и наблюдать, чтобы пятна не обрели слишком резких очертаний или, напротив, не исчезли вовсе. Мы меняли курс вслед за всем конвоем, но на своем участке строго следили за судами, чтобы, например, кто-нибудь по своей прихоти не встал на якорь. Не так давно целый конвой потерпел неудачу, следуя за неопытным ведущим - пять пароходов в течение получаса сели на мель, а остальные бросились назад, как кролики из поломанной клетки. Событие вызвало кучу объяснений, и насколько мне известно, объяснениям до сих пор не видно.
Нынче ночью было исключительно холодно. Поднимаясь в полночь на мостик, я искренне порадовался шерстяной шинели и чашке какао, полагавшейся при смене вахт. Но не минуло и двух часов, как ночь преподнесла одно мучительное сомнение.
-Буй номер 25 должен быть уже виден, - сказал отстоявший вахту и собиравшийся уходить артиллерист. - Фактически мы должны его заметить сейчас. Но может быть, он неисправен. Не думаю, чтоб конвой его пропустил, ведь курс-то правильный. Во всяком случае, мы определились верно, - добавил он с бодростью человека, для которого через 30 секунд наше местонахождение ничего не будет значить.
-Пусть корабль находится, где угодно... - сказал первый лейтенант, принявший вахту. - Горячее какао - это да, а все остальное - к черту. Представляю, с каким удовольствием вы сейчас завалитесь спать.
-Конечно, - подтвердил артиллерист, - спокойной ночи.
-Спокойной ночи, квислинг.
Стоя в темноте на крыле мостика, я прислушивался к этим препирательствам и улыбался про себя. Чувство, возникавшее у сдавшего вахту, было неизменно одинаковым - оно несло облегчение и предвкушение отдыха.
Артиллерист тяжело протопал вниз к своей раскладной кровати, стоявшей у стола в кают-компании. Первый лейтенант выслушал рапорт вахтенного старшины: -Орудийные расчеты и впередсмотрящие на местах. На камбузе топится плита.
Гардемарин, склонив голову над картами, отвечал на мои вопросы о нашем курсе с учетом поправок на приливно-отливные течения. Время шло, а буй номер 25 все не появлялся. Поскольку именно в этом месте мы должны были пройти еще порядочный отрезок пути, прежде чем попадем в серьезную беду, я пока еще не слишком беспокоился, но мне было интересно знать, как получилось, что мы пропустили буй. Видимость была неуверенная, но все же не настолько плохая, чтобы не видеть свет, значит, света могло и не быть (что казалось наиболее вероятным объяснением), и мне следовало бы доложить об этом береговым властям.
Чуть позже первый лейтенант сказал:
-Я думаю, что именно его видел минуту назад, но он опять пропал. Может, я по ошибке свет с корабля принял за буй - ведь сейчас самое время топить плиту на камбузе К нему неожиданно присоединился и сигнальщик
-Вспышка света впереди, сэр... посредине левой колонны. Хотя свет, кажется, беспорядочный.
- Посмотрим через минуту. Может быть, буй поврежден.
Но через минуту мы ничего не увидели. Прошло еще 15 минут и, тем не менее, мы не только не приблизились к свету, а не было даже ничего похожего на него. То и дело я думал, будто видел его, то и дело кто-то на мостике, кроме меня, подтверждал вспышку света, но жутковато становилось оттого, что никто, казалось, не мог отметить это достоверно. Вдруг корабль впереди нас, очень медленно вышел из своей колонны и пошел влево, пересекая наш курс. Он выглядел так, словно попал в какую-то беду и подавал нам сигналы - единичные вспышки возникали необычайно низко, у самой воды и шли в нашем направлении, хотя не имели никакого смысла, а просто появлялись с интервалом в 10ь секунд. Когда мы находились примерно в пяти кабельтовых и ничего еще не могли понять, гардемарин сделал совершенно правильное умозаключение.
-Это же вспыхивает буй, сэр! - внезапно воскликнул он. - Его тащит корабль - вон, посмотрите, буй виднеется в середине корпуса. Наверное, они все время и тянули его за собой.
Это был совершенно правильный ответ на все вопросы, что подтвердили с корабля, когда мы подошли на расстояние голоса. Он действительно тащил буй... Ошибившись в оценке силы прилива на одном из поворотов фарватера, он зацепил якорь-цепь, на которой стоял буй, и уже в течение часа тащил его за собой, а тот продолжал усердно мигать. Таки образом буй номер 25 был взят в морской круиз.
Когда я запросил судно, почему они не остановились сразу же, как заметили, что зацепили буй, и продолжали идти, зная, что он накрепко к ним прицепился, то получил ответ: «Я думал, что стряхну его, если увеличу скорость...» Ответ, казалось, заключал в себе что-то от ночного кошмара. И все же, теперь в нескольких ярдах от нас буй был остановлен.
Темно-серый, он возвышался над нашим мостиком, и его вспыхивающий рядом свет каждые десять секунд с унизительным постоянством демонстрировал полную самостоятельность в вопросах навигации. Неблагоразумное, но привычное легкомыслие подтолкнуло меня обратиться к нему: «Вот вы и забрались, дорогой мой, прямо на разминированный фарватер». Он весьма холодно встретил эту едкую реплику, и вскоре матрос накинул на его бесстрастную мигалку черный мешок. Я почувствовал его молчаливый упрек за такой поступок, но что поделаешь -приказ есть приказ.
Ссылка на продолжение - ЗДЕСЬ.
PS.Кнопка для желающих поддержать автора (знаю что их не будет) - ниже, она называется "Поддержать", )).