Продолжаю рассказ о четырёх курляндцах, оказавшихся агентами кайзеровской военно-морской разведки во время Первой Мировой войны. Начало истории читайте тут.
Тайнопись слюной
Из Ревеля Клинге должен был высылать донесения письмами на адрес: O. Krötö, Lahnarzt, Torvgaden 7, Kristiania, Norwegia. По возможности ежедневно. Условный шифр был такой. Все названия русских кораблей разделялись на семь классов по порядку:
I класс – «Гангут», «Полтава», «Севастополь», «Петропавловск»;
II класс – «Андрей Первозванный», «Император Павел I», «Слава», «Цесаревич»;
III класс – «Рюрик»;
IV класс – «Богатырь», «Олег», «Диана», «Аврора»;
V класс – «Громобой», «Россия», «Адмирал Макаров», «Баян»;
VI класс – миноносцы;
VII класс – подводные лодки.
Сообщение условно заключается во фразе: «где ответ на моё письмо», далее следовала дата, указывающая условно названия кораблей. Числа октября обозначали русские корабли, согласно списка. Первая половина сентября обозначала английские подводные лодки, а вторая (после 15 числа) – русские. Например, «где ответ на моё письмо от 17-го октября» означает сообщение о 17-м по списку корабле – «Баяне». Если марка на конверте наклеена прямо, то сообщение должно обозначать: «Баян» находится в порту. Если же марка наклеена вверх ногами: «Баян» вышел в море.
Аналогично сообщение «где ответ на моё письмо от 1-го октября» при марке, наклеенной прямо, значит: «Гангут» находится в порту. А «где ответ на моё письмо от 16-го сентября» при марке, наклеенной наоборот: русские подводные лодки вышли в море. Сообщения с датой ранее 15 сентября относятся к английским субмаринам. Сообщения о миноносцах во всём должны были следовать той же системе, только слово «письмо» заменялось бы словом «открытка». Если же в порту Клинге увидит все указанные корабли, то он должен был условно написать «вышлите мне немедленно 170 рублей», закодировав так общее их число – 17.
Остальные сообщения Клинге следовало писать по тому же адресу, вкладывая в конверт письмо с сообщениями о каких-либо не имеющих значения домашних делах, «деловое» же сообщение шпион должен был писать на внутренней стороне конверта, оставляя лишь не заполненными края («борта»), по которым русская цензура обычно вскрывает корреспонденцию.
Писать Клинге должен был не чернилами, а чистым пером... слюнями. Написанное таким образом сообщение засыхает приблизительно через полчаса и уже остаётся на бумаге. Для проявления написанного надо налить тонким слоем чернила, и сквозь него проступает то, что написано слюнями. Для лучшего результата бумага должна быть шероховатой. Читатель может удивиться, но это действительно был один из способов тайнописи. Новинками химической промышленности кайзеровская разведка снабжала опытных проверенных агентов. А новичкам предлагались такие вот экстравагантные способы связи.
Подписывать свои письма Клинге должен был именем «Н. И. Иванов», а телеграммы настоящей фамилией. Устроившись в Ревеле, он должен был послать по вышеуказанному адресу свой. Письма на его имя должны были подписывать именем «Олов» и писать тем же способом – слюнями.
В шпионы из сапожников
Кстати, Аудринг уже не в первый раз пытался пробраться к русским. Перед отплытием в Виндаву Гейдебрек посылал его на разведку через Митаву в Ригу, но он не смог пройти через болота и возвратился, не выполнив задачу. На сей раз Аудринг как и Клинге должен были достичь Ревеля по морю. Только Клинге должен был там оставаться до получения приказа, а в обратный путь отправиться через Финляндию и Швецию. Аудринг же должен был провести в городе 4-5 недель. Если по высадке Клинге понадобится ночлег в районе Гайнаша, то он должен был зайти на мызу к помещику Мачульскому. Он не должен быть раскрываться Мачульскому, но лишь говорить, что беженец из Либавы.
При этом Аудринг и Клинге были знакомы ранее. Более того, именно последний его подбил пойти по пути шпионажа. После занятия Либавы немцами в мае 1915 года они встречались в Эстонском клубе. И вот как-то при очередной встрече Клинге рассказал, что работает на германскую разведку, получая время от времеми 10-25 рублей. И что Аудринг может попроситься в разведку и его тоже пошлют в Ревель.
Аудринг решил, что это хороший способ выбраться из оккупированной германцами Курляндии за их счёт и, если повезёт, добраться до семьи. Недели полторы его, как и Клинге, учили узнавать русские корабли, но эта наука не давалась сапожнику. Тогда Гейдебрек сказал, что даст ему другую задачу: пойти в Ревель и выяснить, какие заводы производят проволочные заграждения, как фабрики шьют одежду, выпускают обувь, какие корабли строятся на верфи, какие названия на ленточках бескозырок у матросов, какое настроение у жителей, какие цены на продукты первой необходимости. По возвращении Аудринг также должен был принести с собой газеты «Новое время» и «Русское слово».
Переправа агентов
Через несколько недель Клинге получил приказ явиться на Кургаузский проспект, 20 (Kurhaus-Prospekt / Kurmājas prospekts – в этом доме сейчас находится Лиепайская русская община). А вместо него обучением у Врангеля занялся печник Станкевич – 40-летний поляк, блондин среднего роста, с большими рыжими усами и худым лицом. Одет был в коричневый костюм, серое пальто и «спортсменскую» шапку. Аудринг же заметил, что помимо него начали проводиться занятия с либавским портным Комиссаром (эстонцем лет 40, полным брюнетом роста выше среднего, с чёрными усами, опущенными вниз) и либавским маляром Мюллером (немцем лет 35, смуглым брюнетом среднего роста, с маленькими усами и приметным плоским лицом). Комиссар тоже ушёл в командировку в Ревель, но раньше Аудринга, а Мюллер ещё ждал своего задания.
По вышеуказанному адресу новоявленного шпиона встретил фельдфебель Штангенберг (Stangenberg), который всегда сопровождал германских разведчиков. Усатый шатен среднего роста с выдающейся нижней частью лица также хорошо говорил по-латышски. Познакомившись, фельдфебель велел Клинге прийти к нему на следующий день к шести вечера. Клинге обмолвился, что в тот день в Либаве находился принц Генрих Прусский, который осматривал город и окрестности. Это было 3 октября по новому стилю. Значит, 29 сентября по юлианскому. На этой встрече он приказал агенту готовиться к дороге. Договорились о встрече в девять вечера у Петроградской гостиницы, где ужинали в ресторане до полтретьего ночи. Зайдя к Штангенбергу, встретились с Аудрингом. В четыре часа ночи они пошли на пристань, где сели на военную яхту. При этом Штангенберг был одет в штатское.
В Виндаве они остановились в гостинице Рим, где прожили три дня. Ночью Клинге разбудил какой-то солдат, и троица пошла в какой-то дом на Большой улице, где размещался 20-й этапный транспорт. Там они встретились с прекрасно говорившей по-русски барышней, назвавшейся Верой Юрьевной Кузнецовой, которая тоже должна была отправиться на русскую сторону. Штангенберг по секрету сказал, что эту высокую брюнетку лет 30-32 с большими глазами и большим носом, а также заметными усиками, на самом деле зовут Фрида Шмидт. В прошлом году она жила в Уральске, где была арестована по подозрению «в шпионстве», но смогла скрыться и через Румынию пробраться в Германию. Клинге ясно запомнил, что Кузнецова-Шмидт была одета в чёрную плюшевую шубу, тёмно-зелёный сакс с чёрной вышивков по борту на груди. Под ними был белый свитер – толстая вязаная рубашка с высоким воротником.
Вчетвером они отправились в Мельсиль (Мелнсилс), где хотели добыть лодку, но им этого не удалось: рыбаки просили за проезд до Гайнаша 150 рублей. Добравшись до Дундагена (Дундага), на следующий день поехали в Туккум, где их ждал Гейдебрек. Вернувшись с ним в Дундаген, прожили там три дня. Это было в то время, когда русский флот высадил десант в районе мыса Домеснес (Колкасрагс), то есть 9 (22) октября 1915 года. Запаниковав, германцы со своими подопечными вернулись в Виндаву. Через неделю Штангенберг с Клинге и Аудрингом снова выехали, на сей раз в Роен (Роя). А Кузнецова осталась в Виндаве, готовясь к поездке в Митаву, где должна была получить своё задание на командировку.
Вместо неё компанию им составили Лецинек и Клейншмидт. Проживая в Виндаве, Лецинек нарушил комендантский час, выйдя поздно из дома. Его задержали немецкие солдаты. На пятый день нахождения в тюрьме его вызвали к офицеру, который предложил ему свободу в обмен на услугу: отвезти на русский берег двух человек. Беседовал офицер через переводчика, которым оказался Штангенберг. Лецинек согласился, тем более что за это обещали ещё и заплатить. Он и привлёк к делу своего старого знакомого Клейншмидта.
В Роене они прожили неделю, прежде чем Штангенберг, наконец, нашёл лодку длиной 30 футов (чуть больше 9 метров). Моряки должны были довезти агентов до Лифляндии, а сами вернуться. Штангенберг вручил на берегу Леценеку 60 рублей (пополам ему и напарнику). Клинге же ещё ранее под расписку получил на путевые расходы 300 рублей, прокутив из них 65 рублей в Виндаве и ещё сколько-то на «прожитие, папиросы и прочее». Андрингу достались 70 рублей – больше не дали, чтобы не вызывать подозрений, откуда у простого человека много денег. Зато по возвращении обещали щедро вознаградить.
25 октября около 16 часов четвёрка отчалила. Моряки взяли с собой в лодку сети, чтобы в случае столкновения с русскими прикинуться рыбаками-беженцами, которые пробираются в Россию. Через 22 часа лодка добралась до берега в районе мызы Пернигель (Лиепупе). И там их приняли прибалтийские кавалеристы.
Деньги – раненым
Интересно, как подробно составлялись протоколы обысков. Они проводились с понятыми. Фиксировалась не только общая сумма изъятых денег, до даже в каких купюрах и монетах они были. Так, у Клинге изъяли 190 рублей (одна сторублёвка, восемь десятирублёвок, по одной пятирублёвке и трёхрублёвке и две банкноты по рублю). У Аудринга изъяли 49 рублей 35 копеек (три десятирублёвки, три пятирублёвки, трёхрублёвка и один рубль, а также копейки не монетами, а марками). У Лецинека были обнаружены 67 рублей (шесть десятирублёвок, пятирублёвка и две кредитки по рублю). А у Клейншмидта было при себе бумажками 33 рубля (три десятирублёвки и трёхрублёвка) и монетами 1 копейка и 5 пфенигов.
Деньги в сумме 339 рублей 36 копеек и 5 пфеннигов приказом №250 по штабу 6-й армии были направлены в Александровский комитет о раненых – благотворительное учреждение Российской империи для оказания помощи военнослужащим-инвалидам, а также семьям погибших или умерших от ран.
А часы «За отличную стрельбу» (вероятно, служившего Клинге), серебряный медальон с надписью «G.A.» (Аудринга) и прочие вещи хранились при штабе 43-го коруса и 2-го Прибалтийского полка. Очевидно, сгинули в лихолетье 1917-1918 годов.
Процесс пошёл
Конечно же, по итогам следствия были предприняты меры. Во-первых, были разосланы ориентировки на других упомянутых шпионов – Кузнецову, Комиссара, Мюллера, Станкевича. Во-вторых, были предприняты меры к розыску лиц, которые выехали в Россию из Либавы по разрешению германского коменданта, дававшемуся в ислючительных случаях. Так, в Петрограде стали искать прибывшего туда в июле 1915 года через Швейцарию управляющего пробочной фабрики Карла Карловича Гильдебрандта. Выяснилось, что он быстро отбыл в Одессу. Продолжили его поиски там, чтобы выяснить, каким образом он получил документ от германцев.
В-третьих, была проведена проверка помещика Мачульского, у которого якобы могли искать ночлег германские шпионы. В Гайнаш был послан агент контрразведывательного отделения 6-й Армии под псевдонимом «Помощник». Так как он не получал жалования от контрразведки и согласился работать при условии сохранения в тайне его личности, то даже в секретных документах не указывались его настоящие имя и фамилия. Их знал только его куратор, который сообщил, это это некий эстонец из Пернова (Пярну) в должности помощника присяжного поверенного. «Помощник» выяснил, что Мачульский уже пять лет является управляющим мызы, которая принадлежит фон Стрику. В поведении Мачульского нет ничего подозрительного, у него больные ноги, он редко выходит из дому. А вот поведение жены Мачульского, немки, обратило на себя внимание окрестного населения. Летом 1915 года она постоянно разгуливала по берегу моря, ежедневно выходя тут по 3-4 раза в день. Жена Мачульского водит знакомство с пастором Шляу, ярым немецким националистом. Местное население их считает за шпионов.
Трибунал и казнь
В конце концов, вышестоящее командование, изучив материалы дела, приказало командиру 43-го армейского корпуса георгиевскому кавалеру генерал-лейтенанту Александру Васильевичу Новикову (1864-1937) предать пойманных курляндцев полевому суду. Среди впечатлённых «сложными ухищрениями шпионов наших противников», между прочим, был генерал-майор Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич (1870-1956, будущий генерал-лейтенант Красной Армии), на тот момент начальник штаба Северного фронта и брат революционера-большевика Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича (1873-1955), ближайшего помощника Ленина.
Председателем полевого суда был назначен подполковник Артур Карлович Дегергольм (1864-1931, Arthur Degerholm). Членами суда – капитан Николай Щербович-Вечор, штабс-ротмистр Ильмар Викторович Гелениус (Ilmari Veikko Helenius, 1879-1944, начальник конвоя корпуса; тот, что гонял латышских лесных братьев под Туккумом в 1905 году), подпоручик Гуго Карл Заремба (начальник корпусного радиотелеграфного отделения), прапорщик Семён Грачёв (помощник корпусного коменданта). Делопроизводителем – прапорщик Сергей Пергамент (обер-офицер для поручений при управлении инспектора артиллерии корпуса). В качестве переводчика был привлечён ефрейтор обозной команды штаба 43-го армейского корпуса Мартынь Рудзит.
Суд начался в 11 часов утра 13 ноября. Дело рассматривалось при закрытых дверях. Православный священник Николай Бежаницкий привёл членов суда к присяге. Они дали следующее клятвенное обещание. «Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом перед Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом Господним хранить верность ЕГО ИМПЕТАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ, Самодержцу Всероссийскому, исполнять свято законы Империи, творить Суд по чистой советси без всякого в чью-либо пользу лицеприятия, и поступать во всем соответственно званию, мною принимаемоу, памятую, что я во всем этом должен буду дать ответ пред законом и пред Богом на страшном Суде ЕГО. В удостоверение сего целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь».
Клинге признал себя виновным, что согласился работать на германскую разведку. Однако хотел лишь заполучить от германцев деньги, но заниматься разведкой не собирался, думая пробраться в Москву, где рассчитывал найти работу. Тем более не собирался он возвращаться к немцам.
Аудринг не признал себя виновным, объясняя, что принял предложение германской разведки, только чтобы выбраться из мест, занятых неприятелем, и воссоединиться с семьёй. И возвращаться к германцам не собирался. Почему же сразу не сознался во всём? Потому что Клинге препятствовал этому, уверяя, что в случае признания русским властям будет ещё хуже.
Лецинек не признал себя виновным. Он уверял, что не собирался возвращаться к немцам, а лишь хотел освободиться из тюрьмы и оказаться на русской стороне, где думал найти свою семью. И что раньше таких поручений немцев не выполнял и не знал, что везёт шпионов. На вопрос председателя суда, как Лецинек может объяснить, что германский офицер способствовал переправе, подсудимый сказал, что он этого не понимает. На вопрос, почему при первом допросе не сознался, что их до залива сопровождал ещё один незнакомец, Лецинек объяснял, что Клинге велел в случае допроса от этом человеке ничего не говорить.
Клейншмидт себя виновным не признал, заявив, что думал, что перевозит обычных беженцев. Опять же, как он тогда объяснит, что им помогал немец? Подсудимый этого объяснить не сумел.
Подсудимым было дано последнее слово, от котого Клинге отказался, а остальные просили их помиловать. Суд удалился на совещение в отдельную комнату. По возвращении в зал председатель огласил приговор.
Клинге и Аудринг, будучи на территории занятой войсками противника, обязались за денежное вознаграждение выяснять путём шпионажа и сообщать противнику секретные сведения о русских войсках. Лецинек и Клейншмидт, зная, что Клинге и Аудринг едут на территорию, занятую русскими войсками, с целью шпионажа, помогали им с передвижением, причём, доставив их в расположение русских войск, не заявили о злонамеренных целях вышеупомянутых лиц русских властям, а наоборот старались скрыть возложенную на них врагами России преступную задачу. После задержания все подсудимые долго скрывали настоящие причины своего прибытия в расположение русских войск и, лишь будучи уличены, вынуждены были после продолжительного допроса сознаться в своих преступных намерениях.
На основании сознания подсудимого Клинге и показаний остальных подсудимых и выяснившихся обстоятельств дела военно-полевой суд, руководствуясь статьями 13 и 275 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, постановил подсудимых признать виновными в том, чтобы они прибыли из мест, занятых германскими войсками с намерением доставлять неприятелю сведения военного характера, и по лишении всех прав состояния подвергнуть смертной казни через повешение. Короче, казнь двоим за шпионаж, двоим за пособничество шпионажу. В 13.50 заседание суда было закрыто.
В 6 утра 14 ноября приговор был приведён в исполнение в Юрьеве. Пастор О. Г. Зеземан (Сеземан, Sesemann) напутствовал в последний путь лютеран. Он помолился с Клинге, прочувственно повторявшим за пастором слова молитвы, в которой тот просил Бога о помиловании души казнимого. По просьбе Клинге Зеземан написал письмо его сестре, генеральше Брикс, передавая от казнённого последний поклон сёстрам и старой матери. Похоже, только его семья узнала о судьбе своего родного человека. Так, рыбак Клейншмидт только в 1934 году уже в независимой Латвийской Республике был признан умершим. А до этого всё время числился пропавшим без вести в 1915 году. Где похоронили казнённых? Возможно, в безымянной могиле на кладбище Раади. Может, даже на военном участке. Или на кладбище Пуйестеэ, рядом с могилами латышских беженцев и стрелков. Надо узнават мнение краеведов из Тарту.
Месть Нептуна?
По-человечески жаль мужиков, попавших в трудное время в такой замес. Вместе с тем, уверен, расскажи они сразу о том, что их завербовала кайзеровская морская разведка, им бы сохранили жизни. По-крайней мере, морякам точно.
Но вот что интересно: оказывается, судьба жестоко прошлась по некоторым членам трибунала. Так, после революций 1917 года Дегергольм стал служить «белой» Финляндии. Его единственный сын Густав Эдвард (Gustaf Edvard Degerholm, 1900-1918) был убит в бою с «красными» финнами 14 февраля 1918 года. Гелениус также сменил русский мундир на финляндский, сделал неплохую карьеру в Финляндской республике, дослужился до звания генерал-майора, был главой разных муниципалитетов, поработал в полиции. И вот его сын Ганс Гюнтер (Hans Günther Helenius, 1911-1937), будучи моряком, утонул 12 января 1937 у берегов Шотландии в шторм во время кораблекрушения судна «Johanna Thorden», возвращавшегося в Гётеборг со своего первого рейса в Нью-Йорк.
Может, Морской царь – как бы его ни называли (латинский Нептун, эллинский Посейдон, финский Ахти) – решил, что несправедливо сурово наказали моряков?