Вечерний офис пахнет остывшим кофе, пылью на мониторах и тихим, почти осязаемым одиночеством. За окном сентябрьский дождь лениво полощет уставший город, превращая огни фонарей в расплывчатые акварельные пятна. Я одна. Как, впрочем, и всегда по вторникам и четвергам. А иногда и по средам.
— Галина Петровна, голубушка, задержитесь, будьте так добры. Отчет горит, без вас никак! — голос начальника, Олега Сергеевича, всегда звучит так, будто он делает тебе величайшее одолжение. Сладкий, как пересахаренный чай, и такой же липкий.
И я остаюсь. Уже двадцать лет в этой конторе, из них последние пять — в роли бесплатной «палочки-выручалочки». Сначала это были редкие просьбы, потом они вошли в систему, а после и вовсе стали негласной обязанностью. Я молчала. Куда мне идти в мои пятьдесят восемь? До пенсии — рукой подать, а кому нужен старый, проверенный кадр, когда вокруг столько молодых, зубастых, готовых работать за идею?
Муж мой, Царствие ему Небесное, всегда говорил: «Галя, ты у меня человек-кремень. Но слишком мягкий кремень. Об тебя все кому не лень спички зажигают, а ты терпишь». Так и есть. Терплю. Дочку Светку надо было на ноги ставить, одной тянуть лямку. Привыкла быть удобной, сговорчивой. Сказали «надо» — значит, надо.
Но пять лет назад что-то во мне щелкнуло. Не сломалось, нет. А именно — включилось. Это был вечер, похожий на этот. Олег Сергеевич снова попросил «войти в положение», а я, глядя на его сытое, лоснящееся лицо, вдруг почувствовала не обиду, а холодную, звенящую ярость. Она была тихой, как мышь под веником, но такой настоящей.
В тот вечер, доделывая чужую работу, я открыла чат, где висело его сообщение: «Галина Петровна, добейте отчет по „Веге“, пожалуйста. Срочно! До 22:00 жду». Я посмотрела на часы на мониторе — 21:47. Рука сама потянулась к кнопке «Print Screen». Щелчок. Картинка сохранилась в безымянной папке на рабочем столе. Это был мой первый скриншот. Моя первая маленькая, тайная месть.
С тех пор это стало моим ритуалом. Каждая просьба задержаться, каждое сообщение в мессенджере после шести вечера, каждый электронный табель, где мои переработки волшебным образом исчезали, — всё это методично сохранялось в папку с невинным названием «Рецепты». За пять лет там накопился целый кулинарный талмуд моей горечи. Сотни файлов, сотни часов моей жизни, отданных бесплатно. Я не жаловалась. Я просто копила.
Сегодняшний день стал той самой последней каплей, которая сдвигает лавину. Утром Олег Сергеевич собрал всех в переговорной. Сиял, как начищенный самовар.
— Коллеги! Хочу отметить выдающиеся успехи нашего нового сотрудника, Антона! — он покровительственно положил руку на плечо молодому вертлявому мальчишке, который работал у нас всего третий месяц. — Антон в рекордные сроки закрыл сложнейший проект по «Горизонту»! Премия в размере оклада! Поучитесь, товарищи, как надо работать!
Я сидела и смотрела на этого Антона, на его глуповато-счастливую улыбку, и чувствовала, как внутри всё каменеет. Проект по «Горизонту»… Это я сидела над ним две последние недели до полуночи. Это я выверяла каждую цифру, исправляла его дурацкие ошибки, переделывала таблицы. Антон лишь ставил свою подпись. А я… я даже «спасибо» не услышала.
В тот момент я поняла: хватит. Чаша не просто переполнилась — ее края уже осыпались от давления.
Весь оставшийся день я работала на автомате. Цифры, отчеты, счета-фактуры — всё плыло перед глазами. Внутри набатом билась одна мысль: «Несправедливо. Не-спра-вед-ли-во». Эта мысль была такой громкой, что заглушала гул офиса, звонки телефонов и даже привычные шуточки коллег.
Домой я приехала выжатая, как лимон. Светка, моя дочка, сразу почувствовала неладное. Она у меня умница, современная, с характером. Не то что я. Работает в крупной IT-компании, где за каждую минуту переработки платят или отгул дают. Она давно уже говорила: «Мам, тебя же просто используют! Почему ты молчишь?». А я отмахивалась: «Ой, да ладно, дочка, где я другую работу найду?».
— Мам, что случилось? — Света отложила свой ноутбук и села напротив меня на кухне. — На тебе лица нет. Опять твой Олег Сергеевич?
Я молча помешивала ложечкой остывший чай в чашке. Говорить не было сил. Казалось, если я сейчас открою рот, то из меня польется не тихая жалоба, а такой крик, что стекла задрожат.
— Мама, поговори со мной.
И я не выдержала. Рассказала всё. Про Антона, про премию, про бессонные ночи над его отчетом. А потом, сама не зная зачем, добавила тихим, срывающимся шепотом:
— Пять лет, Светочка. Пять лет он мне ни копейки за это не заплатил.
Света смотрела на меня, и в ее глазах я увидела то, чего боялась — не жалость, а гнев. Праведный, чистый гнев.
— Пять лет?! — она вскочила со стула. — Мама, да это же… это же просто грабеж! Почему ты молчала?!
— Боялась, — честно призналась я. — Боялась работу потерять. Да и кому жаловаться? Слово мое против его слова.
И тут я вспомнила про свою тайную папку.
— Хотя… — я медленно подняла на нее глаза. — Кое-что у меня есть.
Через десять минут мы сидели перед моим стареньким домашним ноутбуком. Я ввела пароль, открыла папку «Рецепты» и показала ей. Светлана молча прокручивала файл за файлом. Скриншоты чатов, письма с пометкой «СРОЧНО!!!» в десять вечера, фотографии табеля до и после его «корректировки». Ее лицо становилось всё более суровым.
Она просматривала молча, минут десять. А потом резко закрыла ноутбук и посмотрела на меня в упор. В ее глазах горел огонь.
— Мама, — сказала она твердо, и от ее тона у меня по спине пробежали мурашки. — Хватит бояться. Мы будем бороться. Завтра же ищем юриста. И мы вернем каждый час. Каждую копейку. Я тебе обещаю.
Впервые за много лет я почувствовала, что лед, сковавший мою душу, тронулся. Рядом со мной была не просто моя дочь. Рядом был мой боец. И, кажется, я сама была готова стать таким же бойцом.
Глава 2. Первый выстрел
Страх — липкая, вязкая штука. Он обволакивает, шепчет на ухо всякие гадости: «Не лезь», «Будет хуже», «Проиграешь и останешься у разбитого корыта». Всю ночь я ворочалась, представляя себе увольнение, позор, безденежье. Но утром, увидев решительное лицо Светы, я поняла, что пути назад нет.
Юриста звали Борис Михайлович. Нашли его по рекомендации Светиной подруги — «спец по трудовым спорам, злой, как собака, и дотошный, как налоговый инспектор». Его офис оказался маленькой комнаткой в старом здании, заставленной стеллажами с папками. Сам он был невысоким, сухим мужчиной с цепким, пронзительным взглядом.
Я, робея, выложила перед ним флешку с моим «архивом».
— Вот… всё, что я смогла собрать за пять лет, — пролепетала я, чувствуя себя школьницей на экзамене.
Борис Михайлович молча вставил флешку в ноутбук. На его лице не дрогнул ни один мускул, пока он просматривал мои скриншоты. Он лишь изредка хмыкал и постукивал костяшками пальцев по столу. Тишина в кабинете звенела так, что, казалось, ее можно потрогать. Я уже приготовилась услышать что-то вроде: «Галина Петровна, это, конечно, неприятно, но юридической силы не имеет».
Но он вдруг поднял на меня свои колючие глаза и впервые за все время нашей встречи улыбнулся. Улыбка у него была хищная, довольная.
— Галина Петровна, да вы у меня просто золото! — произнес он с неожиданным воодушевлением. — Это не просто доказательства. Это железобетонная база! Тут вам не просто переработки, тут систематическое нарушение трудового кодекса. Мы с вами вашего Олега Сергеевича не просто накажем. Мы его разорим.
От этих слов у меня отлегло от сердца. Я почувствовала такую мощную волну облегчения, что едва не расплакалась прямо там, в его кабинете. Появилась надежда. Хрупкая, как первый весенний ледок, но настоящая.
— Что мне делать? — спросила я, обретя дар речи.
— Для начала, — Борис Михайлович потер руки, — попробуем решить миром. Вы пойдете к своему начальнику и спокойно, без эмоций, изложите свои требования. Назовите точную сумму, которую мы с вами сейчас подсчитаем. Ведите себя уверенно. Если он откажет — а он, скорее всего, откажет, — то мы переходим к плану «Б». Трудовая инспекция и суд.
Разговор с Олегом Сергеевичем был назначен на следующий день. Я всю ночь репетировала речь. Я была спокойна. Я была уверена. Но стоило мне войти в его просторный, пахнущий дорогим парфюмом и кожей кабинет, как вся моя уверенность испарилась. Он сидел в своем огромном кресле — хозяин жизни, вершитель судеб. А я — маленькая, серая мышка.
— Галочка, ты по какому вопросу? — он оторвался от бумаг, одарив меня своей фирменной снисходительной улыбкой. Он всегда называл меня «Галочкой», когда хотел что-то попросить или подчеркнуть свою власть.
Я сглотнула ком в горле и, стараясь, чтобы голос не дрожал, начала:
— Олег Сергеевич, я хотела бы обсудить вопрос оплаты моих сверхурочных часов. За последние пять лет.
Он удивленно вскинул брови. Улыбка сползла с его лица.
— Каких еще сверхурочных, Петровна? Ты о чем?
— О тех, когда я оставалась по вашей просьбе. У меня всё зафиксировано. Я подсчитала, и с учетом компенсации за задержку выплат, компания должна мне… — я назвала сумму. Сумма была внушительной, почти с годовой оклад.
В кабинете повисла тишина. Олег Сергеевич смотрел на меня так, будто я вдруг заговорила на китайском. А потом он рассмеялся. Громко, неприятно.
— Петровна, ты в своем уме? Решила перед пенсией подзаработать? Ты же понимаешь, что никто тебе ничего не заплатит. Это была твоя инициатива, помощь коллективу. Лояльность, так сказать.
— Это была не лояльность, а неоплачиваемая работа, — я сама удивилась твердости в своем голосе.
Тут его лицо изменилось. Мягкость и снисходительность исчезли, уступив место холодной злобе.
— Значит так, Галина Петровна, — процедил он сквозь зубы. — Я ценю твою работу, но незаменимых у нас нет. Еще раз услышу подобные разговоры — вылетишь отсюда по статье за несоответствие. И никакая трудовая инспекция тебе не поможет. У меня везде свои люди. А теперь иди. Работай.
Я вышла из его кабинета с пылающими щеками и бешено колотящимся сердцем. С одной стороны, было страшно. Он угрожал. Прямо и без обиняков. Но с другой — я чувствовала странное удовлетворение. Маски были сброшены. Мирные переговоры провалились, и это развязало мне руки.
Атмосфера в офисе после этого разговора изменилась. Видимо, тонкие стены кабинета не смогли удержать наш диалог в секрете. Коллеги разделились на два лагеря. Одни, вроде молоденькой Лены из отдела кадров, стали подходить ко мне, когда никто не видел, и шепотом говорить: «Галина Петровна, вы молодец! Он и нас так же заставляет…». Они делились своими историями, и я понимала, что я не одна. Другие же, особенно те, кто был на хорошем счету у начальства, вроде нашей главной сплетницы Тамары Игнатьевны, стали откровенно меня сторониться. Они проходили мимо, делая вид, что не замечают, боялись даже поздороваться.
Я оказалась в вакууме. В центре маленькой офисной бури. И это было только начало. Олег Сергеевич слов на ветер не бросал. Он начал войну.
Глава 3. Под перекрестным огнем
Война Олега Сергеевича была не громкой, а тихой, изматывающей. Он решил не увольнять меня, а выжить. Превратить мою работу в персональный ад, чтобы я сама написала заявление «по собственному».
Началось с мелочей. Раньше я вела несколько крупных, стабильных клиентов. Теперь их передали другим, а мне свалили всю самую нудную, кропотливую и неблагодарную работу: архивы, сверки с давно забытыми поставщиками, разбор бумажных завалов десятилетней давности.
— Галина Петровна, вот вам задача государственной важности! — с издевкой говорил он, ставя передо мной пыльную коробку с документами. — Уверен, никто лучше вас с этим не справится.
Затем он начал ставить невыполнимые сроки. «Этот отчет должен быть у меня на столе завтра в девять утра!» — говорил он в шесть вечера, вручая мне талмуд на триста страниц. Я сидела до ночи, в глазах рябило от цифр, спина ныла, но я делала. Делала назло ему, назло себе, назло всему миру. Каждый раз, отправляя готовый отчет за пять минут до дедлайна, я чувствовала себя солдатом, отбившим очередную атаку. И, конечно, делала скриншот. Моя папка «Рецепты» продолжала пухнуть.
Он начал придираться к каждой запятой, к каждой мелочи. Устраивал публичные разносы на планерках, выставляя меня некомпетентной старой клячей.
— Галина Петровна, вы опять перепутали НДС! Как можно быть такой невнимательной? Вам, может, пора на заслуженный отдых?
Коллектив молчал, потупив взоры. Кто-то сочувственно вздыхал, кто-то злорадно ухмылялся. Я стояла, сцепив руки за спиной, и чувствовала, как горит лицо от унижения. Но я не плакала. Не позволяла себе этой слабости. Я просто смотрела ему в глаза и молчала. Мое молчание бесило его больше, чем любые оправдания.
Были моменты, когда хотелось всё бросить. Прийти домой, упасть на диван и сказать Свете: «Всё, дочка, я больше не могу. Он победил». Сомнения, как черви, точили меня изнутри. Может, и правда зря я это затеяла? Может, надо было сидеть тихо, как я делала это всю жизнь? Кому я что докажу? Останусь одна, без работы, без денег, с клеймом скандалистки.
В один из таких особенно тяжелых вечеров я позвонила Свете.
— Свет, я так устала… — голос дрожал. — Он меня просто уничтожает. Я, наверное, сдамся.
— Мам! — резко ответила дочь. — А ну-ка соберись! Ты что, забыла, ради чего всё это начала? Не ради денег же! Ради себя! Ради своего достоинства! Ты хочешь, чтобы он и дальше вытирал о тебя ноги? Хочешь, чтобы все эти пять лет унижений так и остались безнаказанными? Ты уже прошла половину пути! Не смей сдаваться сейчас!
Ее слова были как ушат холодной воды. Она была права. Если я сдамся сейчас, я предам не только ее, но и саму себя. Ту новую себя, которая начала робко просыпаться во мне.
— Вспомни, мама, — уже мягче добавила Света. — Вспомни, как ты сидела ночами, как делала эти скриншоты. Ты уже тогда была борцом, просто сама этого не знала. Ты не одна, я с тобой. Борис Михайлович с тобой. Правда на твоей стороне.
Этот разговор придал мне сил. Я вытерла слезы, выпрямила спину и поняла — я дойду до конца. Чего бы мне это ни стоило.
Поддержка приходила оттуда, откуда я не ждала. Однажды ко мне подошла уборщица, тетя Маша, простая деревенская женщина.
— Петровна, ты держись, — сказала она, вытирая пыль с моего стола. — Этот упырь тут всех достал. Ты за всех нас стоишь. Не сдавайся, милая.
Ее простые, искренние слова значили для меня больше, чем все речи психологов о силе духа. Я поняла, что моя борьба — это не только моя личная война. Это маленький бунт в отдельно взятом офисном царстве, где все привыкли молчать и терпеть.
Борис Михайлович тем временем готовил «план Б». Мы составили официальную жалобу, приложив к ней распечатки самых вопиющих доказательств из моего архива. Стопка бумаги получилась внушительной — толщиной с хороший роман.
— Ну что, Галина Петровна, — сказал юрист, взвешивая эту стопку в руке. — Пора переходить в наступление. Наш тихий омут сейчас превратится в штормовое море. Вы готовы?
Я посмотрела на эту кипу бумаг — наглядное свидетельство пяти лет моего терпения и унижения.
— Готова, — твердо ответила я.
На следующий день я взяла отгул. Вместе со Светой мы поехали в здание Трудовой инспекции. Серое, казенное, безликое. Но для меня оно было символом надежды. Я отдала инспектору свое заявление и папку с документами. Молодая девушка, принимавшая бумаги, удивленно присвистнула, увидев их объем.
— Ничего себе у вас тут… dossier, — сказала она. — Хорошо. Заявление принято. Ждите вызова.
Выходя из здания на улицу, я сделала глубокий вдох. Воздух казался другим — свежим, чистым, пахнущим свободой. Я сделала свой ход. Теперь очередь была за ним.
Глава 4. Очная ставка
Неделя ожидания тянулась, как резиновая. На работе Олег Сергеевич, видимо, еще ничего не знал и продолжал свою тактику психологического давления. Но я уже не обращала на это внимания. Я была как натянутая струна, вся в ожидании звонка.
И он раздался. В пятницу вечером. Звонила инспектор, та самая девушка, что принимала у меня документы.
— Галина Петровна, здравствуйте. Инна Валерьевна, трудовая инспекция. Ваша жалоба рассмотрена. Мы вызываем вас и вашего руководителя, Олега Сергеевича, на очную ставку в понедельник, в одиннадцать ноль-ноль. Явка строго обязательна.
Сердце ухнуло куда-то в пятки и тут же взлетело вверх. Началось.
О том, что Олега Сергеевича тоже вызвали, я узнала по его реакции в понедельник утром. Он влетел в офис, как фурия. Лицо багровое, глаза мечут молнии. Он не сказал мне ни слова, но тот взгляд, который он бросил в мою сторону, был красноречивее любых проклятий. В нем смешались ярость, удивление и, кажется, впервые — страх. Он не ожидал от тихой, безответной «Галочки» такого хода.
В кабинет Инны Валерьевны мы вошли порознь. Я — за пять минут до назначенного времени, он — ровно в одиннадцать, с видом короля, которого заставили явиться на допрос к черни.
Кабинет был маленький, казенный. Инспектор, молодая женщина с умными, серьезными глазами, сидела за столом, на котором лежала моя пухлая папка.
— Присаживайтесь, — кивнула она.
Я села, чувствуя, как дрожат коленки. Олег Сергеевич плюхнулся на стул напротив, источая волны презрения и самоуверенной наглости.
— Итак, — начала Инна Валерьевна, — у нас жалоба от Галины Петровны на систематическую неоплату сверхурочной работы. Олег Сергеевич, что вы можете пояснить по этому поводу?
— Пояснить? — он усмехнулся. — Это какая-то ошибка. Или злой умысел. Галина Петровна — ценный сотрудник, но, видимо, возраст дает о себе знать. Какие-то фантазии… Никаких сверхурочных у нас в компании нет и никогда не было. Мы строго соблюдаем Трудовой кодекс.
Он лгал. Лгал так нагло, так уверенно, глядя прямо в глаза инспектору, что на секунду я сама засомневалась — а может, и правда, мне всё это приснилось?
Но Инна Валерьевна была невозмутима.
— Хорошо, — она открыла мою папку. — Тогда как вы объясните вот это?
Она повернула к нему монитор, на котором был открыт скриншот нашего рабочего чата. Сообщение от него, отправленное в 21:15: «Галина Петровна, срочно переделайте баланс! Завтра утром он должен быть у меня!».
Олег Сергеевич нахмурился.
— Это… это был экстренный случай. Единичный. Я попросил помочь, она согласилась. Из лояльности к компании.
— Единичный? — Инна Валерьевна щелкнула мышкой. — А вот еще один. И еще. И еще. У меня тут архив ваших «единичных случаев» за пять лет. Вот, например, переписка от… — она назвала дату трехлетней давности. — Вы просите Галину Петровну выйти на работу в субботу. Это тоже была лояльность?
Он начал закипать. Самоуверенность потихоньку сменялась раздражением.
— Послушайте, она никогда не жаловалась! Никогда не требовала оплаты! Если бы она сказала, мы бы всё решили! Она просто копила обиды, а теперь решила устроить шантаж! Мстит за то, что я сделал ей замечание по работе!
Тут я не выдержала. Все эти годы страха, унижения, молчаливой ярости вдруг прорвались наружу. Но это был не крик. Это был спокойный, холодный голос, который я сама в себе не узнавала.
— Я не мщу, Олег Сергеевич, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Я требую то, что мне положено по закону. То, что я заработала своим трудом, пока вы отдыхали дома с семьей. Я молчала, потому что боялась потерять работу. Вы сами создали в компании такую атмосферу, где боятся слово сказать против вас.
И я начала говорить. Я рассказывала всё: про то, как он заставлял меня доделывать работу за других, про ночные звонки, про испорченные выходные. Я говорила спокойно, четко, излагая факты. А Инна Валерьевна подкрепляла каждое мое слово очередным документом из папки. Вот скриншот, вот письмо, вот табель учета…
Олег Сергеевич сначала пытался перебивать, выкручиваться, обвинять меня во всех смертных грехах — и в некомпетентности, и в склочном характере, и чуть ли не в маразме. Но против неопровержимых доказательств он был бессилен. Его лицо из багрового стало бледным. На лбу выступила испарина. Он понял, что проиграл.
В какой-то момент, когда инспектор показала ему скриншот его поручения по проекту «Горизонт» и спросила, почему премию за него получил другой сотрудник, он просто замолчал. Сдулся, как проколотый шарик.
И в этот самый момент я почувствовала это. Не злорадство, нет. А невероятный, пьянящий прилив сил. Груз, который давил на меня годами, вдруг исчез. Страх испарился. Я сидела в этом казенном кабинете, напротив своего поверженного начальника, и впервые за долгое время чувствовала себя не жертвой, а победителем. Я выпрямила спину. Дрожь в коленках прошла. Я обрела свой голос. И это было важнее любых денег.
Инна Валерьевна закрыла папку.
— Думаю, на сегодня всё ясно, — сказала она ледяным тоном, глядя на Олега Сергеевича. — Мы начинаем полную проверку вашей организации. Ожидайте официального предписания.
Когда я вышла из кабинета на улицу, мне показалось, что солнце светит ярче, а воздух стал слаще. Я сделала глубокий вдох полной грудью. Я победила.
Глава 5. Билет в новую жизнь
Последствия не заставили себя долго ждать. Проверка трудовой инспекции была для компании Олега Сергеевича сродни урагану. Вскрылись не только мои неоплаченные сверхурочные, но и масса других нарушений. На фирму наложили огромный штраф, а самому Олегу Сергеевичу вынесли предписание и лишили всех годовых премий. Его репутация в деловых кругах, которой он так кичился, треснула, как старая чашка.
Через две недели мне на карту пришла вся сумма. До копеечки. Пять лет моей жизни, оцененные в рублях. Глядя на цифры в смс-сообщении от банка, я не почувствовала бурной радости. Это было скорее чувство завершенности. Справедливость, пусть и с большим опозданием, восторжествовала.
На следующий день я написала заявление об увольнении. Я вошла в кабинет Олега Сергеевича без стука. Он сидел за своим столом, осунувшийся, постаревший лет на десять. Он поднял на меня тяжелый, полный ненависти взгляд.
— Пришла добить? — прохрипел он.
— Я пришла уволиться, — я спокойно положила заявление ему на стол.
Он молча взял бумагу. Не было ни угроз, ни уговоров. Только глухая, бессильная злоба. Я развернулась и пошла к выходу.
— Петровна, — окликнул он меня у самой двери.
Я обернулась.
— Зачем? Зачем тебе всё это было надо?
Я на секунду задумалась. А действительно, зачем? Ведь дело было уже не в деньгах.
— Чтобы снова начать себя уважать, Олег Сергеевич, — ответила я и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Впервые — в ровно шесть часов вечера.
Мой уход произвел в офисе эффект разорвавшейся бомбы. Меня провожали взглядами — кто-то с восхищением, кто-то с завистью, кто-то со страхом. Леночка из отдела кадров догнала меня у лифта и сунула в руку маленькую шоколадку.
— Галина Петровна, спасибо вам, — прошептала она. — Вы показали нам, что бороться можно.
И это было для меня высшей наградой.
А через месяц мы со Светкой сидели в купе поезда, который уносил нас на север, в Карелию. Это была моя давняя мечта, которую я откладывала год за годом. То денег нет, то времени, то сил. Теперь у меня было всё.
Мы стояли на скалистом берегу Ладожского озера. Холодный ветер трепал волосы, пахло водой, соснами и свободой. Огромные валуны, отполированные временем и волнами, лежали у кромки воды, как спящие доисторические животные. Вдалеке виднелись острова, окутанные легкой дымкой. Тишина и величие этого места завораживали.
— Ну что, мама? Не жалеешь? — Света обняла меня за плечи.
Я посмотрела на ее счастливое, родное лицо, потом на бескрайнюю гладь озера, отражавшую высокое северное небо. Впервые за много-много лет я чувствовала абсолютное, всепоглощающее спокойствие. Не было ни тревог о будущем, ни горечи о прошлом. Было только это мгновение.
— Нет, дочка, — я улыбнулась. — Ни о чем не жалею. Знаешь, я всю жизнь была как вот этот камень. Терпела, молчала, позволяла всем обтачивать мои острые углы. А теперь я чувствую себя, как вот эта вода. Свободная. Сильная. И если на моем пути снова возникнет преграда, я ее не буду терпеть. Я ее просто обойду или подточу.
Света засмеялась. И я засмеялась вместе с ней. Это был смех двух счастливых, свободных женщин, которые знали, что теперь всё будет по-другому. Мой пятилетний марафон по сбору скриншотов закончился. Впереди была новая жизнь. И я была к ней готова.