Сводка Совинформбюро за 25 января 1945 года сообщала следующее:
«…наши войска, продолжая наступление, овладели в западной части Восточной Пруссии городами Либштадт, Пройсишес-Холлянд, Христбург, а также с боями заняли более 250 других населенных пунктов, в том числе <…> Райхвальде, Хермсдорф, Бринсдорф, Баумгарт, Николайкен».
Вечером того же дня боевые машины 5-й гвардейской танковой армии 2-го Белорусского фронта вышли к Фришскому (теперь Калининградскому) заливу, отрезав провинцию от основной территории рейха. В районе Хайльсберга (теперь это польский городок Лидзбарк-Варминьски) оказалась окружена почти вся 4-я армия вермахта.
Надо отдать должное немцам – противниками они были умелыми (и тем почетнее было таких победить). Всего за сутки собрали мощный кулак из танковой, двух пехотных дивизий и егерской бригады, и в ночь на 27 января организовали прорыв в направлении города Эльбинг (сегодня Эльблонг в Польше). Через несколько часов к атакующим соединениям добавились еще три пехотных дивизии и элитная танковая «Великая Германия». Устремленный к Балтийскому морю клин советских войск из трех дивизий оказался растянут на сотню километров, линия фронта на этом участке еще не стабилизировалась, чем и воспользовался враг.
Части 96-й стрелковой дивизии 48-й армии при отсутствии артиллерии, которая отстала из-за не доставленного вовремя горючего и недвижно стояла в колоннах у Либштадта (сегодня он называется Милково и принадлежит Польше), понесли тяжелые потери и, израсходовав почти все боеприпасы, были вынуждены отойти на юго-запад. Развивая успех, немцы к исходу 27 января прорвали фронт и овладели стратегически важным узлом дорог в районе пресловутого Либштадта. В окружение попала теперь уже наша 17-я стрелковая дивизия, подвергавшаяся непрерывным атакам. Именно тогда совершили свой подвиг майор Павел Боев и его артиллеристы из 68-й армейской пушечной бригады.
Командир 2-го дивизиона был кадровым офицером, успевшим повоевать и с японцами у озера Хасан, и с чухонцами в советско-финской, а теперь вот еще и с немцами с самого начала Великой Отечественной.
«На гимнастерке его было орденов-орденов, удивишься: два Красных Знамени, Александра Невского, Отечественной войны да две Красных Звезды <…>, а было и третье Красное Знамя, самое последнее, но при ранении оно утерялось или кто-то украл. И так, грудь в металле, он и носил их, не заменяя колодками: приятная эта тяжесть - одна и радость солдату».
Так говорится у Александра Солженицына в повести «Адлиг Швенкиттен», которую писатель посвятил майору Боеву, и где довольно подробно повествует о событиях тех дней.
К этому фрагменту стоит добавить архивную информацию, согласно которой, Павел Афанасьевич, отличившийся при форсировании реки Друть и прорыве немецкой обороны у города Рогачев в июне 1944-го, представлялся комбригом к званию Героя Советского Союза. Но вместо Золотой Звезды получил орден Великой Отечественной войны II степени.
Конечно, опираться исключительно на художественную литературу - означает почти наверняка вызвать шквал критики знатоков военной истории вообще и ненавистников причислявшегося к сонму антисоветчиков названного писателя, в частности. Хотя думается, капитан Солженицын, командовавший батареей звуковой разведки в той самой 68-й бригаде, вполне мог оказаться непосредственным свидетелем происходившего или, по крайней мере, о многом знать из рассказов сослуживцев.
Ну да ладно. Присовокупим еще один источник – мемуары начальника штаба 2-го артдивизиона Виктора Дедюхина, непосредственно участвовавшего в тех кровопролитных боях.
«…вдруг пришла из штаба артиллерии армии шифрованная радиограмма: всеми тремя дивизионами немедленно начать движение на север, к городу Либштадту, а по мере прибытия туда - всем занять огневые позиции в 7-8 километрах восточнее его», - повествует Солженицын.
После получения шифровки Боев вместе с командирами батарей, начальниками разведки и связи отправился на наблюдательные пункты на передовой, приказав начштаба развернуть орудия на огневых позициях.
«Hе знaл я тогда, что мы – мой командир, 35-лeтний сибиряк (Дедюхин ошибается. Комдиву было 30 лет)… любимец дивизиона и всей бригады и я, 22-летний капитан, его начальник штаба… видим друг друга в последний раз», - вспоминал уже полковник Дедюхин спустя долгие годы.
Солженицын описывал этот момент более художественно:
«Майор Боев стоял с распахнутой планшеткой и хмуро рассматривал карту. Сколько сотен раз за военную службу приходилось вот это ему - получать задачу. И нередко бывало, что расположение противника при этом не сообщалось, оставалось неизвестным: начнется боевая работа - тогда само собой и прощупается. А сейчас - еще издали, за 25 километров от того Либштадта, - как угадать, где пустота, а где оборванный немецкий фланг? А главное: где наша пехота? Ведь наверняка отстали, не за танками им угнаться, растянулись - и насколько? И где их искать?»
То, что впереди них и в самом деле нет пехотного заслона, артиллеристы поняли очень скоро. Самим пушкарям выделить в прикрытие было попросту некого, в расчетах и без того не хватало по двух-трех номеров, что заметно снижало темп огня батарей 152-миллиметровых гаубиц-пушек МЛ-20.
А тут еще объявился перебежчик из судетских немцев. Ефрейтор уверял: не позже чем через час его бывшие камрады начнут прорываться из кольца. Причем в авангарде пойдут танки, для борьбы с которыми «Емели», как прозвали МЛ-20 в войсках, просто не приспособлены: мала скорострельность (один-два выстрела в минуту), ограничена маневренность огнем и колесами.
Около семи часов вечера Дедюхина вызвал по рации майор Боев. Комдив открытым текстом передал, что наблюдает движение большого количества вражеских «панцеров» и мотопехоты в направлении своего НП. Еще через минуту поступила команда на открытие огня.
- Разрывы наших снарядов прекрасно были слышны в ночной тиши, - рассказывал Виктор Михайлович. – На какое-то мгновенье все замерло. Мы ждем команды, но радиостанция молчит. Сержант Калюжный говорит: «Товарищ капитан, слышите? Гул моторов!» И тут же в телефонах захрипело: «Танки…», - и все замолкло…
Плохо было еще и то, что 2-й дивизион расположился на открытой местности, и немецкие танки, пользуясь наличием здесь нескольких дорог, легко могли обойти наших артиллеристов с флангов. Чтобы избежать неминуемого уничтожения, Дедюхин по рации запросил у командира бригады разрешения отойти на полтора километра назад, на высокий западный берег реки Пассарге и укрепиться за единственным в этом районе железобетонным мостом. Только так можно было остановить наступавшие танки. Но в ответ прозвучало:
- Не разрешаю, стоять насмерть!
Впрочем, буквально через пару минут комбирг, видимо, оценив обстановку по карте, все-таки приказал занять позицию за мостом. Собственно, только это и спасло капитана Дедюхина и его бойцов.
К тому моменту на 4-ю и 5-ю батареи уже навалился противник. Солженицын, возможно, со слов очевидцев, описывает этот момент в присущей ему несколько вычурной манере:
«Из смутного ночного брезга, из полного беззвучья - грянуло на 5ю батарею сразу от леса справа, но даже и не минометами - а из трех-четырех крупнокалиберных пулеметов - и почему-то только трассирующими пулями. Струями удлиненных красных палочек, навесом понеслась предупреждающая смерть - редкий случай увидеть ее чуть раньше, чем тебя настигнет. И сразу затем от того же лесу раздалось - "hur-ra! hurra!" - густое, глоток не меньше двести. И бежали на орудия - валом, чуть видимые при мелькающих красных струйках. От пушек звукнуло несколько ружейных выстрелов - и больше не успели. Красные струи перенеслись на левую, 4-ю, батарею - а 5-ю уже забрасывали гранатами. Вспыхивало, вспыхивало огнями».
Атакованные батареи отойти в полном составе не успевали, к развернувшейся за мостом 6-й батарее прорвался лишь один из взводов 4-й. Снарядов оставалось очень мало, поэтому по скопившимся на противоположном берегу немецким танкам, бронетранспортерам и пехоте старались бить экономно, наверняка. Особенно отличились поставившие свои орудия на прямую наводку старший офицер 6-й батареи старший лейтенант Павел Кандалинцев и его взводный, молоденький лейтенант Олег Гусев. Между прочим, последний был сыном командующего 48-й армией генерал-полковника Николая Гусева.
«Командир огневого взвода 6й батареи, совсем еще юный, но крепкий телом лейтенант, - описывает его Солженицын. - Гусеву было всего 18 лет, но уже год лейтенантом на фронте, самый молодой офицер бригады. Он так рвался на фронт, что отец-генерал подсадил его, еще несовершеннолетнего, на краткосрочные курсы младших лейтенантов».
За тот бой у моста Кандалинцев и Гусев получили ордена Красного знамени. А когда к восьми часам утра 27 января подошли наши танки, стало ясно: дивизион спасен, хотя и изрядно потрепан.
Через два дня немцы – упорства им было не занимать – вновь пошли в наступление, ценой больших потерь сумев прорваться в Либштадт. Завязались уличные бои, продолжавшиеся до 31 января, в итоге город советские войска так и не сдали. А после того как из резерва подтянули 8-й танковый корпус 5-й армии и несколько других крупных соединений, вражеский прорыв был окончательно купирован.
К 8 февраля врага удалось оттеснить на рубежи, которые он занимал до 26 января, вернув все утраченные позиции. Тогда и прояснилась судьба временно считавшихся пропавшими без вести артиллеристов 2-го дивизиона, так и не успевших отойти к заветному мосту.
- У подбитых орудий 4-й и 5-й батарей мы увидели трупы наших товарищей, - рассказывал Виктор Дедюхин. – Раненые были добиты ножами. На огневой позиции 5-й батареи – следы костра с останками сожженных трупов. В районе наших наблюдательных пунктов мы опознали тела командира дивизиона Боева и командира 5-й батареи Мягкова. Фашисты надругались над телом нашего боевого командира. С него были сняты валенки, полушубок, вырезан ножом на груди вместе с кожей кусок гимнастерки с боевыми орденами.
Факт глумления над телами наших погибших бойцов подтверждает и Солженицын:
«Между пушками и дальше к Адлигу лежали неубранные трупы батарейцев, несколько десятков. Некоторых немцы добили ножами: патроны берегли. Пошли искать и Боева, и его комбатов. Несколько солдат и комбат Мягков лежали близ Боева мертвыми. И сам он, застреленный в переносицу и в челюсть,- лежал на спине. Полушубок с него был снят, унесен, и валенки сняты, и шапки нет, и еще кто-то из немцев пожадился на его ордена, доложить успех: ножом так и вырезал из гимнастерки вкруговую всю группу орденов, на груди покойного запекся ножевой след».
Лишь в одном моменте у двух повествователей наблюдаются разночтения – Дедюхин утверждал, что лицо комдива не было изуродовано, на нем застыло «спокойное, мужественное выражение».
В наградном листе о награждении Павла Боева орденом Великой Отечественной войны I степени приводятся некоторые подробности последнего боя храброго офицера:
«С флангов до семи танков с пехотой порвались на его наблюдательный пункт. С группой разведчиков и связистов командир дивизиона принял этот неравный бой».
Со всеми воинскими почестями, под залпы орудий дивизиона майора Боева и старшего лейтенанта Мягкова похоронили на площади Либштадта, недалеко от находившегося там памятника немецкому фельдмаршалу Гинденбургу.
«Спустя многие дни, уже в марте, подали наградную и на майора Боева - Отечественной войны I степени, - заканчивает свою повесть Солженицын. - Удовлетворили. Только ордена этого, золотенького, никто никогда не видел - и сестра Прасковья не получила. Да и много ли он добавлял к тем, что вырезали ножом?»
