Параллели между поэзией Бродского и философией Мамардашвили интуитивно чувствуются и время от времени встречаются на периферии некоторых статей, но могли бы, наверное, стать и предметом серьёзного исследования. Правда, эта задача из тех, что по плечу только очень крепкому "игроку в бисер". Интерес здесь ещё и в том, что для интеллигентного русскоязычного читателя конца XX – начала XXI века и Бродский – поэт par excellence, и Мамардашвили – философ как он есть, прямой наследник Сократа, оба – такие гигантские фигуры, по которым ещё долго будут равнять современников и потомков, осваивающих те же поприща.
Они и вызревали примерно в одно время, один в Москве, другой в Ленинграде. Ну да, Бродский на десять лет младше, но и стихи начинают писать раньше, чем философствовать.
"Философия Мамардашвили рождалась в те годы, когда встреча с собственной душой переживалась как ошеломительное, глубоко интимное событие. Память об этом сохранило кино Тарковского, ранняя поэзия Бродского (картина космоса, являющегося в «Большой элегии Джону Донну» венчается откровением: «Это я, душа твоя, Джон Донн!»)"
О. Седакова
Тем любопытнее и история их личной встречи-невстречи. Они были знакомы, пересекались. Единственное указание на количество этих пересечений, которое мне встретилось ("два раза... но личные отношения у них не сложились, хотя огромное уважение философа осталось"), кивает на свидетельство Анни Эпельбуан, французской славистки, которая брала интервью и у одного, и у другого, а с Бродским имела вроде бы даже роман.
Другая женщина, которой довелось оказаться на перепутье дорог философа и поэта и которая периодически раздаёт интервью об этом примерно одними и теми же словами (раз, два, три), – это Мариолина Дориа де Дзулиани, итальянка, жившая продолжительное время в Москве. Филолог, переводчик Маяковского, автор книги о расстреле семьи Николая II, но в историю литературы она вошла ещё и персонажем, "венецианкой" из "Набережной неисцелимых" Бродского, где он иронически величает её "картиной" и вообще подтрунивает, но за всей этой иронией и не старается, кажется, скрыть вожделение:
"Впервые я ее увидел несколько лет назад, в том самом предыдущем воплощении: в России. Тогда картина явилась в облике славистки, точнее, специалистки по Маяковскому. Последнее чуть не зачеркнуло картину как объект интереса в глазах моей компании. Что этого не случилось, было мерой ее обозримых достоинств. 180 см, тонкокостная, длинноногая, узколицая, с каштановой гривой и карими миндалевидными глазами, с приличным русским на фантастических очертаний устах и с ослепительной улыбкой там же, в потрясающей, плотности папиросной бумаги, замше и чулках в тон, гипнотически благоухая незнакомыми духами, – картина была, бесспорно, самым элегантным существом женского пола, сумасводящая нога которого когда-либо ступала в наш круг. Она была сделана из того, что увлажняет сны женатого человека. Кроме того, венецианкой".
И. Бродский. "Набережная неисцелимых"
Там же Бродский именует мужа Мариолины "архитектурной сволочью", а вот следующий пассаж, как полагают, намекает на её отношения с Мамардашвили:
"Она была действительно сногсшибательной, и когда в результате спуталась с высокооплачиваемым недоумком армянских кровей на периферии нашего круга, общей реакцией были скорее изумление и гнев, нежели ревность или стиснутые зубы, хотя, в сущности, не стоило гневаться на тонкое кружево, замаранное острым национальным соусом. Мы, однако, гневались. Ибо это было хуже, чем разочарование: это было предательством ткани".
"Высокооплачиваемый недоумок армянских кровей" – это что-то говорит и о степени знакомства, и об отношении Бродского к Мамардашвили. Сама Дзулиани отвергает всякие предположения о романе с грузинским философом, очень уважительно о нём отзывается как о друге и о гениальном человеке, а вот Бродский в её рассказе предстаёт невоспитанным и бесцеремонным нарциссом. Позвольте здесь не цитировать воспоминания прекрасной венецианки, благо ссылки приведены выше. Они несколько односторонни, но интересны и, наверное, правдивы, как интересны и правдивы, например, воспоминания Панаевой о Тургеневе, при этом ясно, что и Бродский, и Тургенев не исчерпываются описаниями, оставленными нам острыми на язык красавицами.
Если опираться на слова Дзулиани, то получается, что Бродский и Мамардашвили могли встречаться в Москве весной 1972 года, перед эмиграцией Бродского. Нельзя не сожалеть, что это полузнакомство произошло при таких обстоятельствах и вылилось только в то, что поэт мелко отомстил непонятно за что и в изящной форме, а философ просто обошёл поэта стороной. Достойным выходом из неловкого положения стала бы подлинная их встреча в пространстве мысли, которая ещё ждёт своего подробного описания.
Если вам понравился текст, вы можете помочь в развитии канала, поставив свой лайк и подписавшись. Это, правда, ценно и мотивирует автора. Комментарии приветствуются, как и доброжелательный тон общения.
Можете подписаться также на телеграм-канал автора.
Что ещё интересного в этом блоге:
