В комментариях к посту про встречу/невстречу Бродского и Мамардашвили вспомнили, что последний не очень благосклонно отзывался о Достоевском, назвав его, в частности, «недалеким, узким националистом». На самом деле точное выражение звучало как «глуповатый русский националист», но, прежде чем вскакивать со стула в пафосе негодования, давайте посмотрим, в каком контексте это было сказано, и в чём, собственно, состояла мысль Мамардашвили.
Спойлер: он противопоставляет Достоевского как гениального писателя Достоевскому как посредственному мыслителю. И это, как я думаю, вообще важный мотив, который нужно иметь в виду, когда мы называем великих художников, режиссёров, поэтов или писателей философами.
Потуги добра
Так вот, в курсе лекций Мамардашвили "Беседы о мышлении" словам о "глуповатом националисте" предшествовали рассуждения об отличии добра самого по себе от доброго намерения (и эти рассуждения имеют прямое отношение к литературе Достоевского):
"...Человек – существо, для которого не существует естественного добра, естественной справедливости, естественной честности, то есть того, что происходило бы просто само собой, фактом его эмпирического испытывания или намерения. В религиозно проработанной, религиозно грамотной европейской культуре эти вещи давно уже отработаны. Собственно, для этого и нужен язык религии, – нужен для того, чтобы отличить человека, стремящегося к добру, от человека доброго, то есть отличить добро как психологическое качество (французы в этом случае говорят velléité – «потуга», то есть потуга добра, изнутри психологически достоверная для человека) от добра [самого по себе]".
(Замечу тут в скобках, как философ адресуется к языку религии, а затем речь пойдёт о языке литературы, и это всё разные языки, но не противоречащие друг другу, просто требующие, как и естественные языки, перевода.)
"Так вот, в таких культурах есть отработанный язык, а в инфантильных культурах вроде русской /тут снова есть повод вскочить со стула, но прошу сдержаться; о высказываниях Мамардашвили относительно русской культуры надо говорить отдельно. – Варвар в саду/ он может появляться гораздо позднее, требовать больших усилий. Это простое различение в русской литературе, славящейся своей совестливостью и человечностью, появляется только у Достоевского, и появляется мучительно. Причём оно уникально, и можно сказать, что русская литература так и прошла мимо Достоевского, не услышала его урок, и сам Достоевский в этом смысле тоже прошёл мимо самого себя, "не попал на поезд". Достоевский-мыслитель и Достоевский, реально разыгрывающий эти вещи, то есть Достоевский-феномен, – две разные вещи. Достоевский-мыслитель чаще всего просто систематизатор своих собственных состояний, как правило, он чаще всего просто глуповатый русский националист, а Достоевский-писатель (феномен сам по себе) – это нечто другое".
То есть мысль Мамардашвили, разумеется, не в том, что Достоевский – "глуповатый русский националист", и всё, этим исчерпывается его значение в русской и мировой культуре. Наоборот, он его ставит очень высоко как писателя и как философа, но не в смысле философствующего, рассуждающего автора, излагающего свои идеи о мире в форме эссе, как, например, в "Дневнике писателя" (сейчас бы мы назвали его блогом). Писатель-романист не философствует, он реально разыгрывает в своих романах философские вещи, и в этом смысле мы можем говорить о философии его книг. (И то же самое с кино. Когда мы говорим, что фильм глубокий, наполненный смыслами, когда ищем (в том числе в этом блоге) смыслы в фильмах и сериалах, то дело не в том, что в них есть какие-то глубокие философские идеи, а в том, как они разыграны, реализованы в конкретных предлагаемых обстоятельствах, историческом и культурном контексте, в предметной среде, в конкретных конфликтах, диалогах и т. д.)
Высокомерие униженных и оскорблённых
Вот дальше Мамардашвили как раз приводит пример из "Униженных и оскорблённых" Достоевского:
"Его известный роман "Униженные и оскорблённые" в связи со школьными воспоминаниями и критикой Белинского мы воспринимаем как роман, выполняющий традиционную человекозащитническую миссию русской литературы, которая всегда была на стороне угнетённых и обиженных, на стороне бедных и так далее. В действительности же в этом романе происходит полное выворачивание этой традиционной русской литературной позиции (что странным образом оказалось не замеченным многими литературными критиками того времени). Достоевский показывает, в какое зло могут превратиться добрые состояния, если они остаются только естественными, то есть порождаемыми нашим психическим механизмом. С бедностью не связана никакая привилегия: "бедный человек" ещё не означает человека, наделённого чувством социальной справедливости в силу своей бедности. За бедностью и нищетой может скрываться большое зло, высокомерие и ненависть к окружающим; более того, существует тип человека, который может наказывать окружающих своей бедностью. Оказывается, желание добра у самых (в психологическом смысле) несомненно добрых людей невольно порождает вокруг такое зло, какое отъявленные злодеи не смогли бы специально сотворить".
Кстати, я думаю, вместо слов "бедный человек" можно подставить любую точку в социальном пространстве, которая связывается с "угнетённостью" или приверженностью "правильной" идее ("темнокожий человек", "феминистка", "мигрант", "квир-персона", "представитель национального меньшинства", "патриот", "либерал", "еврей", "палестинец" и т. д.), и увидеть, что никакая из этих точек, этих позиций не является привилегированной в смысле наделения нас, находящихся в ней, добром и справедливостью по умолчанию. Но это уже ход мысли в сторону.
Изобретатель философского велосипеда
В тех же "Беседах о мышлении" Мамардашвили затем снова приводит как иллюстрацию философских размышлений "Бесов" Достоевского.
"Очень важно нечто в себе остановить, и это есть акт мысли, потому что... материя мысли и сами события мысли множественны, они расположены одновременно на многих точках. И поэтому, например, важен опыт Достоевского... описавшего действительных бесов, поскольку он следовал, по его собственным словам, не реалистическому описанию, а реализму души, – он описал их как возможность собственной души. Достоевский как бы поймал это в себе и эксплицировал действительный смысл и действительный облик того, что существовало в виде побуждений в нём самом, – побуждений, типичных для российского общества не только тогда, но и позже с ещё большей силой. Он делал это с сознанием, что "бесы – это я", и, останавливая это в себе, он останавливал это как возможность и в других людях, и в других местах. <...> Ведь в каких-то точках должны прерываться акты рождения бесов; доступная точка – это ты сам".
Понятно, что всё это может звучать отрывочно, и чтобы раскручивать темы, которые тут затронуты, надо, конечно, читать Мамардашвили (как и других философов) большими кусками. То есть худшее, что можно сделать с философскими текстами – это вырывать оттуда отдельные фразы, наделять их каким-то самостоятельным значением (неважно, "мудрым" или, наоборот, "ужасным", или "саморазоблачительным") и думать, что всё с этими фразами (и с самим философом) понятно.
Но даже по этим фрагментам видно, что о пренебрежении Достоевским речи не идёт. Напротив, его произведениями иллюстрируются важные философские вещи. В другом месте тех же "Бесед о мышлении" Мамардашвили скажет, что достоинство Достоевского в том, что он хотя бы в XIX веке открыл для российской культуры "велосипед" европейской мысли, который создавался на протяжении веков "внутри европейской культуры на волне религиозных войн, Реформации, Контрреформации, ереси, мистицизма, схоластики, религиозных, дискуссий и так далее". И этот "велосипед" Достоевский изобретал самостоятельно, лично проходя этот путь, как только и возможно его пройти. Только не нужно этот путь представлять как философскую систему, вот о чём речь.
"Косматый бред гениального лицедея"
Приведу для контекста ещё высказывания Мамардашвили о Достоевском из других, более известных его лекций о Прусте, которые изданы под названием "Психологическая топология пути". В числе прочего тут звучит мысль о том, что писатель может сам не понимать философского значения того, что он написал, как любой человек может не понимать смысла того, что он пережил и сделал.
"...Если меня сейчас завести и я ринулся бы в разговор о Достоевском, то я бы показал вам Достоевского как литературного Хлестакова, гениального, талантливого, все что угодно – это самый настоящий Хлестаков. Ему не хватило, конечно, жизни, чтобы стать. Ему нужно было еще несколько жизней прожить, чтобы полностью выкорчевать из себя то, что он выкорчевывал. А он выкорчевывал, в этом ему нужно отдать должное. Из себя изживал. Но не успел, и поэтому никогда не нужно возводить в систему мысли, представления и образы Достоевского; не нужно искать за ними систематической философии, потому что если выстроить систему, то она будет абсолютной глупостью. А вот артистическое присутствие, которое нельзя резюмировать, есть у Достоевского. И – отделять от него мысль как доктрину Достоевского невозможно".
"Достоевский, пожалуй, первый и до XX века единственный русский писатель, которого можно было бы назвать (хотя я не люблю его как писателя) «нефизическим» писателем, – писатель, у которого отсутствует какая-либо социальная, заранее заданная иерархия слоев, характеров и т д. У него отсутствует какая-либо принадлежность человека к какому-нибудь слою или состоянию, и оценка человека по этой принадлежности. <...>Даже у такого писателя, как Толстой, все-таки на заднем фоне его мысли есть стремление к некоторому реальному социальному состоянию или слою бытия, к которому можно было бы блаженным образом, наконец-то, прикрепить человека; какой-то устой, вне человека существующий (это, так сказать, уже толстовская утопия). А у Достоевского человек стоит в той точке, где все делается впервые и заново, он не принадлежит «никуда», еще «никуда» не принадлежит, он еще должен пройти путь испытаний и потом оказаться уже в какой-то социальной ячейке, и Достоевский его берет все время в той точке, где все решается впервые и заново.
Скажем, героини Достоевского всегда находятся в некоторой такой точке, после которой только есть что-то и до которой нет никакой определенности, – определенность будет только после испытания. Женщины, находящиеся в этой точке, изображены в молчаливом крике (если есть крик молчания). <...> То есть нельзя сказать правды, которой не почувствовал уникально в точке своего испытания, – в момент, когда она уже похожа на ложь. Помните – «мы истину, похожую на ложь, должны хранить сомкнутыми устами». И вот они-таки хранят, потому что – в точке отсутствия какой-либо принадлежности к чему-то. И, к сожалению, такой эксперимент прошел вообще мимо русской литературы, мимо прогрессивной русской общественности, так же как он прошел и мимо самого Достоевского как мыслителя. Гениальный лицедей, который все время на слух и на язык перевоплощался в проблемы своих героев и тем самым сам проходил путь в этих точках и был неким таким пластическим явлением, – когда он пытался резюмировать самого себя в качестве мыслителя, то получался косматый бред".
"Требовательность пигмеев и писцов"
И в завершение ещё один важный фрагмент, который показывает и отсутствие высокомерия в рассуждениях о Достоевском, и то, что настоящий философ всегда подвергает рефлексии свои собственные высказывания. Потому что философия – это не высказывания, выбитые на века в камне или в печатных знаках, это практика свободной мысли, которая не может остановиться, приняв некую "великую", "истинную" форму. И ещё здесь говорится о принципиальном для самого Мамардашвили принципе великодушия, который и нам неплохо было бы применять к тем, кого мы читаем.
"Я довольно часто предъявлял претензии к Блоку и к Достоевскому. И такая требовательность, если её утрировать, является требовательностью пигмеев и писцов, которые всегда требуют, чтобы всё было правильно написано. А такой правильности у великих ощущений или у великих мыслей не бывает. И писцы не понимают, что момент записи мысли или состояния не равен моменту самой мысли, моменту ее рождения. Не равен момент рождения тому моменту, когда это рождение нужно записать, а записываем мы его вместе со всем остальным, в том числе и вместе с самим собой, то есть эмпирическим конкретным человеком. А рождающий мысли во мне – это другой человек, не тот, который есть «я» эмпирически. Записывает реальный человек, каким он смог быть, а мыслил человек возможный. Мыслила пустота, не имеющая конкретных человеческих очертаний; мыслил возможный человек, который еще должен был бы стать самим собой или стать кем-то в лоне или в пространстве написанного. У одних – разрыв или расстояние между реальным человеком и возможным человеком может быть минимальным, вплоть до полного стирания реального человека, хотя бы в тексте. <...> У Достоевского такая дистанция максимально уменьшена, почти что отсутствует в тексте (в романах) и очень велика в его публицистике. Когда он начинает мыслить и излагать систематически свои собственные состояния как художника и как мыслящего в тексте, а не отдельно, тогда вы получаете фантастическую бредовую систему особой божественной призванности или особой религиозной миссии русского народа, вы получаете панслависта и имперского националиста и т д. Но то, что я сказал, в смысле характера наших собственных претензий к такого рода явлениям истории (претензий к Достоевскому, или претензий к Блоку, или к кому угодно), то, конечно же, такого рода явления, содержащие внутри себя неминуемое различие между материальным человеком (назовем его так), то есть куском мяса и психики, и возможным человеком, – такие явления требуют от нас великодушия, нашей способности вместить их в себя, понять их исток и согласиться с тем, что – и на Солнце могут быть пятна – у этих явлений могут быть недостатки".
О национальной теме в романе Достоевского "Игрок" упоминалось ещё здесь, в связи с параллелями к роману "Бедные-несчастные" Аласдера Грея.
Все посты на общекультурные темы собраны здесь.
Если вам понравился текст, вы можете помочь в развитии канала, поставив лайк и подписавшись. Это, правда, ценно и мотивирует автора. Особая благодарность тем, кто найдёт возможность поддержать канал донатом, это поможет вести его регулярнее.
Можно подписаться также на телеграм-канал автора.
Комментарии приветствуются, как и доброжелательный тон общения.
Что ещё интересного в этом блоге: