Какая война без наших разведчиков и их шпионов? Пароли, явки, шифровки, погони, перестрелки, амурные похождения! На ум сразу приходят яркие образы: ригористичный Штирлиц-Исаев-Владимиров («Семнадцать мгновений весны») и элегантный Клосс-Колицкий («Ставка больше, чем жизнь»), выдуманный Джеймс Бонд (Агент 007) и реальный Абель-Фишер с нереальным Стенсдейлом-Лонсфилдом-Ладейниковым («Мёртвый сезон»), феноменальный Вайс-Белов («Щит и меч») и инфернальный Шернер («Тегеран-43»), маскулинный Мищенко («Момент истины») и фемина Мата Хари, аристократичный Шлоссер («Вариант „Омега“») и коварный Шантрель-Гопа-Гоппе («По данным уголовного розыска…»), гротескный де ля Бат (Агент 117) и карикатурный Брайер («Один из нас»), а также многие другие. Реальная жизнь прозаичнее и суровее, люди проще, исход трагичнее. Примером тому может служить судьба четырёх российских подданных – немца и латышей – из Курляндской губернии, решивших поработать на германскую военно-морскую разведку в 1915 году.
Читайте мой рассказ и узнайте:
- Как жила Либава под германской оккупацией в 1915 году;
- Где в ней располагалась Шпионская дача;
- Как вербовала и готовила агентов кайзеровская военно-морская разведка;
- Почему приходилось писАть слюнями;
- Как шпионов переправляли на русскую сторону;
- Как их ловили и судили;
- Отомстил ли Нептун судьям за казнь моряков.
К слову, заметили, что в русском кинематографе почти все шпионские фильмы – это Вторая Мировая или Холодная войны? Изредка Гражданская с сопутствующими событиями («Адъютант его превосходительства», Операция „Трест“») или балканская экзотика («Турецкий гамбит»). А вот что можно назвать про Первую Мировую войну? Навскидку припоминаю лишь телесериал «Гибель империи» 2005 года и кино «Первая встреча, последняя встреча» 1987 года. Да ещё в «Моонзунде» мелькает Анна Ревельская. Между прочим, зато другой роман Пикуля, «Честь имею», посвящённый именно разведке-контрразведке, так и не был экранизован. Я что-то забыл? Напишите в комментариях! Но вернёмся в 1915-й год. Рижский залив, осень, лодка...
Застава, в ружьё!
Во время Первой Мировой войны войска находились не только на линии фронта. Многие солдаты несли службу в других местах, например, на прибрежных заставах. Так, осенью 1915 года от Гайнаша (ныне Айнажи) до Пабаша (Пабажи в Саулкрастах) охрану побережья Рижского залива обеспечивал 2-й Прибалтийский конный полк, сформированный из 52-й, 55-й, 61-й и 63-й ополченский конных сотен летом того же года и подчинявшийся 43-му армейскому корпусу Русской императорской армии.
26 октября полевой караул №4 2-го эскадрона данного полка, занимая сторожевое охранение близь мызы Пидде (хутор Пидас), заметил направляющуюся к берегу лодку. Поспешив к месту, где она причалила, солдаты, вооружённые японскими винтовками Арисака, стащили с неё на берег четырёх неизвестных, которые заявили, что они бежали из занятой германцами Виндавы (Вентспилс). Среди вещей у них была разная одежда, всевозможные личные вещи, карта Рижского залива, учебник географии и какая-то латышская книга, компас, интрументы, снасти, мореходная утварь. А также документы, удостоверяющие личность.
Задержанных препроводили в штаб полка в Лемзале (Лимбажи), где они были допрошены. Вроде, всё просто: русские верноподданные бухгалтер Карл Клинге, сапожник Йоган Аудринг, моряки Пётр Лецинек и Фёдор Клейншмидт не хотели жить под неприятельской оккупацией, подались на восток, как тысячи их земляков-беженцев. Кто к родне, кто найти работу. Но что-то насторожило в их поведении и речах. В виду возникших подозрений 27 октября четвёрку отправили дальше в штаб корпуса в Юрьеве (Тарту), где задержанными детально занялся ротмистр Георгий Константинович Красильников (1879-?), до войны служивший в Петроградском губернском жандармском управлении. Теперь же он занимался контрразведкой.
Бдительность контрразведки
Карл Фридрих Вильгельм Карлович Клинге (Karl Klinge), 38 лет, лютеранин, оказался потомственным дворянином и уроженцем Либавы (Лиепая), сыном покойного действительного статского советника и управляющего Либавским отделением Государственного банка Карла Карловича Клинге (Karl Heinrich Klinge, 1833-1915). Одна из его пяти сестёр была замужем за генерал-лейтенантом Андреем Александровичем Бриксом (Andreas Karl von Brix, 1858-?), выдающимся учёным, преподавателем Михайловской военной артиллерийской академии. Сам Клинге холост. Отслужил срочную службу в Русской императорской армии с ноября 1898 года. Работал бухгалтером. Под судом и следствием не был. Путешествовал по Англии и Австралии. С января по конец сентября 1914 года находился на излечении в клинике для душевнобольных в Ревеле (Таллин) – Зеевальд. Жил в Либаве на Юлианской улице, 30 (Julianenstraße / Juliannas iela, сейчас Friča Brīvzemnieka iela) у портного Беке, с которым давно был знаком. С июля 1915 года не имел регулярного заработка. Поэтому видел выход из своего затруднительного положения в том, чтобы как-то выехать вглубь России.
Газенпотский (айзпутский) мещанин Фердинанд Иоганн Карлович Аудринг (Янис Аудриньш, Jānis Audriņš), 40 лет, лютеранин, был сапожником в Либаве. Женат, имел трёх детей. Семья находилась в Гомеле, проживая у швагера по фамилии Гибет, куда тот был отправлен из Либавы в эвакуацию. В октябре Аудринг перебрался в Виндаву, но работы там не нашёл, поэтому решил уйти к русским в компании с Клинге, чтобы пробраться к семье.
Пётр Яковлевич Лецинек (Петерис Лиециниекс, Pēteris Liecinieks; в некоторых документах Леценек), 36 лет, лютеранин, происходил из крестьян деревни Сталдзен (Сталдзене) Виндавского уезда. Был моряком, штурманом дальнего плавания. Находился под следствием и судом за кражу, но был оправдан. Жена с двумя детьми при наступлении немцев отправились беженцами вглубь России, а он не успел их догнать, наткнувшись на немцев под Туккумом (Тукумс). В Виндаве в чайной лавке он познакомился с Клинге и Аудрингом, которые предложили их переправить через залив в Лифляндию.
Фёдор Эрастович Клейншмидт (Karl-Theodor Kleinschmidt / Teodors Ernesta dēls Kleinšmits), 1860 года рождения, был православным (перешёл в него из лютеранства) из Дондагенской (Дундагской) волости Виндавского уезда. Однако, в отличие от трёх предыдущих, по-русски не говорил, поэтому с ним офицеры общались через переводчиков – латышских солдат, служивших в Русской императорской армии. Клейншмидт жил в деревни Чикстин и был рыбаком. Женат, четверо детей. Но отсутствие заработка и продуктов заставило его присоединиться к беглецам.
Вроде, всё выглядело правдоподобно, говорили гладко. Но ротмистр... не поверил, доложив о своих сомнениях начальству. В помощь к Красильникову из контрразведывательного отделения штаба 6-й армии был направлен чиновник для поручений Михаил Николаевич Тимонов. Он согласился, что курляндцы безусловно подозрительны и требуют «обследования». Затем к допросам присоединился старший адъютант штаба 43-го корпуса капитан Порфирий Порфирьевич Новицкий (1884-?). Беглецов разделили и стали допрашивать по отдельности. Чем больше у них выпытывали подробности, тем сильнее выявлялись разногласия в показаниях и тем очевиднее становилось, что допрашиваемые врут. Поразительно, но больше всего путались, казалось бы, в самом простом – в том, каким образом и для чего прибыли на русский берег. После некоторых колебаний и размышлений первым поплыл Клинге уже 29 октября. После очных ставок на следующий день сдался Аудринг. Они сознались, что были посланы немцами в качестве шпионов с определёнными заданиями в Ревель. Перестали отпираться и остальные: были наняты на перевоз германцами в Виндаве.
Либава под оккупацией
Ещё в Лемзале курляндцы рассказали о жизни под германской оккупацией весной-осенью 1915 года, в Юрьеве после признания вообще разговорились. Вот, к примеру, что Клинге и Аудринг поведали про Либаву.
Утром 7 мая над городом появились германские аэропланы, вскоре на рейде появилась кайзеровская эскадра, открывшая огонь по порту в Либаве и Перкунену (Перконе). После полудня русские (400-500 штыков) отошли от Перкунена частью в Новую Либаву (порт Императора Александра III, Кароста), частью на север. В 16 часов город покинула полиция. К вечеру со стороны Перкунена в город вошла конница противника (300-400 сабель), прошла его и завязала перестрелку с русскими войсками в Новой Либаве. Перестрелка длилась всю ночь. Утром немецкая конница и пехота, обойдя Либавское озеро, зашла в тыл Новой Либаве и захватила там человек 100 русских нижних чинов.
Первые дни после занятия города отношение немцев к населению было высокомерное и заносчивое, однако инцидентов не было. Со временем отношение улучшилось. Кайзеровские солдаты разместились в бывших русских казармах на Аллейной площади (Allee-Platz / Alejas laukums, ныне Jāņa Čakstes laukums), на углу Садовой (Gartenstraße / Dārza iela) и Дебургской (?) улиц, а также на Господской улице (Herrenstraße / Kungu iela; так называемые Белые казармы). Тёплое бельё солдаты получали от своих родных – интендантство не выдавало. На либавском рейде постоянно стояла эскадра в 14-16 кораблей. Иногда она полностью или частично выходили в море на 5-6 дней, после чего матросы пьянствовали в городе. В воздухе летали аэропланы и гидропланы, вероятно базировавшиеся в Перкунене, и даже был замечен Цепеллин. В здании литературного общества («на площади, где была гауптвахта», как назвал адрес Клинге) была оборудована мастеская для шиться сапог и починки сёдел и сбруи. У Николаевских куплен, шагах в 500 от моря, была устроена радиостанция; другая – в Гробине (Гробиня).
На третий день после занятия города немцы потребовали контрибуцию в один миллион рублей, но, вняв доводам городского управления, что такая сумма для города непосильна, уменьшили её на половину. Деньги были внесены, однако немцы через некоторое время наложили новую контрибуцию в 300 тысяч рублей, а потом ещё раз в 200 тысяч рублей, и там образом всё-таки выколотили миллион. За что налагалась контрибуция, неизвестно.
На второй-третий день по занятии города кайзеровцы всех мужчин, пригодных к работе (включая интеллигенцию), выгнали на укрепление позиций вокруг города. Плата была установлена в 1,5 рубля, из которых половина отчислялась на пополнение наложенной контрибуции. Со временем рабочие стали получать на руки всего «по 40 копеек на всём своём». Нежелающих работать принуждали нагайками.
Начальником кайзеровского гарнизона сначала был генерал-лейтенант фон Папприц, после которого – генерал-лейтенант фон Шверин. Предвидя оставление города русскими войсками и полицией, городское самоуправление организовало милицию, которая выполняла полицейские обязанности. Затем немцы организовали полицию из местного населения со стражниками и приставами во главе с полициймейстером по фамилии Зееренсен. Последний подчинялся немецкому коменданту (милитэрполицаймайстер). Сначала таковым был майор фон Фроммер, который якобы пропал во время одной загородной поездки, а затем – майор Бехерер, которому подчинялось и городское управление. Исполняющий дела городского головы Брейкш бежал при приближении немцев, его место занял присяжный поверенный Мельвин, которого немцы оставили в этой должности. Мельвин, инженер Пясецкий (служивший на заводе Беккер и Ко) и барон Мантёйфель (владелец имения Капседен, Капседе) были объявлены заложниками. Они жили у себя на квартирах, но ежедневно два раза обязаны являться в комендантское управление, которое располагалось в здании отделения Государственного банка. В случае побега одного из них остальные были бы расстреляны.
После 22 часов запрещалось выходить из домов, несоблюдение каралось арестом. Выезд из города был возможен только с разрешения комендантского управления, и для его получения необходимо было иметь уважительную причину. Однако со временем получить пропуска стало легче, иногда даже давались для проезда в Россию, чем воспользовались управляющий пробочной фабрики Карл Карлович Гильдебрандт, её бухгалтер Мастин и шведский консул Экблюм. На дорогах у выхода из города стояли заставы, не пускающие без пропусков ни из города, ни в город. Порт и склады бдительно охранялись, за попытку проникнуть туда – расстрел.
Город от бомбардировки совершенно не пострадал: электричество горело, трамваи ходили. Извозчиков было весьма мало и на плохих лошадях. Много извозчиков ушло до прихода немцев, у оставшихся лучшие лошади были забраны немцами. Населения в городе довольно много, но русских почти не было, из оставшихся большая часть – служащие Азиатского пароходства, почему-то не выехавшие вовремя. Железная дорога Либава – Муравьёво (Мажейкяй) – Митава (Елгава) была перешита на западную колею до Фридрихсгофа. Дорога Виндава – Туккум – Митава чинилась нашими пленными, но вроде не перешивалась. А постройка дороги Мемель (Клайпеда) – Либава ещё не была окончена.
Газета выходила одна: «Либавская газета» на немецком и латышском языках.
Торговля – в руках евреев, которые, заблаговременно припрятав товары, с приходом немцев открыли магазины и бойко торгуют. Товары продавали только немцам, прочих едва не гнали из магазинов вон. «Встречали немцев с восторгом и живут с ними хорошо», – констатировал Клинге.
Деньги ходили исключительно бумажные: российские, германский и городские боны, заменяющие разменную монету. Металлических денег не было.
В городе совершенно не было: белого хлеба, круп, керосина, свечей и мыла. Чёрный хлеб выдаётся по полфунта на человека в день по карточкам. Для получения этого полфунта надо было вставать в 4 часа утра, иначе, попав в хвост очереди, оставался без хлеба. Мясо весьма плохого качества по 22-24 копейки за фунт. Масло к осени стало 1,6 рублей за фунт и достать его было весьма трудно.
Одежду и обувь без разрешения комендантского управления купить было нельзя. Кожа на подошвы и подмётки – 5 рублей за фунт.
Продажа крепких спиртных напитков была разрешена лишь первоклассным ресторанам, но достать их не составляло труда. Продажа пива не была ограничена, его поставлял либавский завод «Рамзай и Ко» (владелец Адалингер). Но качество неважное: слишком молодо, по-видимому спрос на него был больше предложения, не успевали выдерживать.
В город ни из Германии, ни из окрестностей на продажу почти ничего не подвозили. Один-два парохода в неделю подвозили табак и вино. Вся мука, которая оказалась в амбарах паровой мельницы «Беренд и Ко», сразу же по занятии Либавы была вывезена в Германию по морю, а мельница простаивала. Уборка хлеба производилась главным образом русскими военнопленными, привезёнными из Германии. Лошади, скот и мелкая живность в окрестностях Либавы немцами были забраны полностью.
Помимо вышеупомянутого пивоваренного работали заводы: «Везувий» (владелец Беккер и Ко), который делает снаряды вроде для лёгких пушек и гаубиц, проволочный (бывший Беккер и Ко), который изготавливает проволоку и гвозди, «Плутон», с которого идёт подковное железо, и Либавская маслобойня (бывший Альфред Келлер), сильно разрушенная бомбардировкой с моря – в ней устроена мастерская для ремонта автомобилей. Простаивали заводы: анилиновых крсок, «Савиль и Ко» (изготовлявший тигельную сталь), кожевенный (управлявшийся Карлом Карловичем Лисманом), пробочный (управлявшийся упомянутыми Гильдебрандтом и Экблюмом), а также упомянутая мельница. Также не работали мастерские железных дорог. Даже с работающих заводов многие станки были вывезены в Германию, с простаивающих – все. На заводах, охраняемых караулоами, работали прежние рабочие под наблюдением немцев.
Подготовка шпионов
Но самым ценным для русской контрразведки было то, как шпионов завербовали и готовили.
Где-то в середине сентября 1915 года на квартиру к Клинге зашёл давнишний знакомый Беке и между прочим спросил, не хочет ли он заработать. Клинге, конечно, изъявил желание, и Беке в тот же день отвёл его в германское Либавское морское разведывательное бюро (Nachrichtenamt für Marine), располагавшееся на Лилиенфельдской улице, 10 (Lilienfeldstraße / Lilienfelda iela, сейчас Dzintaru iela). Изначально говорилось Nachrichtenbüro, но в порыве патриотизма отказались от французского слова Büro в пользу тевтонского Amt. Местные же звали дом просто: Шпионская дача. Видать, особым секретом не было, кто там находился.
В бюро пришедших встретили обер-лейтенант флота фон Гейдебрек (von Heydebreck) и переводчик барон фон Врангель, российский подданный. Гейдебрек был лысым шатеном небольшого роста, глядко выбритым. Врангель – полнолицым тёмным шатеном среднего роста, с усами и взъерошенными волосами; всё время откашливался. Также в Бюро состоял капитан-лейтенант Лассен (Lassen), усатый шатен среднего роста, кавалер Железного креста 2-й степени.
Проведя опрос (какое образование, какие языки знает, где бывал), Гейдебрек достал из письмененого стола лист бумаги, на котором был список всех русских кораблей и книжку с их описанием и рисунками. Список военных судов был отпечатан на машинке, на обратной стороне листа были отпечатаны вопросные пункты. Немцев интересовало, где и на каких зданиях находятся предохранительные сети от бросаемых с аэропланов бомб, какие и где находятся зенитные орудия, при каких обстоятельствах умер адмирал Николай Оттович фон Эссен (1860-1915) и кто его преемник, когда будут готовы строящиеся по заказу российского правительства восемь миноносцев на Русско-Балтийской верфи, пять миноносцев на заводе и верфи Нобель-Лесснер, двенадцать подводных лодок на верфи Бекке и Ко. Запасы угля и амуниции, каково настроение жителей и их отношение к войне. Потери русских кораблей, сколько моряков погибло, где поставлены мины, где находятся береговые укрепления.
Изложенные вопросные пункты относились к Ревелю. Были также вопросы по Балтийскому порту (Палдиски), Петрограду (Санкт-Петербург), Кронштадту и Риге, причём последняя была вычеркнута. По Балтийскому порту и Кронштадту интересовало, сколько военных судов находилось там и какие имеются прибрежные укрепления. В Петрограде хотели знать, когда будут готовы строящиеся корабли «Адмирал Грейг», «Светлана», «Наварин» и «Бородино», на каких заводах производят снаряды. В Риге немцев интересовало, сколько там войск, какие около города укрепления, когда будут готовы строящиеся на Мюльграбенской верфи двенадцать подводных лодок.
Пока Клинге изучал список вопросов, Гейдебрек сказал ему, чтобы тот искал работу в Ревеле. Клинге ушёл домой, пообещав прийти на следующий день, что и исполнил. Гейдебрек передал Врангелю список и книжку, после чего занятия с Клинге продожил барон. В своём кабинете он показывал силуэты русских кораблей, объясняя их различия, а Клинге должен был всё запоминать. А также заучивать вопросы задачи, как они говорили, командировки в Ревель. Клинге ни в коем случае ничего не должен был записывать, всё должен был запоминать, чтобы ничто не могло выдать его.
