Посвящается Льву Львовичу Рыбчевскому
Я хорошо помню, как произошла наша встреча.
Это совсем не сложно.
Случилось она на сороколетнем юбилее нашей приятельницы – Елены Львовны Рыбчевской – Кравченко.
Отмечавшимся у нее дома.
Событие праздновалось пышно и растянулось на три дня.
В-первый день были приглашены многочисленные консерваторские друзья и коллеги, на второй – родня и все, приравненные к ней, на третий – дальнее окружение, в том числе и друзья ее мужа Виктора, к коим были причислены и мы с женой.
Гуляли в их небольшой двухкомнатной квартире на Большой Дорогомиловской улице.
На самом верхнем этаже красивого сталинского дома.
В первый день Витька удивил гостей шашлыками, пожаренными на настоящих углях и в настоящем мангале, установленном на крохотном балкончике их квартиры.
Готовка шашлыков в день второй была временно приостановлена пожарной командой в полной униформе, добравшейся как-то незаметно и безо всякой помпы по высотной лестнице до терпящего бедствие балкона.
«На огонек».
Сначала - к тихому ужасу, а затем – к всеобщему восторгу всех присутствующих.
Сердитый старший лейтенант – руководитель расчета, после горячечного Витькиного объяснения смягчился. И даже сказал тост за юбиляршу. Всем налили по полстакана водки, которую заели тем самым шашлыком.
Инцидент был исчерпан.
В силу данного обстоятельства третий день обошелся без кавказских кулинарных изысков. Пили водку, ели салат «Оливье» и жареных на сковородке кур.
В самый разгар веселья зашли «на минутку» Ленкины родители – интеллигентнейшая моложавая мама и солидного вида седовласый отец – Лев Львович.
О своем тесте рассказывал Витька как-то, что был он в войну летчиком, а в брежневские времена - одним из руководителей аэропорта «Внуково».
Что с военных лет дружил с летчиком Кожедубом, с которым заявились они однажды в веселом настроении в два часа ночи к Витьке домой посмотреть на только что выписанную из роддома внучку Катерину.
Витька был нрава крутого и нежданных гостей выпроводил.
А я сильно удивлялся и не мог понять, как можно было прогнать трижды Героя Советского Союза.
Познакомились мы на балконе, куда Лев Львович вышел перекурить. В перерыве между тостами.
Был конец мая. Стояла теплая летняя погода.
- Видишь эти облака? – неожиданно спросил меня Лев Львович
Я поднял голову и действительно увидел на чистом, словно выстиранном, ярко-синем небе три белоснежных пушистых облака, движущихся не спеша друг за другом с небольшим интервалом.
Я кивнул.
- Выбирай любое – предложил он.
- Зачем? – удивился я.
- Потом узнаешь – ответил он - выбирай и смотри внимательно.
- Среднее – сказал я после небольшой паузы, не отрывая взгляда от облаков. И искоса поглядывая на Льва Львовича.
Тот тоже стал внимательно следить за облаками.
Ничего сверхестественного не происходило.
Секунд пятнадцать – двадцать.
Пока вдруг среднее облако не стало искриться и переливаться, словно новогодний шарик в лучах света.
И не растаяло в считанные секунды, оставив в небе только первое и последнее. И большой кусок чистого неба между ними.
- Продолжай – сказал Лев Львович
Я снова выбрал.
Сначала первое, потом - последнее.
Все повторилось.
И не видно было больше в небе облаков.
Только бескрайняя синь.
И обескураженный я. На балконе.
На мои удивленные вопросы рассказал мне Лев Львович, что заметил за собой подобный талант в сорок первом году. В госпитале, куда попал после августовского воздушного тарана в небе над Ленинградом.
Летал он на истребителе. Их авиачасть прикрывала ленинградское небо от немецких бомбардировщиков.
В одном из вылетов сцепились они с шедшими на город бомбардировщиками и истребителями прикрытия.
В суматохе боя был расстрелян боезапас. Но ближайший «Хейнкель» продолжал упорно лететь в сторону города.
- Он был так близко, что я отчетливо видел лицо хвостового пулеметчика – рассказывал Лев Львович – и то, как разворачивал он турель пулемета в мою сторону.
- Я был молод, азартен – он помолчал минуту – обидно было пропустить врага к городу, решил рубануть его винтом. И прибавил газу, догоняя пытающийся оторваться сто одиннадцатый. До сих пор перед глазами белое, перекошенное ужасом лицо стрелка и направленный в мою сторону пулеметный ствол.
Он помолчал немного. Показалось даже, что в этот момент он вновь заглянул в глаза немца, суетящегося у пулемета.
- Хруст разрушаемого винтом хвостового оперения немецкого самолета и пулеметную очередь я услышал одновременно – продолжал Лев Львович.
- Летел я в ночном штормовом небе. И только молнии сверкали повсюду. Красота – дух захватывало. Одна молния в меня попала – огромная и необыкновенно яркая на фоне черно-багрового неба. Ударила в позвоночник. От боли я открыл глаза и увидел солнце и мой падающий самолет. Едва хватило времени, чтобы выправить его и приземлиться на поле недалеко от позиции наших зенитчиков. А очнулся я потом уже только в госпитале. Оказалось, что пуля из немецкого пулемета попала мне в рот, выбила зубы и вылетела сзади. Протезы – он звонко простучал пальцем по своим передним зубам. Все очень тогда удивлялись, что жив остался. Потом приехал в госпиталь командующий воздушной армией, целовал, обнимал. Сказал, что представили меня к званию Героя. Все произошло днем над нашими позициями, множество народу видели и сам таран и падающий «Хейнкель». Но вместо Героя дали мне Орден Красной Звезды. Говорили потом шепотом, что Сталин запретил тогда, в сорок первом, присваивать звание Героя на ленинградском фронте. Якобы зол был на ленинградцев. Да и тараны в начале войны не приветствовались еще. Считались порчей казенного имущества.
После госпиталя врачи Льву Львовичу летать запретили, был он переведен в штаб истребительной авиации ПВО, где и довоевал до конца войны.
- Сейчас – гордо сказал он – если мне дождь на даче не нужен, то его и не будет. У нас в поселке все об этом знают. И часто прибегают ко мне с просьбой разогнать облака.
- Меня и ученые разные изучали – не без гордости констатировал он - удивлялись моему феномену.
И я удивлялся.
Этому труженику великой войны. Так просто и буднично рассказывающему о том далеком героическом эпизоде из страшного сорок первого.
И восхищался им.
Дав себе слово когда-нибудь обо всем услышанном обязательно рассказать.
А слово свое я всегда держу.
