Мама иногда брала меня на работу – она управляла краном в цеху, а я, поглядев как делаются панели, из которых строят дома, и устав от сильного производственного шума в огромном помещении, хотел спать. Когда в тепловых камерах зрели железобетонные панели, мама моя умудрялась там варить и греть еду.
Сейчас я бы с удовольствием сходил в советскую столовую. Тогда всё натуральное готовили, из многочисленных сибирских колхозов доставлялась на заводы наисвежайшая продукция. Повара кудесничали профессионально, готовили от души. Вот вроде бы простая манка. В серединке тарелки, словно солнышко, растоплено сливочное масло, рядом стоит вкусный-превкусный стакан с какао.
Да, очень хочется сходить в советскую столовую, набрать полный поднос» А это первое блюдо, второе, салат, сметана, компот, пирожок или булочка, и заплатить за всё это – рубль! Получив ещё и сдачу – копеек двадцать. На которые можно было сбегать в кинотеатр «Октябрь», детский сеанс стоил десять копеек. Или купить папирос.
Вы читаете окончание. Начало здесь
Мама, Анастасия Андреевна, прямо в кабине крана стелила мне телогреечку, где я и спал под громкий цеховой производственный шум. И был счастлив! Что не один в холодной барачной комнатушке, а с мамочкой.
А разве можно забыть, как сосед по бараку дядя Володя, по прозвищу, данному ему моей мамой «пан Величинский», выносит из барака дымящееся ёдово свиньям. Идёт в одной тельняшке до сарайки, а на улице, меж тем, под сорок градусов мороза! Мамочка моя всё мирила дядю Володю с тётей Дусей, когда они ругались. Однажды со мною ночевала мама тёти Дуси, Пелагея Никандровна, и я был рад, что ночую не один. Хорошая, добрая была старушка... Далёкое барачное детство, где ты?
Старший сын мой работал инженером-строителем, младший, Сергей, окончив девять классов, пошёл учиться в педучилище. Настояла на этом жена Ирина. Переживали, что Серёжка не сдаст экзамены в школе. Сергей же, поступив в педучилище, стал там хорошо учиться и с замечательными результатами его окончил.
После поступил в университет. Так же, как и брат Виктор, выбрал профессию инженера-строителя.
Пригласили нас женой Ириной на родительское собрание в университет. Горестно было осознавать, что в группе сына учится только девять человек! Вспоминали славные былые годы Братска. А в эти времена грустны были не только родители, но и преподаватели.
В военкомате сыну сказали: одно образование у тебя есть, надо отслужить в армии. Потом, если захочешь, продолжишь учёбу. Сергей сдал экзамены за полугодие в университете и вот теперь собирается в армию. Боже! Сколько семей в нашей стране переживают похожее! Конечно, волнуются за детей, теряют здоровье, стареют… Помоги нам, Господи!
***
Все эти годы я писал сказки, рассказы, стихи. Была многолетняя переписка с великим русским писателем Василием Ивановичем Беловым и его женой Ольгой Сергеевной. Когда Василий Иванович умер, думал, дорогая для моей души переписка прервётся, но, слава Богу, что с Ольгой Сергеевной Беловой переписываемся и поныне.
Однажды в наш город приехал со спектаклем «Любовь не картошка» народный артист Александр Яковлевич Михайлов. Шибко мне хотелось подарить ему книгу «Аналой». Но на спектакль не попал. Работали через двое суток, мужики-сменщики матерились и ни в какую не подменяли.
Но добрые люди передали мою книгу артисту. Вскоре раздался звонок. Звонил Александр Яковлевич, благодарил за книгу, за то, что написал о многих его друзьях – Василии Ивановиче Белове, Василии Макаровиче Шукшине, Михаиле Сергеевиче Евдокимове, Валентине Григорьевиче Распутине. Говорил, что понравился ему мой рассказ «Совесть», а ещё сказал: «Береги себя, мальчишка!» Какой же, говорю, мальчишка, мне – пятьдесят два. «А мне – 74!».
В разговоре спросил Александр Яковлевич, как я нашёл деньги на такую толстую книгу? Ответил, что долго копил. И вот народный артист решил помочь мне – передал через добрых людей десять тысяч рублей…
Трогает это всё душу мою, очень трогает!
Спустя некоторое время по рассказу «Совесть» поставили спектакль. Поставил его мой друг, артист Братского театра Володя Куликов. Он же поставил спектакль «Мы родом из Братска», по четырём моим рассказам.
Судьба свела с журналистом Сергеем Максимовичем Маслаковым из Иркутска, и мы стали друзьями. Благодаря ему мои рассказы появились в газете «Сибирский характер», тираж был тогда сорок пять тысяч экземпляров.
Теплит душу, что писал о простых людях. Не тех, которых хвалят на каждом шагу, а тех, о которых никто бы и не написал никогда.
Жизнь есть жизнь, саднит душу мою!.. У Сергея случился тяжёлый инсульт, живёт сейчас на Алтае с мамой. В Братске он еле доходил до больницы, и когда прямо в больнице упал в обморок, то врачи дали ему третью группу инвалидности. По тогдашним деньгам это шесть тысяч. Но даётся такая инвалидность на год, потом её надо подтверждать… А у него совсем нет сил, чтобы ходить по врачам.
***
В свободное от работы время хожу по детским садам, по школам. Сам напрашиваюсь, а когда и учителя приглашают. Детям интересно всё, да и время, в котором ныне живём, как всегда, на Руси сложное. Но как же радует душу, когда говорю детям: давайте три раза громко скажем «Хоришь – Моришь – хо – хо – хо», и уж глядишь кто-то от смеха на парту валится.
Всегда, когда выступаю в школах, задаю детям вопрос:
– Сколько времени уйдёт, чтобы вскипятить чайник?
Ответ – пять минут, а то и быстрее. Спрашиваю тогда:
– А сколько, вы думаете, уходило времени у меня, чтобы вскипятить чайник, когда я жил в бараке?..
И когда говорю, что два часа, ученики удивляются. Рассказываю, что надо было сходить наколоть дров, да ещё подобрать сухие дрова поровну с сырыми, чтобы горели нормально. Разбить молотком лёд в вёдрах, поставить железный или чугунный чайник на печь.
Говорю детям, что город Братск только строился и детских колясок не хватало. Я спал в большой железной ванне, где мама стирала одежду.
Интересно это всё нашим детям! Кто-то знаком с такой жизнью – живя на даче летом, или у бабушки в деревне. Дети делятся своими впечатлениями. И всем становится теплее, даже постоянным нарушителям дисциплины.
Однажды в школе произошла такая история. Вхожу в класс, все здороваются. А одна школьница стоит спиной. Постояв так какое-то время, она всё же села на своё место. Учителя предупреждали меня, что класс сложный. Потом, когда разговорились с детьми, эта девочка сказала, что видела, как я выступал в клубе в народной рубахе. Пел песню «Там, среди русских полей». И – улыбнулась. А я радовался словно дитя, когда она улыбнулась!
Почти всегда во время выступлений я рассказываю детям о своей барачной жизни, читаю рассказы, сказки и обязательно пою народные песни. Иногда читаю свои стихи, вот отрывок:
Барак холодный, мать затапливает печь,
Здоровый кот кусочки мяса ждёт.
Мои ресницы в инее, их надо поберечь:
Под одеяло с головой и – отойдёт.
Остыла за ночь комнатушка наша,
Башку отогревая, мыслю так:
Куриного бульона мне мамаша,
Готовит. Эх, наемся натощак.
Маманя! Милая моя маманя!
Всю жизнь в волненьи за меня…
Трогает душу, что нет такого класса, который бы не подпевал мне во время исполнения песни «Выйду в поле ночью с конём». Двадцать с лишним лет участия в народном хоре «Русское поле» много мне дали! А раз дадено – надобно делиться.
Грусть, тоска, конечно же, являются ко мне. Хожу в храм. По субботам, воскресениям – это само собою, а когда и среди недели, ежели душа попросит. Святой Серафим Саровский говорил, что от уныния спасает работа, он и сам при жизни работал до полного изнурения, чтобы спастись.
В один из летних дней с Витей Базановым сходили на могилку к заводскому товарищу Диме Соколенко. У него совсем не было родных. Я сочинил стихи:
На могилку товарища шли,
Два друга сибирской дорогой.
А вместо цветов принесли,
Две веточки кедра с тревогой.
Печаль все века глубока,
И тот окоём – словно бездна.
Душа, ведь она широка,
И в горе нередко болезна.
...............................................
Два человека в тиши,
Плача, брели по погосту…
Потом зашли к Вите во времянку, помянули по русскому обычаю Диму. Не было у человека родни, но, слава Богу, остались друзья.
***
Прошло время, наступила осень восемнадцатого года. Попал под сокращение. Начальство сообщило, что если бы МРОТ не увеличили, то так бы и работали. Какое нехорошее слово – МРОТ! Государственное охранное предприятие рассчитало нас, отправило на биржу труда.
Да и это бы не беда! Но зрение совсем стало плохим. Глазной врач сказал, что у него есть приказ, чтобы я вставлял линзы и работал. Или – делал операцию. Но операцию после обследования мне делать запретили. Сказали, что катаракта не созрела, а линзы мне не пошли. Глазной врач сказал, что понимает, что я плохо вижу, но ничем помочь не может.
Один мой знакомый с грустной улыбкой говорил:
– В Сибири жить, работать – это уже подвиг. Мне сейчас шестьдесят. Всё болит, ничего не помогает. Сочувствую тебе, Анатолий.
В один из дней, оставив все домашние дела, решил я прогуляться до родного завода. Знал заранее, что путешествие будет, скорее всего, грустным. Но решил сходить, постоять возле родного цеха или так, куда пропустит охрана.
Не раз снился мне за эти годы радиаторный цех! Будто какие-то люди берут и увозят пилу Геллера, я кидаюсь на них, ору: что вы делаете?! Мастер Валентин Буянов отводит меня в сторону, говорит, что нас всех, как эти станки, скоро вывезут. Я бреду по цеху, кругом пустота, страшно, страшно, страшно…
…Поднимаюсь наверх по дороге к заводу. Расстояние, пожалуй, с километр, но гора по-прежнему довольно крута. Семь с лишним тысяч человек каждое утро поднимались в былые, славные годы по этой самой горе. Идёшь, бывало, в такой гуще народа, сколько всего услышишь! И ты – со всеми, ты сопричастен, ты такой же, как и они, рабочий.
Встречу ли нынче хоть одного человека на пути? Вижу, идут навстречу две женщины, рядом бежит большой пёс, длинный чёрный поводок оставляет на снегу едва заметную полоску. Собака, наверное, сорвалась с привязи.
Я знал, что на заводе ещё маленько шевелилась литейка, выполняли Бразовские заказы, работала котельная, обогревающая наш правый берег, но уже давно множество частных фирм оккупировали заводские помещения.
Дошёл до бывшей проходной, которая была наглухо заделана. Сбоку же разглядел шлагбаум, подошёл, увидел маленькую будочку охранника. Молодой парень-охранник подошёл, спросил, что я тут делаю.
Примерно так я ему ответил:
– Ты, парень, погоди, не прогоняй меня. Я маленько на цех радиаторный погляжу, на стены его. Работал я здесь немало лет. Там, говорят, внутри уже ничего, кроме пресса нет. Его перенести в другой цех невозможно, а он пока ещё надобен иногда.
Чтобы охранник немного расслабился, добавляю:
– Здесь, в литейке, Сергей Кульков работает, он мой товарищ.
Охранник ответил, что знает Сергея. И разрешил мне немного постоять возле шлагбаума. Надев очки, я глядел на свой до боли любимый радиаторный цех. Наверху ещё сохранились две большие, сделанные из железа буквы РП, что означало «радиаторное производство».
Боже! Пресвятая Богородица! Святые угодники! Сколько связано с этим местом в памяти моей, да это же не вышептать, не высказать. Стою и словно окунь, которого только что вытащили из лунки, жадно глотаю ртом морозный воздух.
Знал я, что внутри все восемь линий по производству радиаторов давно вывезены на металлолом в Китай. Вспомнились и слова Володи Алпатова: «Понимаешь, Толик, грузим краном станки, а с них масло вытекает прямо на бетонный пол, словно плачут они. Рабочие станки – на металлолом.
Начальство на заводе много раз поменялось, все страшно воровали. Вот какой был мощный наш завод! Его столько лет разворовывают, но теперь – только стены остались, да ведь и их разберут. Железо всё посрезали, и, если начнут разбирать стены, может беда произойти, ничего же их не держит. Я всю жизнь крановщиком отработал, давай мне любые деньги, ни за что не соглашусь разбирать. Страшно, что молодого могут найти, а там ведь погибель будет, если начать разбирать».
Промелькнула в памяти и недавняя встреча с Александром Дмитриевичем Васяевым. Был Дмитриевич угрюм, он сообщил о смерти ещё двух наших бывших радиаторщиков, среди которых был Михаил Бурнин. Мужик он был кряжистый, бурундук, очень сильный. Помню, работали мы с ним в заводской охране и один из новых охранников начал грубо со мною разговаривать. Миша так крепко его осадил, что тот сразу присмирел. А мне Миша говорил:
– Если кто обижать начнёт, ты возьми того двумя руками, и головой ему бей в рыло.
Сам Михаил был добрым человеком. Любил, как и все бурундуки, рыбачить, но когда видел несправедливость, сразу вскипал. Тот охранник был и вправду наглый, вот Миша и осадил его.
Я совсем не обращал внимания на мороз, на шлагбаум, на то, что одет не очень тепло, я думал о Мише. Когда забегал к нему в сторожевую будку, он всегда занимался починкой и изготовлением новых сетей. В один из долгих зимних дней они с земляком Василием Фёдоровым выпили за вечер литра два водки, закусывая это дело по-бурундучьи, вкусно посоленным домашним салом. Василий с огромной благодарностью вспоминал Мишиного отца – он всем помогал в деревне. Я видел, что слова эти были Михаилу приятны. Так и заснули к ночи два сибиряка-бурундука, положив головы на большой стол. Вечная память тебе, дорогой Михаил! Ты был и останешься в моей памяти сибиряком и честным человеком.
Я глядел на родной радиаторный цех, точнее, на его стены, ведь дальше меня не пропустили. Я знал каждый метр цеха, представлял, что теперь там внутри, и от этого становилось не по себе. Не одна сотня километров по бетонному твоему полу, родной наш радиаторный, намотана нашими ноженьками. Не счесть наших трудовых мозолей на руках, а уж сколько срывали все мы спину, об этом отдельный разговор, братцы мои.
В памяти всплывает, как бригада Миши Хозеева делает железную горку для детей, которая и по сей день служит детям.
Словно в дымке вижу я рабочих, идущих в столовые, в молочные бары. На лицах – улыбки. Великое множество счастливых людей…
***
На обратном пути встретилась всё та же сорвавшаяся с привязи большая лохматая собака. Шли навстречу уже другие две женщины и стали просить меня, чтобы я взял поводок собаки – они очень боятся. Успокоил их, сказав, что животина эта никого не трогает.
Этот пёс напомнил мне о нашем заводе. Найдёт ли пёс своего хозяина? Возродится ли наш завод?
Я шёл по родному посёлку Гидростроитель, вглядывался в лица людей. Ничего, трепыхаются, слава Богу, люди наши.
***
Сибирские ноябрьские дни обдали нас долгожданным морозцем. Раньше, бывало, в ноябре и под тридцать давило. Ныне же октябрь был без снега. Дачные заготовки, что хранились в гараже, начали портиться. Это меня тревожило: сколько сил отдано летом, чтобы заготовить лечо, чемергес, кабачковую икру, грибы. Глубина подвала четыре с лишним метра, а вот, гляди-ко, и морковь стала прорастать.
Но мороз всё же явился в Матушку-Сибирь. Шёл я привычной дорогой к гаражу, и повстречал нашего сварщика Василия Иванова. Высокий, здоровенный, словно богатырь из сказки наш Иванов.
Тепло поздоровались, он говорит мне:
– Много наших поумирало, не пили бы отраву эту магазинскую, пожили бы ещё, это точно тебе говорю. В магазин прихожу, продавщицы говорят, чего это ты, дед, водку никогда не покупаешь. Не хочу, говорю им, а они все поголовно ухмыляются. «Москвич» я свой на утиль сдал, дали пятьдесят тысяч, купил «жигуль». Да вот, понимаешь, второе творческое лето у меня. Жена второй год подряд в мае ломает руку. Говорю ей: не надевай ты эти китайские тапочки! Как наденет, так и упадёт. А мне творческое лето опять устроила. Все посадки на мне. Моя говорит, что я не так делаю, а в итоге у меня урожаи лучше, чем у неё. Вылезаю из теплицы весь зелёный, как крокодил. Много народу ходит вокруг, а поговорить не с кем… Хорошо, что с тобой увиделись.
Смотрел я на нашего Иванова, радовался, что живёт такой человек. Дочерей, внуков поднял. Я что-то поддакивая, слушая этого праведного человека. Василий продолжал:
– Толику Иванкову письма писал, не ответил. Жив ли? Мне нынче семьдесят два года, на права комиссию медицинскую проходил. Врач говорит, вы, мол, в возрасте. Померила давление, а там сто двадцать семь на восемьдесят. Глядит, удивляется. А я ей: чего дивиться? Работал всю жизнь, здоровье от родителей досталось, водку не пью. Раньше бывало, в советские времена, да ведь такой ныне не сыщешь… Провода тут в нашем кооперативе украли наркоманы. А у меня ещё с завода запасы остались. Принёс председателю провода, делай говорю, как без света? Сделали.
Во время разговора возле нас кружилась собачонка. Увидев мой взгляд, Василий сказал:
– Я как в гараж иду, всегда её встречаю. Ливерной колбасы специально для этого чуда покупаю.
Пожали друг другу руки. А богатырь вдруг говорит:
– Да, много китайцев вокруг, а поговорить не с кем! Книгу твою сначала детям показывал, теперь внукам. Хорошо, что встретились, Толян.
Улыбнулись, и вот я уже провожаю глазами человека, идущего бодрой походкой. Махонькая собачонка бежит за ним.
Иду к гаражу, очищаю лопатой снег у ворот. Вдруг вспомнился заводчанин Анатолий Доценко, с которым мы сейчас ходим на хор «Русское поле». Потрясли душу его слова: «Я же занимался одно время на заводе распределением квартир, можно было, наверное, схитрить. Дак, даже и в разуме не было, каждому по квартире и – точка. Глядя как нынешние воруют, страх берёт. Мы всё же жили честно, кто бы что не говорил».
Правобережный наш завод! Правобережный я, рождённый здесь, в холодном бараке нашего посёлка Гидростроитель. Все мы люди правого берега – правобережцы.
Родные мои, правобережные…
Project: Moloko Author: Казаков Анатолий
Вы читали окончание повести "Правобережные". Начало повести здесь
Другие истории этого автора этого автора здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь
Книга Анатолия Казакова здесь