Свою третью часть автор назвал менее иронично и дерзко, получив нагоняй и советы от своих рецензентов. Здесь он уже не стал шутить, ... не все понимают шутки, сформулировав результат следующим образом: "... это книга которая была написана в моей каюте на протяжении 62 конвоев и 38 ночных патрулирований. И мне кажется, что материал этой книги получен целиком из первых рук, а что касается ее недостатков, то я уверен - все они обусловлены окружающей обстановкой."
И кто мы такие, чтобы не согласиться с автором, и не поблагодарить переводчиков?
Продолжение, предыдущая глава - ВОТ ГДЕ, и ВОТ ТУТ
...Шлюпка, посланная на берег, когда мы еще стояли у танкера, прибыла с почтой и утренними газетами; завтрак соответственно получился вполне цивилизованным - с газетой и омлетом из яичного порошка. Но эта передышка была не долгой. Вслед за ней наступило время для номера первого драить палубу, а для меня отвечать на два официальных письма, ожидая, пока связной катер привезет приказы об очередных заданиях. Оказалось, что мы должны выйти немедленно. Почта была спешно отправлена на берег, с берега тотчас возвращена команда, посланная за продовольствием; затем прозвучало: «Корабль к походу приготовить», «С якоря сниматься», и мы снова вышли в море.
Мы должны были присоединиться к конвою, отправлявшемуся на север, а пока сопровождать небольшую группу судов, чтобы потом дополнить ими весь караван. Под моим началом был тральщик, номинально подчиняющийся мне, но фактически самостоятельный и, кстати, с командиром, который был выше меня по званию. Нашей задачей было привести всех в назначенное место, регулируя скорость, чтобы пароходы не тащились в десяти милях позади и не вырывались вперед. Решение задачи оказалось не из легких - тральщик, извергая ужасные клубы дыма, рвался вперед, доказывая свою независимость. Я мог протестовать против такого проявления индивидуальности, но не хотел затевать скандал. Тральщики достойны всяческой похвалы, но они все же не быстроходные океанские суда. И еще мысль, с которой многие могут не согласиться: одной войны за один раз вполне достаточно. Во всяком случае, мы вовремя вывели свою группу к месту встречи, и после обычного в таких случаях обмена любезностями: «Только после вас, Сесиль!.. Только после вас, Клайд!», приведенные нами суда присоединились к концу конвоя, а я подошел к старшему офицеру эскорта (миноносец), чтобы взять документы, относящиеся к конвою, и последние приказы, которые он мог нам передать.
Следует отметить, что это увлекательная операция, во время которой нужно уравнять скорость, следуя параллельным курсом с другим кораблем, пока бумаги передаются из рук в руки. Причем проделать это можно по-разному - либо ползти рядом, словно больная дворняжка, либо как гончая на полной скорости броситься вперед и замереть на пороге. Я обычно предпочитал второе, хотя это, вероятно, и выходило за рамки привычек старшего офицера. Кроме того вся операция значительно оживлялась еще и взаимным обменом мнениями через громкоговоритель, причем здравый ум отнюдь не регулировал этот разговор, каждое слово которого раздавалось по округе на добрых две мили. Получив пакет документов, внешним видом напоминавший пленников, безжалостно связанных индейцами, и выслушав комплимент нашему камуфляжу, я кинулся назад между длинными порядками судов, чтобы построить приведенных нами новичков и занять свое место в эскорте.
Как и всякий, кто служил на корветах или миноносцах, я видел за войну сотни конвоев, и если они не всегда потрясали и восхищали, как в начале, то это происходило из-за неспособности человека удерживать впечатления с неизменной силой. А ведь море и корабли, конечна же, оставались теми же самыми, доказывая что Британия успешно продолжает борьбу.
Когда все это кончится, кто-то захочет, кто-то должен написать подлинную историю участия торгового флота в войне, свободную от кабинетных высокопарных слов, вроде «безвестные бойцы» и прочее, но не пугающуюся подробно показать истинный взлет духа и настоящий жар военного пламени. Сам я не смог бы этого сделать только потому (как я уже говорил), что я слишком долго считал все это само собой разумеющимся; я столь продолжительное время находился в центре картины, что она потеряла для меня силу своей выразительности, подобно фотографии, отражающей образ кого-то глубоко любимого, но к которой так привык, что она становится просто привычной деталью среди окружающих предметов. Но все же время от времени вновь возникали чувства во всей их необычайной яркости и первозданности, как случилось во время нынешнего формирования конвоя.
В этой группе судов, которая теперь медленно шла позади меня, разделенная на дисциплинированные, послушные колонны, пока я проверял названия и номера пароходов, несомненно, было достаточно примеров храбрости и героизма, которые могли бы войти в летопись, если бы ее удалось верно записать. Здесь были суда, отмеченные следами затяжных боев, и все же бодро идущие навстречу новым испытаниям; здесь были моряки, британцы и наши союзники, которые, рискуя жизнью, шли на все не из-за денег, а просто по привычке, хотя уже два или даже три раза подвергались ужасным испытаниям и, оставшись в живых, снова привязывались к своему танкеру, как иные присасываются к бутылке с пивом. Даже независимо от боевых действий, люди на этих судах - некоторые из них старые друзья, которые махали руками, когда я проходил сейчас мимо, - видели, как война преобразовала всю их работу во что-то в сто раз более трудное и рискованное, чем обычно.
Они добровольно приняли утомительное принуждение конвоя, в котором невозможно никакое движение, кроме как в общей группе , что подчас вовсе чуждо морякам, привыкшим уходить в противоположном направлении, едва на горизонте появится незнакомая посудина. Они приняли необходимость сотни миль тащиться на самой малой скорости, соблюдая интервалы, при погоде, похожей на грязное одеяло, которое набросили на караван.
Они смирились со странными разношерстными компаньонами своих рейсов. Так в нынешнем конвое были танкеры, похожие на плавучие крепости, были мощные американские грузовые суда и рядом - скорлупки каботажного плавания, которых захлестывали волны, эти почти до смерти заезженные пароходы, выжимающие из изношенных машин максимальные обороты, необходимые, для того чтобы удержать даже такую ничтожную скорость, с какой двигался конвой. Один капитан торгового судна, когда мы попросили его поторопиться, прокричал в ответ: «Никак не могу. Меня механик выбросит к черту, если я прикажу идти скорее!» И все же при формировании трансокеанских конвоев не было другой альтернативы, кроме как удерживать все суда вместе и уговаривать их примириться с такой необходимостью. Условия военного времени сделали этот вид спортивных упражнений неизбежным. Неравенство скорости и маневренности при безусловном требовании держаться на строго определенном месте в самых непредвиденных ситуациях создавало огромные трудности, и, тем не менее, все это могло быть преодолено лишь благодаря морской практике самого высокого порядка, благодаря сочетанию умения и бдительности, которые оказывались выше всякой похвалы.
То, что эти качества широко проявились с первого дня войны, было нашим подлинным счастьем; без доблести своих торговых моряков Британия не смогла бы выжить. Каждый, кто работал с ними, не мог испытывать иного чувства, кроме гордости. Номинально они были подчинёны нам в течение всей их работы, но в действительности здесь крылось более сложное и глубокое содружество, даже родство с долей восхищения, и британская заботливость смягчала необходимость жесткой дисциплины, без которой нельзя было обойтись.
Эти люди погибали сотнями; я видел, как они умирали; подбирал их или безуспешно пытался найти; оплакивал их потерю; восхищался их храбростью и проклинал их убийц. Но как бы ни был жесток их конец, наступавший подчас в полном одиночестве, оставшиеся продолжали жить, вечные как само море, они жили всегда, прославляя свое призвание и принося гибель врагу.
После того, как мы поздоровались с другим миноносцем, также несущим дежурство в конце конвоя, и пару раз пожурили отстающих, я спустился вниз для ленча и короткого послеполуденного отдыха. Конвой медленно продвигался вперед, одолевая встречный ветер и разгоняющуюся волну; в вентиляторе над моей койкой ветер высвистывал высокую меланхолическую ноту; стук дождевых капель и брызг по обшивке нашептывал свою повесть о водах, обдающих нос корабля шипящей пеной и зеленой влагой. Но это была привычная колыбельная песенка, и, как обычно, я задремал в то время, как конвой едва полз на север и вахтенный офицер держал дистанцию в хвосте колонн. Время от времени из переговорной трубы раздавался прогноз погоды или данные о движении других конвоев по соседству, и где-то на заднем плане существовал обычный незначительный шумовой фон, поддерживаемый жизнью корабля. Смена вахты и время чая сопровождались двумя часами хорошего сна пополнившего резерв сил для любого крайнего случая, который мог наступить позднее.
Затем сон был прерван голосом младшего лейтенанта, раздавшимся из переговорной трубы: -Капитан, сэр! -Что случилось? - вскочил я. -Запрос с головного миноносца: есть ли отставшие? -А они есть? -Один немного приотстал, сэр. Небольшое судно с трубой у кормы. -Сколько у нас оборотов? Он ответил. -Не очень-то много... Ладно, я поднимусь.
Я сунул ноги в бахилы, вышел под дождь и брызги, поднялся на мостик. Конвой растянулся на несколько миль, и хотя видимость оставалась еще достаточно хорошей, с головным миноносцем мы поддерживали связь лишь с помощью сигналов.
Справа от колонн конвоя, в доброй миле позади тащился первый отставший, которому я предрекал это еще в ту пору, когда мы только присоединились конвою – очень маленький чрезвычайно старомодный пакетбот, щедро выкрашенный суриком, через корму которого перекатывались волны, смешивавшиеся с клубами дыма, валившими из трубы. Его тяжелое положение усугублялось тем, что каждая вторая волна накрывала его целиком и он всего лишь вяло отряхивался, словно был уверен, что безнадежно проиграл, и не очень-то заботился о выборе дальнейшего пути. Понаблюдав за ним несколько минут, я позвал сигнальщика:
-Передайте ведущему: «Есть один непутевый приятель. Я поддам ему жару». Штурман, идите сюда, мы не много побеседуем.
Прибавив оборотов, мы приблизились к бедолаге на расстояние слышимости. Едва настигли добычу, старик в старомодной шляпе, прогуливавшийся по мостику, перегнулся через поручень и приготовился дать отпор. По всей видимости, это было все, что он мог дать. Старик прекрасно знал, зачем я подошел, и показал себя совершенно готовым к тому, чтобы поклясться, что у него нет нужды во мне.
Я начал в самых мягких тонах: -Не могли бы вы что-то сделать с этим разрывом между вами и конвоем?
В ответ он помахал рукой таким образом, что его жест мог означать полдюжины самых разных переживаний: отчаяние, безразличие, обещание и самое энергичное - да оставьте меня в покое и будьте вы все прокляты!.. Но он не сказал ничего.
-Простите, вы можете идти немного быстрее? Сквозь грохот волн донесся слабый ответ через мегафон: -Я делаю все, что могу. -Ладно, скажите, вы можете как-нибудь сократить разрыв или мне делать на вас заявление начальству? Мегафон выбросил в небеса неистовый крик: -Коммодор идет слишком быстро! -Что вы! Напротив, он идет слишком медленно. Я прошу набавить обороты, чтобы подтянуться. -Я же сказал: не могу этого сделать! Механик держит предохранительный клапан - кровь из носа! Вот как.
Мне пришлось прокомментировать ситуацию головному кораблю, и мои слова были хорошо приняты, после чего я добавил: -"Вот и отлично, в течение часа сделайте все что можете, и мы посмотрим, что получится".
Мегафон уже менее энергично подтвердил свои намерения. Мы оставили беднягу и вернулись на место Некоторое утолщение столба дыма, вырывавшегося из его трубы, показывало нам, что предпринимаются чрезвычайные усилия. Я снова позвал сигнальщика:
-Передайте на головной корабль: «Отставший делает все, чтобы сократить разрыв на одну милю. Доложим о нем через час». Штурман, дадите мне знать о происходящем. Если он отстанет еще больше, его придется включить в особый список. -Есть, сэр.
К концу часа положение оставалось таким же, как и в начале - он не отстал, но разрыв был таким же. (Увеличение облака дыма произошло, вероятно, по вине кока, вздумавшего заварить чай...).
Я доложил по начальству: «Отставший держит ту же дистанцию и не может одолеть разрыв при настоящей скорости конвоя».
Ответ не заставил себя ждать: «Снизить скорость не можем. Оставайтесь с. ним. О состоянии дел доложите в сумерки».
После следующего внушения через громкоговоритель, в ходе которого старик упрямо молчал или сообщал с помощью мегафона, что ничего не слышит, мы пристроились за их кормой и стали ждать.
С наступлением сумерек разрыв не только сохранился, но стал медленно увеличиваться. В недавнем прошлом такая ситуация грозила бы серьезными последствиями - нас, вероятно, уже бомбили бы или, возможно, разрыв в эскорте был замечен вражеским самолетом-разведчиком и корабли впереди подверглись бы атаке, пока мы тащились за милю от пределов досягаемости огня. Но теперь действия вражеской авиации против конвоев были сведены почти к нулю мощным заслоном наших ВВС, и поэтому наш отстающий вызывал больше досады, чем опасения. Единственно, что могло нам угрожать - появление немецкого торпедного катера, который мог обойти эскорт. Конечно, мы портили все дело тем, что отставали, с трудом продвигаясь вслед за этим маленьким упаковочным ящиком, но уж поскольку такое случилось, мы вынуждены были играть роль няни при этом несносном мальчишке в старомодной фетровой шляпе....
Ссылка на продолжение - ЗДЕСЬ.
PS.Кнопка для желающих поддержать автора (знаю что их не будет) - ниже, она называется "Поддержать", )).