(донская легенда)
Церковь свою станица не сохранила. Построенная казаками после войны с Наполеоном, она была известна своей удивительной красотой далеко за границами Войска Донского. Но в самом начале братоубийства, в декабре 1917-го, с каменного храма сбили золоченные сусальным золотом кресты. Затем, в самом конце Гражданской, когда за станицу шли полные крови и ярости бои, снаряды, выпущенные из гаубичных орудий, повредили купола небесно-голубого цвета. А конная артиллерия Буденного, пристреливая свои пушки, разнесла по кирпичикам всё, что осталось от куполов. Тогда же из храма сделали склад оружия 1-й Конной Армии и тир. Только вместо мишеней ставили иконы и прицельно расстреливали их из винтовок и револьверов.
Когда война кончилась, здание церкви оказалось заброшенным. Внутри были не высыхающие зловонные лужи и конский навоз. Станичники предпочитали обходить то, что осталось от храма, стороной, как будто чего-то стыдясь. Так бы строение и пропало окончательно, но в конце 20-х годов новый председатель колхоза задумал устроить в станице клуб коммунистической культуры. И решил использовать для этого дела хорошее кирпичное здание бывшей церкви. Положили крышу, навели порядок внутри, закрасили на стенах изображения святых, собрали сцену, сколотили скамьи и начали показывать фильмы. Приезжал сюда и цирк, и театр. Здесь же проводили общие собрания колхоза. Никто и не вспоминал, забыли, что это когда-то был храм.
Сама станица считалась в округе красной, некрещёной. Те казаки, что стояли в Гражданскую за веру и за царя, ушли за море. Оставшиеся доживать свои дни старики молились в куренях по-тихому. А молодёжь росла некрещеной, не знающей молитв и отмечавшей совсем не православные праздники.
Вспомнили о Боге лишь раз, когда начался голод. В 1932 году. Отовсюду в станицу поползли мыши, появились тучи саранчи, люди начали болеть и от недостатка продуктов умирать. Вот тогда старики достали иконы и пошли крёстным ходом от стен бывшей церкви. К ним присоединились многие. И даже председатель смотрел молча и не препятствовал. Так ходили каждые выходные. И мало-помалу жизнь стала налаживаться. Закончился голод. В станицу пришли новая техника, трактора, сеялки. Только исчез председатель. Говорили, посадили его как раз за то, что разрешил крестные ходы. Новый руководитель был не местный, не из казаков и религию недолюбливал, считая её опасным суеверием. Он поставил перед клубом выкрашенный золотой краской бюст Сталина, а в клубе на месте бывшего алтаря развесил портреты революционеров и вождей страны.
И вновь забыла станица о Боге и зажила планами первых пятилеток, меряя жизнь трудоднями и выполнением норм сдачи урожая. Так и докатилась, собирая хлеб с полей на новеньких тракторах, некрещёная станица до самой войны. В 1941-м ушли из станицы на войну мужчины. На тех, кто уходил, старики вешали кресты, давали с собой молитвы. Кто-то смеялся и сразу выкидывал их, но были и те, кто брал и бережно вешал на шею крестик, складывал в карман гимнастёрки листок с молитвой.
Скоро в станице остались лишь детвора и бабы со стариками. Летом 1942-го боев за станицу не было. Красноармейцы, отступая, выпили в станице все колодцы, вычерпав из них даже грязь. Немцы же, проходя, перестреляли всех кур, забрали свиней и лошадей. Старостой назначили бывшего председателя колхоза. Оказалось, он всегда был против Советской власти. Доказывая свою преданность, разбил бюст Сталина, вынес из клуба портреты вождей и сжег. Но церковь так и не открывал: недолюбливал религию.
Однажды вечером в станице появились немцы. Без числа шли они пешком, на лыжах, ехали на конях, телегах, грузовиках и танках. Под утро от фашистов остались лишь загаженные дворы, разбитая дорога да брошенные ящики из-под боеприпасов. Старосту и станичных полицаев немцы с собой не забрали. Те долго смотрели вслед последним грузовикам, а затем сообщили местным, что станицу не сожгли только потому, что хотят заманить Красную Армию в тепло курений и затем передавить всех красноармейцев танками. Для этого вражеская техника спряталась за станицей в глубоких оврагах.
Лётчик зашёл в один дом на окраине станицы и о чем-то долго разговаривал с хозяйкой, затем заглянул в другой, третий. Обойдя с десяток домов, он неторопливо пошёл к клубу. Детвора, глядевшая на него с любопытством с удивлением, отметила отсутствие на лётчике кобуры с пистолетом на поясе или автомата на шее. «Только офицерский планшет с картами, переброшенный через плечо», —шептались мальчишки. Больно странно для человека, который совсем недавно выбрался из горящей машины. Его маскхалат, надетый поверх тёмно-синего комбинезона, был ослепительно белый. Такой чистый, что от него, казалось, отражается свет солнца, разливаясь вокруг лучами. И хотя подобную форму мог иметь и танкист, чувствовалось, что незнакомец был всё-таки намного ближе к небу, чем к земле. Из-под его шлемофона выбивались пряди вьющихся каштановых волос. Немного светлее были небольшая борода и аккуратные усы. Тщательно подстриженные, пышные, они очень шли пилоту, но вызвали большое удивление. Те станичные хозяйки, которые застали царские времена, говорили, что так выглядели офицеры при старой власти. А ещё старики сумели разглядеть под комбинезоном китель с погонами. «В Красный Армии погон не носят», — шептались меж собой старые казаки. Бабы не могли отвести взгляда от глаз лётчика. Светло-карие, они искрились добром и светлой радостью. Человек с такими глазами должен быть не просто счастливым, а знать секрет самого счастья.
Лётчик зашёл в один дом на окраине станицы и о чем-то долго разговаривал с хозяйкой, затем заглянул в другой, третий. Обойдя с десяток домов, он неторопливо пошёл к клубу. Детвора, глядевшая на него с любопытством с удивлением, отметила отсутствие на лётчике кобуры с пистолетом на поясе или автомата на шее. «Только офицерский планшет с картами, переброшенный через плечо», —шептались мальчишки.
«И куда подевались староста и полицаи?» — недоумевали станичники. Их нигде не было видно. Даже флаг с большой свастикой, висевший у входа в здание бывшей церкви, исчез. Лётчик зашёл в клуб, и кто-то даже заметил, что, заходя, он перекрестился. Встав посреди зала, незнакомец с интересом разглядывал внутреннее убранство. Смотрел по сторонам с улыбкой. А тем временем в клуб потянулись бабы с детьми. Нарядившись празднично, казачки несли малышей на руках. Несмышлёныши держались за юбки мамочек, а кто постарше — шли сами, пытаясь понять, что происходит. Последними неторопливо явились старые казаки.
Когда в зале собралась, казалось, вся станица, лётчик поднялся на небольшую сцену — туда, где раньше был алтарь, и начал говорить с людьми так, как будто знал их всю жизнь. «Мои родные, —начал свою речь лётчик. — Ночью здесь будет страшный бой, и от станицы почти ничего не останется. Вечером сюда придут немецкие танки. Они станут прятаться среди домов и сараев. Немного позднее, к полуночи, на них обрушится огонь пушек и «катюш». Танки вместе с домами загорятся. И тогда в станицу с разных сторон ворвутся советские танкисты. Начнётся танковое сражение, которое уничтожит те курени, которые пощадит огонь».
Бабы заохали, кто-то зарыдал в голос, а незнакомец, словно желая хоть как-то успокоить станичников, раскрыл еще одну тайну: «Уцелеет лишь это здание, здание церкви. В него попадет много шальных осколков и даже снарядов, но оно выдержит. Храм, как и вера православная, как страна наша, все выдержит и много чего переживет. Будет он вам и защитой, и опорой. Ничего не бойтесь и оставайтесь здесь до самого рассвета. Пока не взойдёт солнце, не выходите из дверей на улицу. А покинете храм раньше — пропадёте. Всю ночь за его стенами добро будет сражаться со злом. И только с солнечными лучами придёт победа добра».
Люди испуганно зашептались и в полной растерянности и смятении теснее жались друг к другу. «Понимаю, что вам сейчас страшно, мои хорошие, а ночью станет совсем жутко, невмоготу, — говорил лётчик, продолжая успокаивать народ. — Поэтому молитесь, кто слов молитвы не забыл. Евангелие возьмите, кто сохранил, оно поможет». Стоявший рядом старый казак поднял руку и спросил: «А как же быть, господин полковник, тем, кто некрещеный? Некрещеной станицу нашу прозвали. Как же некрещеным молиться?..»
Лётчик как будто ждал этого вопроса: «А вот что: давайте я сейчас разом вас всех, некрещеных, и окрещу. Поверьте, я имею право и крестить, и причащать, и грехи отпускать». Пока станичные перешептывались в неуверенности, лётчик куда-то отлучился, а когда вернулся, то оказался в одном темно-синем комбинезоне. Его белый маскхалат был перекинут через плечо, а в руках он нес старую посеребренную церковную чашу. «Вот — нашел в чулане», — сказал улыбаясь. И попросил принести воды из колодца, расположенного у церковной ограды. «Вода там у вас хорошая. Считай, святая, самая подходящая для крещения», — добавил лётчик, как будто сам каждый день пил воду из этого колодца.
Чашу наполнили, бабы нашли где-то свечки, елей, даже ладан — и крещение началось. Голос лётчика был красивым, раскатистым. Слова его молитвы были просты и понятны. Он читал «Отче наш», и невольно крестились даже те, кто давно забыл, как это делается. Удивительно, но совсем маленькие дети не плакали, когда их брызгали троекратно водой. Напротив, многие малыши смеялись, и при виде этого у собравшихся в старом храме менялось настроение.
Появились улыбки, и тревожное ожидание сменилось состоянием светлой радости, как будто Боженька лично положил руку на их голову, успокаивая своим присутствием.
После малышей пришла очередь омовения водой ребят постарше. Лётчик спрашивал каждого, как его зовут, как будто знакомился. Многие дети носили модные для своего времени имена. Подошедшая девочка с гордостью представилась: «Искра». Пилот улыбнулся: «С сего дня будет у тебя, дочка, ещё имя — Ирина. Запомни, оно настоящее».
Октябрина стала Оксаной, а Далис («Да здравствует Ленин и Сталин») — Дмитрием… Ребята не возражали, чувствуя: происходит что-то действительно важное. Доверие вызывало и то, что обряд крещения станицы проводил летчик, боевой офицер. Он состриг с крестившихся по маленькой пряди волос ножницами, которые достал из планшета. Закатав волосы в воск, собранный со свеч, бережно положил небольшой шарик в свою сумку.
«Теперь вы — дети мои, а я стану отцом вашим, крёстным, — сказал офицер и перекрестил всех находившихся в зале. — И если кто-то из вас не дождётся своего папу с войны, знайте: с этого момента есть у вас ещё один отец. Только молиться не забывайте и делать добро». Офицер улыбнулся и погладил стоящего рядом мальчугана по белобрысой голове. «А как звать вас, батюшка?» —спросила мама мальчика, стоявшего рядом в волнении. «Зовите меня Иван», — просто ответил лётчик. В зале зашептались: «Отец Иван, батюшка Иоанн».
Мало-помалу в помещении возникало приподнятое оживление. Станичники общались между собой, как будто знакомились заново. Дети также активно обсуждали то, что произошло. И никто поначалу в суете не обратил внимания, что лётчик исчез. «Вроде вышел куда-то и как в воздухе растворился, —гутарили потом станичники. —Кинулись искать, а его и след простыл. Дверь из клуба открыли — думали, ушел. А там снега намело, пока детей крестили. Так вот на этом снегу ни одного следа не оказалось! Кто был этот летчик, куда ушел, как? Непонятно…»
А ночью в станице был страшный бой. Солдаты-наёмники, собранные из разных стран Европы, с серебряными черепами на фуражках и молниями на черных петлицах сошлись в бесчисленных рукопашных с бойцами в лихих кубанках, надетых на чубатые стриженые головы. Казаки из стрелковых бригад Красной Армии зашли в станицу с разных сторон на броне своих стальных коней. Окрашенные в белый цвет танки с красными звёздами на башнях расстреливали грязно-серые машины немцев, ловя их на улице пылающей станицы. Бензин и масло горящими ручьями вытекали из подбитых танков на свежий снег. И снег от этого тоже начинал пылать. Скоро языки пламени охватили всю станицу, не оставив ни одного целого куреня. Только с рассветом бой стал затихать, и враги, грязные, в изорванных маскхалатах, бросая убитых и повреждённую технику, выползали на запад, прочь из сгоревшей станицы.
С первыми лучами тусклого зимнего солнца, которое еле пробивалось среди тёмно-сизых туч дыма и пепла, из здания клуба вышли жители. Отсюда, с возвышенности, им хорошо были видны сгоревшие дотла дома. А совсем рядом стоял подбитый немецкий танк. Он наехал всем корпусом на колодец со святой водой да так и замер, остановленный метким выстрелом в борт. Убитые автоматными очередями вражеские танкисты не дошли до входа в бывший храм всего десяток шагов.
