Утро тридцати восьмого дня рождения моей новой жизни пахло пионами и счастьем. Именно так. Не просто счастьем, а концентрированным, густым, как мёд, счастьем, которое, казалось, можно было зачерпнуть ложкой и намазать на хрустящий тост к утреннему кофе. Белое атласное платье, жемчужное в своей прохладной тяжести, висело на резной спинке стула, ожидая своего часа. Оно было похоже на обещание. Обещание тихой гавани, в которую я так долго стремилась и которую, наконец, обрела в Игоре.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тюль, рисовали на паркете причудливые узоры, и в их золотистой пыли кружились маленькие искорки. Я сидела в кресле, прислушиваясь к дому. Снизу доносился приглушённый смех мамы и её подруг, суета, звон посуды — знакомые звуки подготовки к торжеству. Всё было правильно. Всё было на своих местах. Впервые за много лет я чувствовала себя цельной, не сломанной, не собранной из осколков чужих ожиданий и собственных разочарований.
Игорь… Мой спокойный, надёжный Игорь. Он был тем самым якорем, который удержал мой корабль во время всех штормов. Он не пытался залечить мои раны, нет. Он просто был рядом, и его присутствие само по себе становилось бальзамом. Он знал мою историю. Знал о пустоте, которую оставил после себя отец двадцать лет назад. Знал, как эта пустота иногда сквозила в моих глазах, делая их старше, чем мои тридцать восемь. Но он никогда не давил, не лез в душу с расспросами. Он просто любил. И этой любви оказалось достаточно, чтобы я снова поверила, что заслуживаю быть счастливой.
— Алина, доченька, курьер принёс, — мама вошла в комнату, держа в руках небольшой прямоугольный конверт. Она вся светилась, её лицо, обычно подёрнутое сеткой усталых морщинок у глаз, сегодня казалось моложе лет на десять. — Наверное, кто-то из Игоревых коллег, кто не сможет приехать.
Она протянула мне конверт и поправила выбившийся локон у моего виска. Её руки пахли ванилью и корицей — она пекла свой фирменный яблочный штрудель. Этот запах был запахом моего детства, запахом защиты и нерушимости нашего с ней маленького мира. Мира, который мы построили на руинах семьи.
— Спасибо, мам, — улыбнулась я, принимая конверт.
Он был странным. Не глянцевый, не поздравительный. Обычный, почтовый, из плотной желтоватой бумаги, словно пришедший из прошлого века. Адрес был написан от руки. И этот почерк… Что-то до боли знакомое кольнуло в солнечном сплетении. Слегка наклонённые буквы с характерными завитушками. Я видела его раньше. Где? На старых открытках с днём рождения, которые я пересматривала в детстве сотни раз, пока мама однажды не собрала их все и не сожгла в печке на даче, сказав, что прошлое должно оставаться в прошлом.
Сердце пропустило удар, а потом забилось часто-часто, как испуганная птица в клетке. Пальцы похолодели.
— Алин, что с тобой? Ты бледная, как твоё платье, — обеспокоенно спросила мама.
— Ничего, мам. Просто… волнуюсь, наверное, — я постаралась улыбнуться, но губы меня не слушались.
Она с сомнением посмотрела на меня, но потом её отвлёк звонок телефона, и она выпорхнула из комнаты, оставив меня наедине с этим призраком из прошлого.
Я повертела конверт в руках. В графе «отправитель» было пусто. Только адрес, написанный его рукой. Рукой моего отца.
Дрожащими пальцами я вскрыла конверт. Внутри лежал один-единственный лист, сложенный вчетверо. Бумага была такой же старой на вид, как и конверт. Я развернула его. Тот же почерк. Те же буквы, которые двадцать лет назад писали мне «С днём рождения, моя принцесса!».
«Здравствуй, моя взрослая доченька, моя Алина.
Я знаю, у тебя сегодня самый важный день. И меньше всего на свете я хотел бы его омрачить. Поверь мне. Но я так же знаю, что если не скажу этого сейчас, то не скажу уже никогда. Прости меня, что врываюсь в твою жизнь так, без стука, спустя двадцать лет молчания. Прости, что выбрал именно этот день. Другого у меня может и не быть.
Я двадцать лет не знал, как тебе это сказать. Как объяснить то, чему нет объяснения в мире маленькой девочки, которую предал самый близкий человек…»
Воздух закончился. Я смотрела на эти строки, и мир вокруг меня начал сужаться, терять цвета и звуки. Смех мамы, звон посуды, шум машин за окном — всё это отступило, утонуло в оглушающей тишине, в центре которой были только я и эти кривые, выведенные, казалось, с огромным трудом, буквы.
Он не ушёл к другой женщине.
Мама врала мне. Двадцать лет. Каждый день моей жизни.
Вся моя история, вся моя боль, вся моя личность, построенная на фундаменте этого предательства, — всё это было ложью.
Я не помню, как из моих рук выпал бокал с шампанским, который принесла подруга. Не помню, как он с глухим звоном разбился о паркет, разлетевшись на сотни крошечных осколков. Я видела только лицо Игоря, который вбежал в комнату и замер на пороге. В его глазах отражался мой собственный ужас. Мир вокруг меня, такой яркий, солнечный, пахнущий пионами и счастьем, замер, а потом треснул, как этот несчастный бокал, рассыпаясь на миллионы острых, ранящих душу осколков. И в центре этих руин стояла я, в предсвадебном пеньюаре, с письмом от мёртвого для меня человека в руках. И я не знала, как дышать.
Глава 2
Игорь осторожно, словно боясь, что я рассыплюсь от прикосновения, забрал у меня из рук письмо. Его взгляд скользнул по первым строчкам, и лицо его стало серьёзным. Он не задавал вопросов. Он просто обнял меня, и в его объятиях я позволила себе на мгновение забыть, как дышать. Ледяное оцепенение, сковавшее меня, начало отступать, уступая место дрожи. Меня трясло. Крупно, безудержно, как в лихорадке.
— Мама… — прошептала я. Это было не вопросом, а констатацией страшной догадки.
Она стояла в дверях. Наверное, прибежала на звон разбитого бокала. Её лицо было растерянным, но, поймав мой взгляд, она всё поняла. Вся её праздничная суета, её улыбки, её сияющие глаза — всё это слетело с неё, как дешёвая мишура. Передо мной стояла моя мама — уставшая, испуганная женщина, пойманная на лжи длиной в двадцать лет.
— Что это? — спросила я, и мой голос прозвучал чужим, скрипучим. Я кивнула на письмо в руках Игоря.
— Алина, не сейчас, — начала она, делая шаг ко мне. — Доченька, у тебя свадьба, гости…
— Что. Это. Такое? — повторила я, чеканя каждое слово. Пропасть, которая только что разверзлась между нами, казалось, поглотила все звуки.
Игорь молча протянул ей листок. Маргарита взяла его, и её руки задрожали так же, как и мои мгновение назад. Она пробежала глазами по строчкам, и её лицо исказилось. Это была не гримаса удивления. Это была гримаса человека, чей самый страшный кошмар стал явью.
— Откуда?.. — прошептала она.
— Оттуда! От него! — мой голос сорвался на крик. — От человека, которого ты похоронила для меня двадцать лет назад! Ты говорила, он ушёл к другой! Ты говорила, он променял нас на молодую вертихвостку! Ты говорила, что он даже ни разу не позвонил, не написал, потому что мы ему не нужны! Зачем, мама?! Зачем ты врала?!
Слёзы хлынули из глаз. Не тихие слёзы невесты, а злые, обжигающие слёзы обманутого ребёнка, который только что узнал, что вся его жизнь — это спектакль, поставленный самым близким человеком.
— Я… я хотела тебя защитить! — её голос тоже дрогнул. — Ты не понимаешь, Алина! Ты ничего не понимаешь!
— Я не понимаю?! — я рассмеялась. Смех был истерическим, лающим. — Я двадцать лет жила с дырой в груди, размером с отца! Я винила себя, думала, что я была недостаточно хорошей дочерью! Я боялась отношений, потому что ждала, что меня бросят так же, как он бросил тебя! Я не понимаю?! Это ты ничего не понимаешь! Ты украла у меня его! Ты лишила меня отца!
Письмо было длинным. Игорь читал его мне вслух, тихим, ровным голосом, пока я сидела на кровати, укутавшись в плед, и смотрела в одну точку. А мама… мама стояла у стены и плакала. Тихо, беззвучно, уронив лицо в ладони.
Отец писал, что в тот год, когда он исчез, его небольшой бизнес прогорел. Но это было только начало. Он связался не с теми людьми, занял огромную сумму денег под немыслимые проценты. Он хотел, чтобы у нас всё было. Чтобы я училась в лучшей школе, чтобы мама не считала копейки. Но он проиграл. И когда пришло время платить, платить было нечем. Ему угрожали. Угрожали не ему — ему-то что, он бы стерпел. Угрожали нам. Ему прямым текстом сказали, что если он не вернёт деньги, то однажды он вернётся домой и найдёт пустую квартиру. Или ещё хуже.
«Я смотрел на тебя, спящую, моя маленькая принцесса, и понимал, что я — это угроза для тебя. Моё присутствие в твоей жизни ставило твою жизнь под удар. И я сделал единственный выбор, который мог сделать любящий отец. Я исчез. Я инсценировал разрыв, наговорил твоей маме кучу гадостей, чтобы она поверила и возненавидела меня. Чтобы она не пыталась меня искать. Так было безопаснее для вас обеих. Я уехал в другой город, работал на стройках, в портах, где придётся, жил в бараках. И каждый заработанный рубль отправлял на погашение того проклятого долга. Мне потребовалось почти десять лет, чтобы расплатиться. Десять лет ада, в котором единственным светом была твоя фотография, которую я украл из альбома перед уходом».
Он писал, что, когда освободился от долгов, хотел вернуться. Но было уже поздно. Я была взрослой. У нас с мамой была своя, налаженная жизнь. И он побоялся. Побоялся всё разрушить, снова причинить боль. Он видел меня несколько раз. Издалека. На моём выпускном в институте. Он стоял за деревом через дорогу и плакал. Он видел, как я выходила из подъезда с Игорем, и был счастлив, что я не одна, что рядом со мной надёжный мужчина.
А теперь… теперь он был болен. Смертельно. И ему осталось совсем немного.
«Я не прошу прощения, Алина. Тому, что я сделал, нет прощения. Я украл у тебя детство с отцом. Я не учил тебя кататься на велосипеде, не проверял уроки, не вёл тебя к алтарю… Кстати, об алтаре. Я знаю, что Игорь — хороший парень. Я видел его. Он смотрит на тебя так, как я когда-то смотрел на твою маму. Будь с ним счастлива, дочка. Ты заслужила всё счастье этого мира. Я прошу лишь об одном. Если сможешь. Если найдёшь в своём сердце хотя бы каплю… не прощения, нет… понимания. Приезжай. Я хочу увидеть тебя в последний раз. Просто увидеть. Адрес в конце письма».
Когда Игорь закончил читать, в комнате повисла звенящая тишина. Снизу доносилась музыка и смех гостей, которые ничего не подозревали. Для них там, внизу, продолжался праздник. А здесь, наверху, в моей спальне, пахнущей пионами и предательством, моя жизнь лежала в руинах.
Я подняла глаза на мать.
— Ты знала? — тихо спросила я. — Ты знала про долги?
Маргарита судорожно вздохнула и кивнула.
— Он сказал мне… не всё, конечно. Сказал, что у него большие проблемы, что нам опасно быть рядом. Я умоляла его остаться, говорила, что мы всё решим вместе! Что мы продадим квартиру, уедем… А он… он был как одержимый. Сказал, что так будет лучше. Что он уходит к другой. Я видела, что он врёт, я чувствовала! Но я была так обижена, так напугана… Мне было проще поверить в предательство, чем в то, что нашу семью могут уничтожить какие-то бандиты. Проще было ненавидеть его, чем бояться за него.
— И ты позволила мне ненавидеть его вместе с тобой, — закончила я за неё. Голос был ровным, безэмоциональным. Все слёзы я, кажется, уже выплакала. Внутри была выжженная пустыня.
— Я… я боялась, что ты будешь ждать его! Что ты будешь жить надеждой, а он никогда не вернётся! Я хотела, чтобы ты его забыла, вычеркнула, чтобы у тебя была нормальная жизнь! Я делала это для тебя, Алина!
— Не смей, — прошипела я. — Не смей прикрывать свою ложь заботой обо мне. Ты сделала это для себя. Потому что тебе было так проще. Проще быть брошенной жертвой, чем женой человека, который влез в долги и сбежал, оставив вас в опасности. Ты выбрала удобную для себя правду и заставила меня в неё поверить.
Я встала. Ноги были ватными, но держали. Я подошла к платью, висевшему на стуле. Белое, чистое, идеальное. Символ новой, честной жизни. Какая ирония.
— Игорь, — я повернулась к нему. Он смотрел на меня с такой болью и сочувствием, что у меня снова защемило сердце. — Отмени всё.
— Алина… — начала мама.
— Я сказала, отмени всё! — крикнула я, не глядя на неё. — Я никуда не пойду. Не в этом платье. Не в этой лжи.
Я сорвала с себя шёлковый пеньюар, бросила его на пол и, открыв шкаф, начала лихорадочно вытаскивать первую попавшуюся одежду. Джинсы, свитер… Мне нужен был воздух. Мне нужно было бежать. Отсюда. От неё. От этой свадьбы, которая превратилась в фарс.
— Куда ты? — Игорь мягко взял меня за руку.
Я посмотрела на него, потом на письмо с адресом, лежавшее на кровати.
— Я должна его увидеть.
Глава 3
Решение созрело мгновенно, безапелляционно, как удар молнии. Не было никаких сомнений, никаких «а что, если». Была только одна всепоглощающая мысль: я должна. Должна увидеть его, услышать его голос, заглянуть в глаза и понять, был ли в них хоть отблеск правды все те годы, что он, по его словам, наблюдал за мной издалека.
— Алина, опомнись! — голос матери донёсся до меня будто сквозь толщу воды. — У тебя гости! У тебя жених! Ты не можешь вот так всё бросить и уехать неизвестно куда! Это может быть обман!
Я обернулась. На её лице был страх. Но это был не страх за меня. Это был эгоистичный страх человека, чей тщательно выстроенный мир рушится. Она боялась не того, что я встречусь с больным, умирающим отцом. Она боялась, что я встречусь с правдой, и эта правда окончательно уничтожит ту её версию, которую я знала всю жизнь.
— Обман? — я горько усмехнулась. — Самый большой обман в моей жизни — это ты, мама.
Игорь крепче сжал мою руку.
— Я поеду с тобой.
— Нет, — я покачала головой. — Ты нужен здесь. Пожалуйста, Игорь. Разберись со всем этим… кошмаром. Скажи гостям, что… я не знаю, что я заболела. Что угодно. Прости меня. Прости, что испортила наш день.
— Ты ничего не испортила, — твёрдо сказал он, заглядывая мне в глаза. — Наш день будет тогда, когда ты будешь к нему готова. Когда ты будешь целой. А сейчас… сейчас делай то, что должна. Я всё улажу. И буду ждать твоего звонка. Каждую минуту.
Он поцеловал меня в лоб — долгий, тёплый, заземляющий поцелуй. В этот момент я поняла, что не ошиблась в нём. Никогда. Он был моей скалой, моей единственной константой в этом рушащемся мире.
Я быстро переоделась. Свадебное платье так и осталось лежать на кресле — белое, нетронутое, как символ несбывшейся мечты. Или, может быть, мечты, отложенной на потом. Я схватила сумку, сунула туда телефон и кошелёк. Письмо с адресом я сжала в кулаке так, что ногти впились в ладонь.
Спускаясь по лестнице, я старалась не смотреть по сторонам. Гости, уже изрядно выпившие и весёлые, что-то кричали мне вслед, но их слова не долетали до моего сознания. Я шла сквозь них, как призрак. У самого выхода меня догнала мама.
— Алина, не уходи! Пожалуйста! Давай поговорим! — она схватила меня за рукав.
Я остановилась и посмотрела на неё. В её глазах плескалось отчаяние.
— Нам не о чем говорить, мама. Ты уже всё сказала за эти двадцать лет.
Я осторожно высвободила руку и вышла за дверь. Свежий осенний воздух ударил в лицо, заставив на миг зажмуриться. Мир за пределами нашего дома жил своей жизнью: ехали машины, смеялись прохожие, шелестели под ногами золотые листья. Никто из них не знал, что внутри меня только что умерла целая вселенная.
Я поймала такси. Адрес был на другом конце города, в старом районе, застроенном серыми пятиэтажками и обветшалыми промышленными зданиями. Ехать было около часа. Этот час в дребезжащей машине, пропахшей бензином и дешёвым освежителем воздуха, показался мне вечностью.
Я смотрела в окно на мелькающие пейзажи и пыталась собрать воедино осколки своих мыслей. Кто он, этот человек, к которому я еду? Отец? Или просто незнакомец, чья кровь течёт в моих жилах? Что я ему скажу? Что почувствую? Гнев? Жалость? Прощение? Внутри была звенящая пустота, выжженная полем битвы, на котором столкнулись моё прошлое и настоящее.
Воспоминания, которые я так старательно заперла в самом дальнем чулане своей памяти, начали просачиваться наружу. Вот он подбрасывает меня, совсем маленькую, к самому потолку, и я визжу от восторга и страха. Вот мы с ним строим замок из песка на пляже, и он говорит, что я его самая настоящая принцесса. А вот его спина — широкая, надёжная, удаляющаяся по коридору в тот самый последний вечер. Я тогда не знала, что вижу её в последний раз.
Таксист высадил меня у нужного дома. Это была обшарпанная панельная пятиэтажка с тёмными, грязными окнами подъездов. Запах сырости и кошек. Я сверилась с адресом на письме. Квартира 17, третий этаж.
Каждая ступенька давалась с трудом. Ноги были чугунными. Сердце колотилось где-то в горле. Что ждёт меня за этой дверью? Больной, измождённый старик? Или это всё-таки чья-то злая шутка?
Дверь в квартиру номер 17 была обита старым, потрескавшимся дерматином. Я замерла перед ней, не решаясь нажать на кнопку звонка. Рука, сжимавшая письмо, вспотела. Я сделала глубокий вдох, выдох и, наконец, нажала.
За дверью послышались шаркающие шаги. Медленные, тяжёлые. Щёлкнул замок. Дверь со скрипом приоткрылась.
На пороге стоял он.
Я бы не узнала его, если бы не глаза. Те же самые, серо-голубые, как осеннее небо. Только теперь они были окружены глубокими морщинами и казались утонувшими в измученном, осунувшемся лице. Он был худой, сгорбленный, одетый в старый, выцветший свитер. Седые волосы были редкими, а кожа имела нездоровый, желтоватый оттенок. От того сильного, красивого мужчины, которого я помнила по фотографиям, не осталось и следа. Время и болезнь безжалостно стёрли его черты.
Он смотрел на меня, и в его глазах стояли слёзы.
— Алина… — прохрипел он. Голос был слабым, надтреснутым. — Принцесса моя… Ты пришла.
И в этот момент весь мой гнев, вся моя обида, которую я копила двадцать лет, куда-то испарились. Передо мной стоял не предатель. Передо мной стоял сломленный, умирающий человек, который всю жизнь расплачивался за одну ошибку. И мне стало его невыносимо жаль. Так жаль, что захотелось выть.
Я шагнула через порог, и он обнял меня своими тонкими, слабыми руками. Я уткнулась лицом в его колючий свитер, пахнущий лекарствами и старостью, и впервые за двадцать лет позволила себе назвать его по имени, которое так долго было под запретом в моём сердце.
— Папа…
Глава 4
Квартира была крошечной, почти пустой. Старый диван, покрытый выцветшим пледом, шаткий стол у окна, несколько стульев и книжный шкаф, забитый потрёпанными томиками. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом лекарств и какой-то безысходности. Но при этом здесь было чисто. Видно, что кто-то приходил и убирался.
— Соседка помогает, — перехватив мой взгляд, пояснил отец. — Марья Петровна. Добрая душа.
Он провёл меня в комнату и усадил на диван, а сам опустился на стул напротив. Двигался он с трудом, каждый шаг отдавался в нём видимым усилием. Он не сводил с меня глаз, словно боялся, что я — мираж, который вот-вот растает.
— Ты… такая красивая, — выдохнул он. — Совсем взрослая. Похожа на мать в молодости. Только глаза мои.
Мы молчали. Молчание не было неловким. Оно было… наполненным. Двадцать лет несказанных слов, непрожитых моментов, невыплаканных слёз висели между нами в воздухе. Я не знала, с чего начать. А он, кажется, собирался с силами.
— В письме… я не всё написал, — начал он наконец, и его голос дрожал. — Словами это трудно. Хотел, чтобы ты увидела. Чтобы поверила.
Он поднялся и, подойдя к старому комоду, выдвинул ящик. Достал оттуда потёртую картонную коробку из-под обуви. Поставил её на стол передо мной.
— Это… всё, что у меня осталось. От той жизни.
Я открыла коробку. Сверху лежал мой детский рисунок: криво нарисованная семья — мама, папа и я между ними, и над нашими головами светит огромное жёлтое солнце. Я помнила этот рисунок. Мне было лет шесть. Под ним — стопка фотографий. Моих фотографий. Школьные виньетки, снимки с дней рождения, с выпускного. Он не врал. Он действительно был где-то рядом, в тени, невидимый, но присутствующий.
А на самом дне лежали документы. Пожелтевшие, истлевшие по краям листы. Расписки, долговые обязательства, какие-то бумаги с печатями. Я не разбиралась в этом, но суммы, которые там фигурировали, были астрономическими. И имена… Фамилии людей, которые в те годы гремели на весь город. Бандиты, о которых писали в газетах.
— Я думал, я умный, — горько усмехнулся он. — Думал, обыграю их. Возьму в долг, проверну дело, быстро отдам и вылезу в плюс. А они меня, как щенка, обвели вокруг пальца. Загнали в угол. Я потерял всё. И когда они пришли ко мне в последний раз… один из них, — отец на секунду закрыл глаза, словно снова переживая тот момент, — он достал из кармана твою фотографию. Из школьного альбома. Сказал: «Симпатичная у тебя дочка растёт, Сергей. Жалко будет, если с ней что-то случится. Дети, они ведь такие хрупкие…»
Он замолчал, тяжело дыша. Я смотрела на этого измождённого человека и видела в нём не неудачника, не труса, сбежавшего от проблем. Я видела отца, который пожертвовал всем — своей семьёй, своей репутацией, своей жизнью, — чтобы спасти своего ребёнка. Он выбрал нелёгкий путь. Путь изгоя, предателя. Он позволил нам с матерью ненавидеть себя, чтобы мы могли жить спокойно.
— Почему ты не сказал маме правду? Всю правду? — прошептала я.
— А что бы это изменило? — он пожал плечами. — Она бы не отпустила меня. Начала бы продавать квартиру, искать деньги… Они бы и до неё добрались. Я должен был обрубить все концы. Резко, больно. Чтобы она поверила. Чтобы возненавидела и не стала меня искать. Это был единственный способ уберечь вас. Ложь во спасение, Алина. Самая страшная и горькая ложь в моей жизни.
Он закашлялся. Долго, надрывно. Я вскочила, налила в стакан воды из графина, стоявшего на столе, и протянула ему. Его пальцы, прикоснувшись к моим, были холодными, как лёд.
Когда приступ прошёл, он откинулся на спинку стула, совершенно обессиленный.
— Рак, — сказал он просто, без надрыва. — Лёгкие. Врачи говорят, осталось несколько месяцев. Может, меньше. Я поэтому и решился написать. Не хотел уходить вот так, предателем в твоих глазах. Хотел, чтобы ты знала. Я тебя всегда любил, дочка. Каждый день из этих двадцати лет.
Слёзы текли по моим щекам, но я их не вытирала. Это были уже не слёзы обиды. Это были слёзы очищения. Вся та боль, что камнем лежала у меня на сердце, растворялась в этих слезах. Пустота внутри заполнялась. Не радостью, нет. А чем-то другим. Пониманием. Принятием. И огромной, всепоглощающей жалостью к нему, к маме, к себе. К нашей сломанной, искалеченной жизни.
Я подошла к нему и опустилась на колени перед его стулом. Взяла его холодную, слабую руку в свои. Она была почти невесомой.
— Я верю тебе, папа, — сказала я, глядя ему в глаза. — Я всё понимаю.
Он смотрел на меня, и по его морщинистым щекам тоже текли слёзы.
— Прости меня, — прошептал он. — Если можешь.
— Я прощаю, — ответила я, и это было правдой. В этот самый момент, в этой убогой, пропитанной болезнью и одиночеством комнате, я простила его. Безоговорочно. Потому что его вина была на самом деле его величайшей жертвой. — Я прощаю тебя, папа.
Он сжал мою руку так сильно, как только мог. И в этом слабом рукопожатии было всё: и облегчение, и благодарность, и прощание. Мы сидели так долго, держась за руки, и время, казалось, остановилось. Двадцать лет разлуки сжались в одно-единственное мгновение прощения. И я знала, что этот момент изменил всё. Я приехала сюда разбитой, обманутой девочкой. А уеду — взрослой женщиной, которая, наконец, обрела своё прошлое. И вместе с ним — себя.
Глава 5
Обратная дорога не была похожа на путь в неизвестность. Я ехала в том же такси, смотрела на те же проплывающие мимо улицы, но мир был другим. Потому что другой была я. С плеч словно сняли неподъёмный груз, который я носила двадцать лет, сама того не осознавая до конца. Дышать стало легче.
Отец не отпускал меня долго. Мы проговорили ещё около часа. Он расспрашивал про Игоря, про мою работу, про наши с мамой путешествия, о которых он, оказывается, знал из социальных сетей, куда заходил под чужим именем. Он жил моей жизнью, будучи от неё бесконечно далёким. Перед уходом я записала ему свой номер телефона. Он обещал не звонить, чтобы не мешать, но я настояла. «Позвони, когда захочешь, папа. В любое время».
Когда я вернулась, наш дом встретил меня неестественной тишиной. Гости разошлись. На столе в гостиной сиротливо стояли нетронутые салаты и остывшее горячее. Игорь встретил меня на пороге. Он ничего не спрашивал, просто обнял, и я позволила себе прижаться к его сильному плечу и на несколько секунд закрыть глаза.
— Всё в порядке? — тихо спросил он.
— Теперь да, — ответила я. — Теперь всё на своих местах.
Мама сидела на кухне. Она не плакала. Просто сидела за столом, положив голову на руки, и смотрела в одну точку. Она постарела на десять лет за эти несколько часов. Мой гнев на неё прошёл. Осталась только глухая боль и горькое сочувствие. Она тоже была жертвой. Жертвой обстоятельств, страха и собственной слабости.
Я села напротив. Она подняла на меня свои опухшие от слёз глаза. В них была мольба и страх.
— Я его видела, — сказала я ровным голосом. — Он всё рассказал. И показал.
Маргарита вздрогнула.
— Он… жив?
— Пока да. Он очень болен, мама. Ему осталось недолго.
Она закрыла лицо руками. Её плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Я не стала её утешать. Я просто сидела и ждала.
— Алина… доченька… прости меня, — проговорила она сквозь слёзы. — Я была так напугана, так одинока… Я не знала, как жить дальше. И я выбрала самый простой путь. Я придумала себе историю, в которую было легко поверить, и заставила поверить в неё тебя. Я была слабой. Прости…
Я долго молчала, собираясь с мыслями. Что я могла ей сказать? Что я её прощаю? Нет, это было бы ложью. Прощение отца пришло легко, потому что его ложь была продиктована любовью. Её ложь была продиктована страхом и эгоизмом. Это разные вещи.
— Я понимаю, почему ты это сделала, мама, — сказала я наконец. Голос звучал отстранённо. — Я понимаю твой страх и твою боль. Но я не могу принять твою ложь. Она отравила двадцать лет моей жизни. Она сделала меня такой, какая я есть — недоверчивой, вечно ждущей подвоха. Ты говорила, что защищала меня, но на самом деле ты просто строила стену вокруг себя, используя меня как один из кирпичиков. Нам обеим предстоит долгий путь, чтобы это исправить. Путь к примирению, который должен быть основан на честности. Больше никакой лжи между нами. Никогда.
Она подняла на меня глаза, полные слёз и… надежды. Она поняла. Я не вычеркнула её из своей жизни. Я дала нам шанс. Но это будет совсем другая история.
Игорь вошёл на кухню, держа в руках два бокала с шампанским. Он поставил их на стол.
— Я думаю, сегодня всё-таки есть что отпраздновать, — мягко сказал он.
Я посмотрела на него, потом на своё отражение в тёмном окне. Измученная, с размазанной тушью, в обычном свитере. Совсем не невеста.
— Кажется, мы пропустили нашу свадьбу.
— Мы ничего не пропустили, — улыбнулся Игорь. — Мы просто поменяли сценарий. Настоящая свадьба — это не платье и не гости. Это когда два человека готовы пройти вместе через что угодно. Мне кажется, мы сегодня сдали этот экзамен на отлично. А расписаться мы можем и завтра. В джинсах.
Он взял мою руку. Его ладонь была тёплой и надёжной. И я, глядя в его любящие глаза, поняла, что он прав. Мой мир не рухнул. Он просто обрёл настоящее, прочное основание. Фундамент, построенный не на красивой сказке, а на горькой, но исцеляющей правде.
Отец умер через два месяца. Я была рядом. Мы много говорили в эти последние недели. Он рассказывал мне о своей жизни, я — о своей. Мы пытались наверстать двадцать потерянных лет. Это было невозможно, но мы пытались. Он ушёл спокойно, во сне. И на его лице впервые за всё время нашего нового знакомства была улыбка. Он обрёл покой.
Наша с Игорем свадьба всё-таки состоялась. Через полгода. Это был тихий праздник для самых близких. Я была в простом кремовом платье, и в этот день я действительно чувствовала себя самой счастливой. Мама была рядом. Между нами всё ещё стояла тень прошлого, но мы учились говорить. Честно. Больно. Но честно.
Письмо отца я храню. Иногда я перечитываю его. Оно больше не причиняет мне боли. Оно — напоминание о том, что любовь бывает разной. Иногда она тихая и созидающая, как любовь Игоря. А иногда — жертвенная и разрушительная, как любовь моих родителей. И ещё оно — напоминание о том, что правда, какой бы горькой она ни была, всегда лучше самой сладкой лжи. Она не всегда приносит счастье, но она всегда приносит свободу. И целостность. А это, как я теперь знаю, гораздо важнее.