Вместе с тем в деревню проникли и другие известные пороки: разврат и пьянство. Все чаще праздники стали сопровождаться хмельными напитками. Крестьянские бунты первой русской революции, сопутствующий ей неурожай и голодовка сопровождались обильными возлияниями, которые год от году росли. А.С. Ермолов приводит следующие данные: если в 1904-05 доход от продажи питей составил 115,454 тысячи рублей, то в период неурожая 1905-06 - 129,943 тыс., а во время бедствий 1906-07 - 130,505 тысяч. Заметно возросли прочие траты крестьян: на пиво в 1904 на душу населения была истрачена 41 копейка, а в 1907 - 60 копеек, на сахар соответственно 1 руб. 69 коп. и 1 руб. 97 коп. [166]. Соответственно ежегодно росло потребление спирта на душу населения: 1903 г - 6,4 л, 1908 г. - 7,0 л, 1913 г. - 7,4 л. [322].
Но сразу оговорюсь, что тенденция эта сохранилась только до начала первой мировой войны, в августе 1914 в стране был введен сухой закон, который отменили только в 1925 году. К тому же не забудем, что масштабы пьянства в дореволюционной России были сильно преувеличены. Миф этот распространялся еще в советское время, чтобы очернить предыдущую эпоху, и оказался весьма живучим, воздействуя на общественное мнение до сих пор, несмотря на то, что написано уже довольно много обоснованных опровержений. Если сравнивать потребление спирта на душу населения с другими странами, то и в начале 20 века Россия была малопьющей страной, по сравнению с Англией, Францией и другими ведущими империями. Согласно выводам, сделанным профессором А.В. Островским, глубоко изучившим тему пьянства в дореволюционной России, большую часть водки потреблял город, ее душевое потребление на селе было ниже в 2-3 раза. [323]
Социалисты обвиняли в пьянстве не только самого царя (особенно доставалось Александру III), но и утверждали, что правительство специально спаивало народ, чтобы предотвратить восстания и заработать денег с дохода от питейных заведений. Такое утверждение было настолько расхоже среди оппозиции, что даже попало в роман Бесы Ф.М. Достоевского, где один из революционеров убежденно говорит: «правительство нарочно опаивает народ водкой, чтоб его абрютировать и тем удержать от восстания» [цитата по 324]. Совсем нелогичное утверждение, если давно известно, что алкоголизация населения ведет к росту преступности и способствует бунтам. Так, пьяные погромы в Петрограде, когда солдаты и матросы массово грабили вино-водочные склады, в 1917-1918 годах превзошли по количеству жертв штурм Зимнего дворца, при этом подобные погромы происходили в это время и в других крупных городах. [325]
Это была откровенная ложь. Во-первых, как я уже упоминал, на Руси в силу сурового климата и сложившихся традиций изготавливали только слабоалкогольные напитки. Заморские вина были недоступны простому люду, да и само вино по перенятой византийской традиции разбавлялось до 1:20. Технология выгонки хлебной водки (в Домострое ее называли арака, способ ее приготовления описан в 50-й главе [29]) появилась в конце 14 – начале 15 века, но не была распространена, т.к. пшеница была слишком ценна, чтобы делать из нее столь дорогой напиток. А добыча сахара из сахарной свеклы вообще началась только в 18 веке. Во второй половине 17 века ведро (12 литров) «горячего вина» (водки) крепостью 20—24% стоило от 50 копеек до 1 рубля (4—8 копеек за литр), а во времена неурожаев цены могли доходить до 4 рублей за ведро, в то время как зарплата ремесленника составляла 40 копеек в месяц. [326]
Но самое интересное, что и само население уже тогда резко негативно относилось к пьянству. Несмотря на то, что это не было тогда какой-то важной проблемой, пьянство, как тяжелый грех, стало упоминаться в светской народной литературе: в «Повести о горе-злосчастии», «Повести о Ерше Ершовиче сыне Щетинникове» и «Повести о бражнике, како вниде в рай».
Постепенный рост пьянства обозначился в 18-19 веке, но не по вине правительства, а по вине частных заведений, которым стало выгодно держать кабаки. Именно частные кабатчики и винокуры спаивали народ. По статистическим данным доход от питейных заведений в России также ничем особо не выделялся среди других европейских государств. К концу 19 века доход от продажи алкоголя в процентах от общего дохода в России составлял 24%, в то время как в промышленно развитой Англии – 27%, во Франции – 14%. Как отмечал известный исследователь истории водки в России Вильям Похлебкин, «Россия вовсе не была каким-то «пьющим исключением», где водка играла значительную роль в государственном бюджете и экономике: достаточно сравнить роль виски в Великобритании, считавшейся когда-то самой культурной страной в мире». [цитата по 327, 322]. Это утверждение тем более ценно, т.к. Похлебкин всю жизнь придерживался левых взглядов и не питал никакого особого расположения к царскому правительству.
Однако уже к середине 19 века стали стихийно возникать народные общества трезвости. К лету 1859 года эти общества распространились на 32 губернии Российской империи, а главными участниками стали крестьяне, которые устраивали массовые антиалкогольные выступления. При этом дело доходило даже до погромов кабаков. [328]
Правительство Александра II, боявшееся любых народных волнений в преддверии реформ, боролось с этими обществами, жестоко усмиряя бунты и погромы. Ситуация резко изменилась только после смерти императора. В 1881 году на совете министров, решили прекратить безудержный рост кабаков и продажу некачественной водки. Кабаки заменили на корчмы и трактиры, где помимо алкоголя продавали и еду. Разрешили продажу водки только в бутылках. Принимали и множество других мер. Но настоящий перелом наступил только в 1894 году, когда власть сознательно пошла на сокращение доходов от питейных заведений, рассчитывая на «возвышение народного благосостояния». Большую роль в этом сыграл министр финансов С.Ю. Витте, который являлся разработчиком новой реформы по введению государственной монополии на производство водки (кстати говоря, шаг, вполне укладывающийся в социалистическую идеологию, в ее положительном смысле).
Главными задачами реформы было: 1) полностью изъять производство и торговлю водкой в стране из частных рук, полностью ликвидировать подпольное самогоноварение, сделав его ненужным и невыгодным; 2) высоко поднять качественный стандарт водки, сообразуясь с историческим опытом и достижениями русского винокурения и с новейшими техническими и научными достижениями промышленности, гигиены и органической химии; 3) не ставя искусственной и исторически преждевременной задачи ликвидировать пьянство как социальное зло, сделать все возможное для того, чтобы привить русскому народу культуру потребления водки и других алкогольных напитков. [322]
Кабаки упразднялись; в учреждаемых казенных винных лавках (прозванных в народе «монопольками») спиртные напитки продавали только на вынос. Водочные изделия приготовлялись на частных заводах из купленного у казны ректифицированного спирта и сдавались в казну же для продажи на комиссионных началах в казенных винных заведениях. Право торговать крепкими напитками имели также содержатели трактиров, железнодорожных буфетов, бакалейных и фруктовых лавок, но лишь с дозволения государственных инстанций. Цена на водку устанавливалась повсюду одинаковая, чем делалась невыгодной тайная торговля. [329]
Важной составляющей реформы стало создание попечительств о народной трезвости — общественных организаций, получавших частичное финансирование от казны. В 1900 году на нужды всех попечительств было выделено 2 млн 700 тыс. рублей, причем деньги эти были взяты из дохода казны от питейных сборов. Комитеты попечительств о народной трезвости развернули активную деятельность во всех губерниях страны. В их состав вошли чиновники, представители земств, городские обыватели, крестьяне. Заметную роль в деятельности комитетов играли священнослужители. В Санкт-Петербурге и окрестностях широкой известностью пользовался создатель Александро-Невского общества трезвости священник Александр Васильевич Рождественский (1872—1905). В народе его называли «апостолом трезвости». В год смерти о. Александра в созданном им обществе трезвости насчитывалось 70 тыс. членов из самых разных слоев общества - от мастеровых до аристократов. [322, 330]
Действия правительства и общественных организаций имели широкую поддержку у населения. В 1900 году газета «Биржевые ведомости», подробно освещавшая ход реформы, провела своеобразное социологическое исследование, опросив более 3000 жителей губерний, в которых была введена питейная монополия. Как показали результаты исследования, население в целом одобрительно отзывалось о реформе, выделяя следующие позитивные моменты: 1). Улучшилось качество водки. 2). Сократились часы винной продажи. 3). Практически исчезла продажа во внеурочное время. 4). Прекратилась продажа во время массовых мероприятий — крестных ходов, престольных праздников, сельских сходов и т.д.
Промышленники отмечали сокращение числа прогулов и несчастных случаев на производстве, связанных с выходом на работу в нетрезвом состоянии. В целом в результате реформы за 9 лет (с 1898 по 1906 гг.) потребление спиртных напитков на душу населения в стране сократилось на 18%. При этом блестяще оправдались прогнозы С.Ю. Витте о росте других доходов казны — собираемость налогов увеличилась на 25%, а вклады населения в сберегательных кассах выросли на 30%. [322]
В целом можно отметить, что, как и в борьбе с болезнями и голодом, правительство Николая II оказало серьезное влияние на распространение пьянства в России. Как утверждает исследователь Музафаров: «никогда более в нашей истории мы не увидим столь продуманной и комплексной программы борьбы с алкоголизмом, программы без глупостей вроде вырубания виноградников и главное — пользующейся поддержкой населения» [цитата по 322].
Но вернемся к другим порокам. О падении нравов в том числе и на селе также можно узнать из статистических данных и этнографических очерков. Так, по данным Г.Н. Потанина и М.А. Перова в одном только Вохомском крае Костромской губернии за 1904-1907 гг. зарегистрировано 3208 случаев заражения сифилисом [331]. Вообще венерические заболевания в последние 20 лет существования империи заметно росли и стали охватывать все большие слои населения. В деревню эта болезнь проникала через отходников. На 1913 год уже приходилось 1,2 млн. заболевших сифилисом, или 8% от всех заболевших, хотя заражение происходило не всегда половым путем. [192]
Даже при очень строгом брачном законодательстве, ежегодно росло число разводов, в том числе и в деревне. После революции кризис института брака продолжился. Удивительным образом в 1919 году в Петербурге и Москве при уменьшении населения вдвое, во столько же раз увеличилось число браков. Однако их устойчивость оказалась низкой, т.к. резко возросло и число разводов – в 1920 году – 19 тысяч, а в 1921 уже 32 тысячи. В итоге из всех заключенных гражданских браков (в Церкви они теперь не совершались согласно декрету СНК от 16 и 18 декабря 1917 года) только 26% браков смогли продержаться больше полгода. Такая тенденция сохранилась и в последующие годы. Если в 1913 году на 1000 браков приходилось 0,15 разводов, то в 1926 году уже 11, а в крупных городах в разы больше (в Петрограде – 92 разводов, а в Москве 477) [1360]. Подобные процессы происходили и в деревне. Так, в Елдниковском уезде Заднесельской волости распалось 2/3 церковных браков. А по обследованию русских деревень 1919–1925 г. Этнографическим отделом Русского музея зафиксировало «разводы, гражданские браки, легкое отношение к замужней жизни, сожительство без венчания, поколебленный авторитет старших и отсутствие новых устоев» [цитата по 1359]. [1352]
Проникновению городских пороков в деревню способствовала не только близость городов, развитие инфраструктуры и отходничество, но постепенное признание самими крестьянами превосходства городской культуры над сельской. Все меньше оставалось в деревне сознательных пахарей, которые гордились работой на земле. Малоземелье и обнищание, сторонний заработок, добываемый мошенничеством, жизнь разбогатевших ростовщиков и соседей-кулаков, развращали молодое поколение крестьян. Более легкая жизнь в городе, не столь зависимая от капризов природы и сельской общины казалась им надежней и правильней. Это отразилось и в искажении крестьянской культуры, творческий баланс которой был поколеблен. Плодотворное взаимодействие культуры города и села было заменено на максимальное подражание первой. Все чаще в деревнях слышались городские романсы, танцевали городские «кадрили, лансье, вальцы и казачка». В моду стал входить и городской костюм. Так, например, в Угличе дважды в год проводили ярмарку крестьянских невест, называвшуюся «столбы», т.к. девушки стояли столбом около телег своих родителей. При этом невесты наряжались в городскую одежду, в шляпки, тонкие кружева и летние сапожки даже в лютый мороз. [332]
Примерно в это время появляется обидное прозвище «деревенщина», которым городские жители нарекали презираемых ими выходцев из села или просто людей невежественных и простодушных. Вот как об этом вспоминал писатель В.А. Никифоров-Волгин, отец которого был городским сапожником, а мать – деревенской [цитата по 333]:
«Лавочных красок в нарядных коробках мать не признавала.
– Это не по-деревенски, — говорила она, — не по нашему свычаю!
– А как же у Григорьевых, — спросишь ее, — или у Лютовых? Красятся они у них в самый разный цвет, и такие приглядные, что не наглядишься!
– Григорьевы и Лютовы — люди городские, а мы из деревни! А в деревне, сам знаешь, свычаи от самого Христа идут...
Я нахмурился и обиженно возразил:
– Нашла чем форсить! Мне и так никакого прохода не дают: «деревенщиной» прозывают.
– А ты не огорчайся. Махни на них ручкой и вразуми: деревня-то, скажи, Божьими садами пахнет, а город керосином и всякой нечистью. Это одно. А другое — не произноси ты, сынок, слова этакого нехорошего: форсить! Деревенского языка не бойся, — он тоже от Господа идет!»
Вот, кстати, и еще один признак изменения жизни – распространение ругательств. Малый грех, но часто ведущий к большим, показывающий душевное состояние человека. По многим воспоминаниям в деревне ругались крайне редко, в основном в опьянении или в драке. К слову относились очень серьезно, памятуя, что за все высказанное придется нести ответ перед Богом. Старались даже не чертыхаться, считая это большим грехом. [119]
Однако, снова повторюсь, что далеко не всех охватило падение нравов и сознание превосходства городской культуры. Все люди были разные, как и в любой другой эпохе и обществе, в русской деревне рубежа 19-20 веков, встречались, как и развратники, кулаки и пьяницы, так и добрые христиане, и последних было заметно больше. Что же побудило крестьян, как и представителей других сословий, принять активное участие в революции? Рассмотрим этот вопрос в отдельном подразделе.
Продолжение следует.
С первой частью главы 2.8. можно ознакомиться здесь:
Со второй частью главы 2.8. можно ознакомиться здесь:
Со третьей частью главы 2.8. можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.
