В середине мая мне удалила аппендикс. Операция была экстренной. Испугаться я не успела. Скорее, до последнего не верила, что это происходит со мной. С другой стороны, до попадания в больницу я так намучилась (шесть часов терпела боль дома, пока не разобралась, что дело – плохо), что любые действия врачей воспринимались мною с радостью и благодарностью.
Собственно, с того момента, как мне сделали укол обезболивающего в машине «Неотложной медицинской помощи», я сразу почувствовала, что всё идёт, как надо, и это осознание правильности происходящего не покидало меня вплоть до операционной, куда я вошла без малейшей тени страха, не испытывая ни капли сомнений и с лёгким любопытством, поскольку никаких серьёзных операций в моей жизни ещё не было, и мне было интересно посмотреть, как же там всё устроено и что будет происходить со мной до, во время и после операции?
Отчётливо помню, что смерти я не боялась. Уснуть и не проснуться – тоже. Когда меня стали погружать в наркоз, я, по-моему, уже искрилась от счастья, радуясь тому, что, наконец-то, мои мучения заканчиваются, так что мне даже пришлось мысленно себя одёрнуть и заставить обратиться к Богу с молитвой, чтобы Он присмотрел за мной во время операции и ни на мгновение не выпускал мою душу из Своих рук!
Простеньких операций с наркозом в моей жизни было две. Точнее одна – небольшая операция, минут на 20, и диагностическое исследование – минут на 30 – просто.
Первый наркоз мне делали по ОМС в государственной больнице, и он был ужасным. Когда я очнулась, чувствовала себя так, словно пила без перерыва несколько месяцев! Всё кружилось. Меня мутило. Внутри стоял отчётливый привкус бензина. Точнее даже не так: мне казалось, что бензин полностью залил мою голову и только и делает, что там бурлит и кипит. Самое обидное, что именно к этому наркозу меня готовили по всем правилам. Но, видимо, сам по себе он был настолько дешёвым, что ничего не помогло. С другой стороны, мне ещё повезло. Несколько часов я провела в обнимку с какой-то эмалированной посудиной, в которую медсёстры обычно кладут инструменты, после чего меня стало отпускать. Плохо было чисто физически, и это всё, что я запомнила тогда о наркозе.
Наркоз в частной клинике отличался от наркоза в государственной – как небо и земля: после него я проснулась отдохнувшей и посвежевшей, словно целую ночь провела в объятиях крепкого, здорового сна. Никаких физических или психологических эффектов после него не было.
Первое, что я помню, после операции по удалению аппендикса, как открываю глаза на операционном столе и отвечаю на вопрос о том, как себя чувствую? Затем идёт пробел. Потом я открываю глаза уже в палате. Рядом стоит медсестра. Мы болтаем. Она напоминает, что я могу попить только через час, вставать мне нельзя, кнопка вызова – слева и советует отдохнуть. Я отказываюсь спать, так как, опять же, чувствую себя выспавшейся и невероятно бодрой (что неудивительно, поскольку накануне перед тем, как у меня заболел живот, я отлично спала всю ночь) и объясняю, что мне нужно написать близким, так как «спокойные близкие = хорошо чувствующий себя пациент». Диалог происходит в здравом уме и твёрдой памяти. Когда медсестра уходит, я ещё час не сплю: пишу мужу и родителям сообщения в «Telegram» (горло болит и говорить не хочется), читаю новости в Интернете, играю в игрушки на AliExpress.
Все сообщения той ночью у меня написаны грамотно. Насколько я помню, в игрушках (это, кстати, неплохой индикатор того, насколько вы адекватны) все уровни пройдены без ошибок (когда я усталая и хочу спать, ошибаюсь постоянно).
Ровно через час я делаю несколько глотков воды. То есть время я тоже вполне себе неплохо контролировала. Но, когда я закрываю глаза, тут же происходит нечто странное: вместо привычной темноты, которой полагается быть на веках человека, находящегося в палате с выключенными источниками освещения, меня вдруг заливает настолько ярким светом, словно я нахожусь в центре Солнца. При этом свет меня не ранит и не смущает. Удивляет немного. И почти сразу же я вижу приближающихся ко мне людей.
Лучше всего мне запоминается лицо первого из них – высокого, крепкого, темноволосого мужчины с крупными, крестьянскими чертами, которое я наблюдаю словно через лупу – слегка искажённым, частично приближенным, немного нереальным. Следующие за ним люди запоминаются мне уже меньше, поскольку никого из них я не знаю. Откровенно говоря, я смотрю на них только с одной мыслью: «Кто вы такие? Зачем вы здесь?». И моя мысль получает ответы, суть которых поначалу от меня ускользает, поскольку даются они то ли без какой-либо конкретной словесной формы (на уровне чувств и эмоций), то ли словами, которые мне пока незнакомы.
Когда людей становится больше, я начинаю понимать, что они – души тех, кто существует в стенах этой больницы (в моём мире)/в каком-то неизвестном мне пространстве (не в моём мире), и они пришли со мной пообщаться, так как… им то ли скучно, то ли они хотят меня поддержать.
Кажется, разговаривать я с ними отказалась. Ведь если бы согласилась, наверняка бы помнила, о чём мы болтали? Мне же вспоминается только то, как смотрю на них в полном недоумении и непонимании, на каком основании я вообще должна вести с ними диалог, в то время как людей становится всё больше и больше, свет – темнее, пока всё не поглощает привычная ночная мгла, которой самое время окутывать меня в половине второго ночи на Радоницу, даря тихий и спокойный сон без малейшего сновидения.
Материал оказался полезным? Ставьте лайк. Подписывайтесь, чтобы не пропустить новые статьи.
