Серега старался жить по уставу так, чтобы не слишком обременять себя его строгими рамками. Увольнение доставляло курсанту больше хлопот, чем удовольствия. Вот он в увольнения и не ходил. Самоволка вполне устраивала его. Ходил он туда, когда никому это в голову не приходило. А именно – в учебное время.
Он деловито шел по главной улице областного центра. Все военные были на занятиях, патруль сидел в тенистом парке, и ничто не угрожало обретенной свободе.
Но вот тут-то впереди себя он замечает плотную фигуру комбата, обладающего таким обвальным басом, что не только кони, но и сам Ричард Львиное Сердце присел бы и после себя кучку оставил. Да и зрением комбата Бог не обидел.
Ища пути к спасению, Серега покрутил головой и, к своему ужасу, за спиной у себя заметил майора, коменданта училища. Тот ускоренно-крадущейся походкой приближался к потерявшему бдительность курсанту, чтобы схватить его за воротник и сказать: «Наконец-то я вас поймал, товарищ курсант!»
Серега достойно решил проблему двух огней. Ускорив шаг, а потом перейдя на строевой, он устремился прямо к комбату. За пять шагов остановился и обратился к опешившему от такого нахальства офицеру:
– Тащщ подполковник! Разрешите обратиться?
– Обращайтесь, – милостиво разрешил тот.
– Разрешите обратиться к товарищу майору?
– Э-ээ…Разрешаю, – громоподобно позволил сбитый с толку комбат.
Серега лихо развернулся и, чеканя шаг, направился к коменданту.
– Товарищ майор, разрешите обратиться?
– Разрешаю, – ответил комендант, сбитый с толку не меньше комбата.
– Скажите, который час?
– Э-ээ…. Двадцать минут одиннадцатого.
– Разрешите идти, товарищ майор?
– Идите.
Серега лихо развернулся и двинулся в направлении, перпендикулярном линии, соединяющей грозных офицеров. Когда он скрылся за углом, комендант и комбат глянули друг на друга, пожали плечами и разошлись по своим делам. Один подумал, что Серега в городе по поручению другого, раз и тот и другой спокойно отпустили его. А Серега и на этот раз открутился от строгого взыскания.
Как дети, чесслово!
Вы представляете себе казарменный туалет в военном училище? Нет? Это 12 кабинок, по шесть в ряд, разделенных перегородками. Дверей на кабинках нет, так что все, ждущие своей очереди или просто курящие здесь, могут прекрасно видеть, чем занимаются их товарищи, сидящие в орлиных позах.
Толик как раз этим и занимается, а Геша, друг его, не дает ему спокойно отправлять естественные надобности. Он его всячески толкает, щиплет и другими способами отвлекает от процесса. Все это происходит на глазах десятка других курсантов, которые курят здесь же. Толя старается изо всех сил и терпеливо мнет тетрадный лист. Несмотря на помехи, ему все же удается довести облегчение до завершения. Затем он пользуется своей мятой бумажкой, быстро подскакивает, натягивает штаны и с размаху, шлепком, прилепляет использованный листок на лоб своего беспокойного товарища. Взрыв хохота был такой, что прибежала вся рота посмотреть, как Геша отклеивает бумажку и моет лицо. Ну, скажите, взрослые люди стали бы так развлекаться?
Одного Юрика, по фамилии Бакланов, поставили в наряд, дневальным по роте, и он предупреждает другого Юрика, Цуркана, по кличке Длинный, что ночью, когда тот крепко заснет, он придет и разбудит, чтобы тот сходил пописать. Цуркан, у которого сон стоит на втором месте в шкале жизненных ценностей после сгущенки, сказал, что убьет всякого, кто покусится на его сон.
Ночью Бакланов тихонько подкрадывается к Цуркану, спящему на верхней койке и начинает его будить. Ленивый сладкоежка, обладающий звериным инстинктом, когда дело касается сгущенки и сна, мгновенно проснулся, но виду не подал. Имитируя естественные движения спящего, он стал медленно и незаметно сгибать ногу в колене, подтягивая ее к животу и готовя удар возмездия. Баклан что-то заподозрил и кинулся бежать в узкий проход между койками. Но справедливая кара настигла его. Длинный попал своей костлявой пяткой как раз по затылку негодяя, прерывающего драгоценный отдых советского курсанта. Удар был настолько силен, что Юрика вынесло на середину казармы, где он упал на живот, подскочил и, зная драчливый характер друга, убежал к тумбочке. Но Длинный счел наказанье достаточным. Повернулся на другой бок и тотчас уснул.
Тот же Длинный, сменяясь с поста на аэродроме, заметил как на тропинке бочком-бочком, прыгает тушканчик, зверушка, из-за ночного образа жизни крайне редко попадающаяся на глаза. В ту же секунду он бросает мне карабин и пускается в погоню за шустрой добычей. Бегал Юра по уровню мастера спорта, и совсем уже было догнал тушканчика, но поскользнулся на свежей коровьей лепешке и метров десять скользил по росистой траве. Ободрал лицо и руки. И спрашивается, зачем ему нужен был этот тушканчик?
А автор, автор, думаете, был лучше? Это сейчас, сидя в кресле и поглаживая изрядное пузцо, он рассуждает, какими ОНИ были глупыми. А разве не он, автор, находясь на посту, от скуки метнул в дощатую стенку объекта охраны и обороны карабин СКС с примкнутым штыком. Ну, как индеец копье. Штык пробил доску и упал вместе с карабином на землю. Когда же копьеметатель подбежал к своему штатному оружию, то его глазам представилось только половина штыка. Автор обмер, быстро представив последствия своего опрометчивого поступка, несовместимого с уставом гарнизонной и караульной службы, и, с замирающим сердцем, потянул за приклад к себе. На его счастье, со штыком ничего не случилось (слава советским оружейникам). Просто расколотая доска прикрыла часть штыка. Вот пишу это и стыдно, старому, мне. Одно утешает, не я один был таким дурачком.
А как два гаврика во время перелета на стажировку на Ан-12, воспользовавшись халатностью борттехника по АДО, забрались в пустующую кабину воздушного стрелка. Чтобы их не обнаружили, они захлопнули дверцу. Захлопнуть-то они ее захлопнули, а вот открыть не смогли. Включенный наддув избыточным давлением прижал герметичную дверцу так, что никаких усилий для ее открытия не хватало. Экипаж не знал, что два гаврика обливаются потом, запертые в кабине стрелка. Сразу после посадки были открыты створки рампы, которые заблокировали проклятую дверцу. Самолет зарулил, выключили двигатели. Все курсанты построились под хвостом самолета. Командир взвода доложил командиру полка о прибытии на стажировку. А эти две кукушки сидели в кабине стрелка во время построения. Командир полка стоял как раз под кабиной и не мог видеть запертых исследователей. Зато восемьдесят балбесов давились от смеха, глядя на их печальные рожи. А полковник не мог понять, что такого смешного он рассказывает прибывшим курсантам. И даже немного обиделся. Только когда командир полка ушел, экипаж выпустил страдальцев, надавав предварительно по шее обоим.
Это истории частные. С каждым за четыре года что-то происходило. Даже если только по одному разу, это уже книга из 340 историй. Но пойди, собери их всех через 40 лет. Но вот когда вся рота дурью маялась, это особая статья.
Притащил кто-то спущенный шар-зонд с метеостанции. То ли подарили за ненадобностью, то ли попросту сперли как вещь плохо лежащую. Это зимой было, и мороз на улице пятнадцати градусов достигал. И вот решила рота надуть этот зонд и запустить его в стратосферу, опираясь на разность температур. То есть, выдыхаемый курсантскими легкими воздух имеет температуру 36,6, а на улице минус пятнадцать. Разница приличная, почти 52 градуса. Нашелся у нас и грамотный аэростатик, который считал-считал и высчитал, что хорошо надутый шар зонд сможет и среднего курсанта поднять.
Откуда такие данные, никто не знает, но идея понравилась, и стали 180 балбесов шар надувать. По очереди, конечно. Шурик Соловьев так старался, что чуть щеки не порвал. А Витя Мулько дул почти до потери сознания. Дули мы в него часа два. Сил и духа уже почти ни у кого не осталось. А шар так и оставался сморщенной грушей метра два кубических не больше. Тот же аэростатик сказал, что этого должно хватить. Поволокли мы его всей ротой на улицу. А там мороз и ветер. Вдоль земли шар нас тащит по ветру хорошо, а вот в вверх – ни миллиметра. Побегали мы с ним, замерзли, как цуцики, и в казарму побежали.
В казарме шар на куски размером с носовой платок порвали. Если такой кусок на кран умывальника надеть, то пять-шесть литров воды в него помещалось, и резина прозрачной становилась. Вначале на мороз выставили, но это сколько ждать надо, пока ледяной шар получится. Но мы быстро нашли этим резиново-водяным шарам применение.
Одна дверь казармы выходила на лестницу, в которой имелся широкий пролет. А в самом низу девчонки-военнослужащие из строевого отдела в отдел кадров бегали. Как только приметили мы это обстоятельство, сразу смекнули как из шаров, заправленных водой, удовольствие для себя извлекать.
Первой жертвой стала Танюшка-секретчица. Али-Баба, он у нас самый заводила был, стал на втором этаже и бомбометанием руководил. Как только Танюшка в дверях появилась, Али-баба отмашку дал. Резиновая бомба, наполненная пятью литрами воды, ухнула вниз с четвертого этажа. Остальные бездельники создавали звуковое сопровождение, имитируя свист стабилизатора.
Эффект был потрясающий. Брызги долетели до третьего этажа. Даже Али-бабе досталось. А Танюшка была мокрой с головы до ног. Сверху от бомбы, а снизу уписалась, бедняжка. Пока до дежурного по училищу дошли жалобы потерпевших, еще три девахи подверглись бомбометанию. Но когда был нанесен бомбовый удар по начфину, начались серьезные гонения против нашего изобретения. Так как травм не было, все обошлось угрозами и предупреждениями. Старшина роты все резинки отобрал. Но это не помешало на Новый год сбросить парочку таких бомб, изготовленных из обыкновенных воздушных шаров.
А чего вы от нас ожидали? Детвора и есть. Мне семнадцать лет исполнилось уже в стенах училища. В 19 я уже летал, а в 20 лет доверяли самостоятельные полеты на Ту-16, машине тяжелой – почти 80 тонн взлетный вес – и грозной. В обыденной же среде пацанва – пацанвой. Как сказал один из моих друзей:
– Бедные наши командиры и преподаватели. Мы же были такая козлОта!
Первый отпуск
– Так, хорошо. И вы утверждаете, что умеете крутить вектора?
– Нет, я этого не говорил.
– Но позвольте. Вы же исписали всю доску формулами…. Как у вас получилась формула вектора напряженности электрического поля?
– Как-как. Берем вот это, умножаем на это, преобразуем вон то, а затем интегрируем…., – я бодро и быстро тыкал указкой в разные места доски, надеясь, что Биб, майор Беспечный Борис Иванович, не успеет уследить за указкой, и мне удастся получить трояк по радиоэлектроавтоматике, вставшей препятствием на пути в первый двухнедельный отпуск.
Именно это Борис Иванович и понял из моего доклада. Устав биться с курсантом, он махнул рукой и сказал председателю слово, от которого я к нему чуть на шею не бросился:
– Слабак, тройка!
Мне этого было вполне достаточно, чтобы из пучины ужаса всплыть на поверхность жизни. Свобода! Через час родное училище только задники моих сапог увидит.
И действительно, всего через два часа наша четверка «молдаван» повизгивая от счастья, сидела в купе поезда, двигавшегося в сторону Кишинева. Нам объяснили, что надо сойти в Фастове, а там… Да если бы между Луганском и Кишиневом было море и по нему плыли льдины, то и тогда мы бы запрыгнули на первую попавшуюся.
Девять месяцев, это ж почти год, мы ждали этого поезда. И вот мы, все как один «троечники», сдали первую в жизни сессию, и обычно строгий командир роты, ничего не выговаривая, раздал нам отпускные и пожелал хорошо провести отпуск. В наши счастливые спины упирались мрачные, чуть ли не плачущие глаза тех, кто и на трояки не вытянул сессию. А мы, два Саши и два Юры, в вагоне и уже слышим небесную музыку колес на стыках: До-мой! До-мой! До-мой!
Отдышавшись от свалившегося счастья, решаем его усугубить. Конечно, в вагоне ресторане. Тетушки-проводницы заботливо закрыли наше купе: «Ото, як бы в вас чогось нэ вкралы». Мы машем рукой – чего у нас красть? Полчемодана конспектов, а остальное и перечислять не стоит. Вид у нас был – больше нигде не увидишь. Все высокие, ни одного ниже метр восемьдесят. Но узкие, как рапиры. Если бы нас на солнце раздеть, то и рентген не понадобился. Как у корюшки на свету, все внутренние органы просвечивались.
Только у Юры Длинного лицо синее от бороды было. Уж таким он уродился. А остальные могли бриться хоть бритвой, хоть вафельным полотенцем. Юрке Баклану семнадцать только под Новый год исполнилось. Его из-за юношеского возраста в училище брать не хотели. Еле-еле его отец военком в «отходящий поезд» втолкнул. А нам с Шуриком Соловушкой семнадцать как раз накануне приказа о зачислении исполнилось.
Вот эта четверка бравых курсантов стройными рядами двинулась в вагон-ресторан. Там нас ждало шикарное меню из яичницы, сосисок и баночного салата. Я, как наиболее опытный прожигатель жизни, потребовал у официанта карту вин. Она была немедленно предоставлена. В ней в гордом одиночестве красовался «Биомицин», или «Бiле мiцне» (белое крепкое), в народе Бормотуха. Широким жестом мы заказали четыре бутылки. Когда их принесли, мы удивились, что они разлиты в полулитровые пивные бутылочки. И выразили сомнение в достаточности заказанного. Но оказалось, что с избытком. Длинный был весьма сдержан в употреблениях. Баклан только делал вид, что пьет. На деле он не выпил и чайной ложечки. А мы, два Шурика, вполне качественно «укушались». Еще бы, граммов по 800 на пацана, без опыта и почти без закуски. Очевидно мы, два Шурика, вели себя настолько предосудительно, что получили замечание от официанта. Тогда в вагоне-ресторане разрешалось курить. Мы с Саньком садили одну папиросу за другой, прибалдев до вполне отрубного состояния. Когда Шурик сунул в коробок зажженную спичку, чем добился получения грибообразного облака дыма, он громко, долго и бессмысленно смеялся. Вот официанту и пришло в голову выставить нас для протрезвления из ресторана.
Баклан тут же подхватил нас под руки и поволок по вагонам. Мы с Шуриком продолжали смеяться. Баклан был строг и неумолим. Он всячески нас встряхивал и убеждал не раскачиваться. Но если встречалась девичья компания, он сам обвисал на нас, чтобы девушки видели какие мы пьяные и веселые.
Как мы добрались до купе, помню с трудом и немного. Очевидно, совместных усилий двух Юрцов вполне хватило, чтобы раздеть меня и затолкать мои жилистые 65 килограммов на верхнюю полку, лицом по движению поезда. Был конец марта, и погода стояла вполне прохладная. На меня временами накатывали волны тошноты, с которой я боролся, открывая и закрывая верхнюю фрамугу купейного окна. Когда вселенная начинала вращаться в ритме стука колес, я приподнимал раму. Когда холодная, с песчинками, мы ехали по Донбассу, струя воздуха останавливала вращение, я форточку опускал и на некоторое время засыпал. В конце концов, мне удалось победить тошноту, не прибегая к радикальным мерам.
Утром, в туалете, рассматривая свою тощую фигуру, болтающуюся в свободной майке в зеркале, я заметил, что от «Биомицина» темно в глазах. Лицо мое цветом могло соперничать с обликом сомалийского пирата. «Вот ведь как допиться можно, даже в глазах темно делается», подумал я и провел четырьмя ногтями по черному лбу. Появившиеся белые полоски развеяли мое заблуждение. Настроение сразу улучшилось и через пять минут мое лицо, освобожденное от донбасской копоти, вновь засияло.
Я кинулся в купе, чтобы обрадовать своих товарищей радостной новостью. Но оказалось, что африканский окрас господствовал только на моем лице и моей подушке.
Постели наши представляли жалкое зрелище. Расстелить простыни и натянуть наволочку никто не догадался или не имел сил. Мы просто накинули их на матрасы и подушки. И только Шурик, занимавший полку подо мной, лежал, как ангелочек. Он расправил полностью постель, и теперь его голова покоилась на белоснежной подушке, простыни заправлены, как положено. Одна обтягивала матрас, другая была подстелена под одеяло. Мундир висел на вешалке. Вот только что-то не было видно его галифе и хромовых сапог.
Я перемигнулся с Юрцами. Вроде мы бросили жребий, кому идти за пивом и жребий выпал на Шурика.
– Вставай, пан Соловейчик, и дуй за пивом. На тебя выпало.
Он замычал и собрался перевернуться на другой бок. Я не дал ему так легко увильнуть и сорвал с него одеяло. Велика была наша радость! Он спал под белой простыней в белой майке, но в галифе и сапогах.
На хохот вошла проводница:
– Ну, що хлопцы, чай будэтэ пыть?
Мы тут же забыли про пиво и согласились пить чай.
На наше счастье поезд шел без опозданий, что в ту пору было редкостью. Через полчаса после нашей высадки в Фастове подошел поезд Москва-София (через Кишинев), и мы, уже не помышляя о выпивке, катили прямо к себе домой, и считали оставшиеся километры и минуты.
