За прошедшие столетия город и село научились взаимодействовать друг с другом и выгодно сосуществовать. Деревня пользовалась достижениями прогресса для улучшения хозяйства и жизни, город снабжался сельскохозяйственной продукцией. В опасное военное время деревенские жители укрывались в городе. Средневековые русские города были небольшими, население в них не превышало нескольких тысяч, а порою и сотен человек. Так, крупнейшие города Московской губернии даже до конца 18 века насчитывали не более 6000 человек (Серпухв – 5540 чел., Коломна – 5809 чел., Верея – 5941 чел. и т.д. [15]). Площадь они занимали также незначительную, это и понятно, ведь город надо было защищать стенами и валами – их возведение было весьма трудоемко, поэтому чем меньше и компактнее расположен город, тем быстрее и проще его укрепить. Периодически город рос, у крепостных стен появлялись наросты – посады, в которых жил ремесленный и деловой люд. Но при любой значительной угрозе, посад сжигался. В условиях постоянных междоусобных войн не было смысла делать города большими. Они несли строго определенную функцию, как оборонительный, административный, промышленный и торговый центр.
В эпоху Нового времени, которая в нашей стране наступила примерно с 17 века постоянная военная угроза исчезла и города стали расти. Посады сливались в единую цепь построек, окаймлявших по кругу старый кремль (кремник, детинец), а за ними разрастались слободы. Последним значительным потрясением, охватившим глубь России, стала польско-шведская интервенция начала 17 века. Потери демографические, как и экономические были настолько катастрофичными, что города восстанавливались очень медленно. Так, в Дмитрове на 1624 год из 143 дворов 133 были заброшены. Писцовые книги сухо констатировали «люди побиты в Литовское разоренье». Торговали в 59 лавках, а остальные 200 оставались пустыми. Значительное число жителей составляли вдовы с детьми. Между тем примыкающие к городу слободы, фактически живущие как деревни со своими полями и угодьями, насчитывали дворов больше, чем в самом городе, по предположениям академика Тихомирова около 100 [15]. Это было связано с тем, что горожане в середине 17 века оказались в невыгодном положении – на посадское население были наложены тяжелые повинности, а торговля пришла в упадок и не выходила за пределы района. Конечно, так было не везде, возникали новые города, торговые пути меняли направления, туда же устремлялось и население. Стали выделяться крупные городские центры и мелкие уездные города. Эти два типа сильно отличались друг от друга по численности и площади. Все больше появлялось городов с различной направленностью и специализацией в промышленности и торговле.
Вплоть до отмены крепостного права города в России оставались небольшими, исключением были только Москва и Санкт-Петербург. В начале 17 века только 3% населения проживало в городах [312]. И через 200 лет ситуация существенно не изменилась – в начале 19 века в городах проживало 5% населения [313, 314]. Формальные критерии и общие принципы становления города были впервые прописаны в Жалованной грамоте городов 1785 года. Городскими жителями, согласно документу, являлись настоящие городские обыватели (владельцы недвижимости из дворян, чиновников, духовенства), купцы трех гильдий, ремесленники, приписанные к фабрикам и цехам, иностранцы и иногородние, именитые граждане и посадские люди (все прочие граждане, кормящиеся в городе промыслами или рукоделием). [315]
Сам облик городов до середины 19 века сильно отличался от современных. Эти небольшие провинциальные городки хорошо описали наши классики иногда в негативном плане, иногда в позитивном. С нескрываемым сарказмом Н.В. Гоголь писал в Мертвых душах: «Город никак не уступал другим губернским городам: сильно била в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных. Дома были в один, два и полтора этажа, с вечным мезонином, очень красивым, по мнению губернских архитекторов. Местами эти дома казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались в кучу, и здесь было заметно более движения народа и живости. (…) Мостовая везде была плоховата» [цитата по 316]. А так, с любовью, писал об уездном городе М.Е. Салтыков-Щедрин в Губернских очерках: «Нет в нем садов семирамидиных, ни одного даже трехэтажного дома не встретите вы в длинном ряде улиц, да и улицы-то всё немощеные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокаивающее душу в тишине, которая царствует на стогнах его. (…) из этого города даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец миру. Куда ни взглянете вы окрест – лес, луга да степь; степь, лес и луга; где-где вьется прихотливым извивом проселок, и бойко проскачет по нем телега, запряженная маленькою резвою лошадкой, и опять все затихнет, все потонет в общем однообразии… (…) Боже! как весело вам, как хорошо и отрадно на этих деревянных тротуарах! Все вас знают, вас любят, вам улыбаются!» [цитата по 317].
Писцовые книги 17-18 века, представляющие собой сухие отчеты царских чиновников, говорят о том, что большинство жителей провинциальных городов занимались огородничеством. Нередко встречается устойчивое словосочетание: «кормитца черною работою огородною». Причем почти все жители одновременно с этим занимались ремеслами, торговлей, службой и т.д., но без огорода обойтись не могли. Так, например, город Дмитров в 18 веке славился овощами: чесноком и луком. По географическому лексикону 1773 года «славится сей город хорошими наливными яблоками». При домах наблюдались пространные сады, огороды и даже оранжереи. Огородной и садовой продукцией горожане торговали с другими уездами. [15]
Многие русские городки еще и в 19 веке имели элементы деревенской культуры. Городские усадьбы и отдельные дома с дворами имели подобное селу коммунальное хозяйство: колодцы, выгребные ямы, печное отопление. Многие дворы имели свой скотный и птичий двор, пригородные пастбища, огороды и сады. Такие деревенские черты имели даже крупные города как Москва и Санкт-Петербург, в котором к концу 19 века имелось 8 тыс. коров [320]. Формирование крупных сельскохозяйственных угодий в черте Москвы и пригороде привело к оригинальному типу отходничества в этих местах – выращиванию овощей крестьянами из других губерний, о чем уже упоминалось ранее. При этом не все произведенное в городе потреблялось только жителями, ведь их было немного, значительная часть шла на продажу, даже крестьянам из соседних деревень. Таким образом, хотя бы частично город мог обеспечивать себя продовольствием, что повышало его устойчивость. Чем мельче был город, тем более он был устойчив и самодостаточен. Границы между крупным селом и городом в таких условиях были размыты, а городская культура не имела большого влияния на окрестности. Но все изменилось во второй половине 19 века, когда Россия вступила в активную фазу научно-технического прогресса.
Большую роль в изменении облика городов сыграло развитие инфраструктуры – железные дороги и речное пароходство. Именно эти два вида транспорта оживили внутреннюю торговлю провинциальных городков. Там, где прошла железная дорога населенные пункты росли как грибы, а где не прошла –быстро приходили в упадок. Со второй половины 18 века все заметней наблюдался рост промышленности, хотя фабрики не всегда размещали исключительно в городах. Но количество рабочих на них сначала было незначительным. Так на 1811 год в Дмитрове работало 2 суконных, 2 мишурных, 4 кожевенных, 2 сальных и 1 солодовенный завод, суммарное число рабочих составляло всего 167 человек [15]. Основную массу населения Дмитрова, как и других русских городов составляли купцы и мещане: на 1892 год около 80% дмитровцев занимались торговлей, сдачей в аренду, службой и т.д., 11,9% занимались ремеслами и лишь 4,3% работали на фабриках, еще 3,4% занимались исключительно огородничеством. [318]
Только к середине 19 века города стали обрастать значительным числом фабрик и заводов с жильем для рабочих, переселяющихся из деревень. Состав населения стал сильно меняться, в город хлынула беднота, периодически пополняющаяся крестьянами-отходниками. Уровень жизни рабочих и городской интеллигенции резко отличался. От этого росла социальная напряженность. В первую очередь это касалось двух основных центров – Москвы и Санкт-Петербурга, где сословные контрасты особенно выделялись.
Промышленный облик городов и некоторых поселков стал отражаться даже на народном фольклоре, что являлось несомненным признаком того, что крестьянство принимало активное участие в промышленном развитии страны. Характерными стали песни подобного рода [цитата по 319]:
«Заводы мои заводы,
Заводы фабричные,
Самы горемычные,
Вы скажите-ка, братцы,
Кто этот завод завел.
Заводил этот завод
Добрый молодец
Иван Федорович,
Разорил-то завод
Душа-девушка, Пелагеюшка».
К концу 19 века, по переписи 1897 года в городах России проживало уже 13% населения. Кажется, рост не очень большой за полвека, но если вспомнить какой прирост населения произошел за этот отрезок времени, то динамика будет более показательна: если в середине 19 века городское население составляло около 9%, то есть 9 млн. человек, то в 1914 году 15% горожан это уже 19,5 млн. человек. Следовательно, за полвека городское население выросло больше чем в 2 раза, и это без учета отходников. Правда рост этот был неравномерным. В малых городах численность даже падала. Наибольший рост в этот период отмечался в крупных торгово-промышленных центрах страны: Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Харькове, Риге и т.д. [320, 1375]
Наряду с этим отмечается и общее падение нравственности российских городов. Если отходники еще имели непосредственную связь с землей, с деревней, то пролетарии этой связи лишились. Благотворное влияние сельской общины, те ее положительные качества – нравственное регулирование человеческих взаимоотношений, основанное на традиционных христианских ценностях, в городе было утрачено. Никакого контроля за нравственностью, никакого строгого общественного мнения. В городе человек терялся в толпе и многочисленных переулках, наполненных доходными домами, где можно было скрыться от любого глаза.
При этом перед очами рабочего городского люда во всей яркости проносилась богатая жизнь высшего общества. Все эти дорогие экипажи, блистательные балы, безудержный кутеж и прожигание жизни развращали бедные слои городского населения. Все чаще они задавали себе вопрос: если им можно, то почему нам нельзя? В таких условиях социалистические учения для пролетариата становились весьма привлекательны. Социалистическое равенство представлялась ими не как равенство в среднем достатке или нищете, а «как у господ» в богатстве. А иждивенческая психология, распространившаяся за последние годы, отнюдь не располагала к общественному спокойствию, ведь любое проявление заботы царского правительства воспринималось уже как что-то должное. Скорее наоборот, недовольство с каждым годом возрастало – «мне все должны, почему же я еще не живу как господа».
Продолжение следует.
С первой частью главы 2.8. можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.
