1
Когда только закончилась война и все дети ждали своих отцов с фронта, Пашке Костомарову ждать уже было некого. Его отец – рядовой артиллерист Иван Павлович Костомаров был уже к этому времени давно убит и лежал в братской могиле где-то под Курском рядом с такими же, как он, мужиками, защищавшими до последнего вздоха свою Родину. Свидетельством его смерти служила похоронка, пришедшая на имя Евдокии Даниловны Костомаровой, матери Пашки и его сестры Насти.
Пашка сначала втайне надеялся, что его отец жив, и воюет где-то, только не может дать о себе весточку, но постепенно надежда таяла, превращаясь из придуманной сказки в, набирающую силу, тупую боль.
В тот день, когда объявили долгожданную весть о Победе, Пашка еще не осознал и не прочувствовал до конца это горькое чувство, и радовался вместе со всеми, и смеялся, и был счастлив, и пел песни, и здравил Сталина, армию и партию вместе со всеми, как и весь великий народ великой страны, победившей в этой страшной кровавой мясорубке. Лишь через некоторое время, после того, как начали приходить домой фронтовики, не те – искалеченные и израненные, что возвращались в годы войны, а здоровые и счастливые, увешанные наградами, пьяные от водки и счастья, что им довелось уцелеть и вернуться, Пашка вдруг остро понял, что ждать ему уже некого, и никогда не вернется батя, и никогда не поднимет на руки его и Настю, и никогда не будет счастлива мать, выплакавшая после получения похоронки все слезы. И в первый раз, когда Пашка это понял, он убежал в старый покосившийся сарай за домом и, забившись в угол, ревел там горькими слезами от души, ибо знал, что его там никто не услышит и не увидит. Горькие слезы были на самом деле солеными и Пашка потом, много лет спустя, вспоминая свое детство, не раз думал о том, почему слезы называют горькими, пока окончательно для себя не решил, что это название слезам дано от слова «горе».
Когда же слезы закончились, он просто стал тихонечко выть, от тоски и сознания своей, как он думал, никчемности. Ему шел уже четырнадцатый, и на фронт его, конечно, не брали, а когда он пытался два раза туда сбежать после получения похоронки на отца, оба раза задерживали и отправляли домой.
В первый раз его задержал патруль на станции в их же городе. После того, как его сняли с крыши вагона и привели к коменданту вокзала, Пашка не стал отпираться и признался, что хотел сбежать на фронт. Старый комендант, израненный фронтовик Антон Савельевич Краев, долго молча рассматривал его и вдруг коротко спросил:
- Отец где?
- Похоронка нам вчера пришла…- уронил голову Пашка.
- Значит, за отца мстить пошел? – задумчиво спросил Краев.
- Нет! – горячо встрепенулся Пашка. – Он жив, я знаю, жив. Это ошибка. Вот найду его и будем вместе воевать.
- Жив, жив, конечно, жив, - устало кивнул Антон Савельевич. – Только не надо тебе туда бегать. Там и без тебя бойцов хватает. А отец твой как-нибудь после боя письмо напишет, а сейчас, видно занят, фрицев лупит. Ни к чему ему мешать. Осознал?
Пашка неуверенно кивнул.
- Доставьте его домой, - кивнул он патрульному.
На том и закончился первый побег Пашки на фронт.
Во второй раз получилось все по-другому. Через год, уже в сорок четвертом к нему подошел пацан из их класса Вадик Гвоздев, по кличке Гвоздь.
- Слышь, Костян (Пашка получил эту кличку за свою фамилию), - загадочно и неспешно начал он. – Вот у тебя мать, где работает?
- На заводе, в механическом, ты же знаешь. У тебя же старшая сеструха в этом же цехе, – недоуменно ответил Пашка. – А что?
- А ничто! – невозмутимо отпарировал Гвоздь. – А ты знаешь, что на заводе делают?
- Да иди, ты, - рассердился Пашка. – Кто же не знает – снаряды, да гранаты. Ты что, Гвоздь, меня за дурака считаешь? Некогда мне тут с тобой…
- Да ты погоди, погоди, - заторопился тот. – Ты знаешь, что каждый день машины под погрузку приходят? И думаешь, куда они идут? Не сечешь? На фронт они идут, балда!
- Ну, за балду ты, Гвоздь, сейчас от меня схлопочешь! – совсем разозлился Пашка, намереваясь врезать длинному Гвоздю по улыбающейся физиономии, но тот предупредительно отскочил на безопасное расстояние.
- Да ты дослушай до конца, Костян! – отчаянно завопил он. – Если залезть незаметно в кузов под брезент, когда машина неполная и место остается, можно до самого фронта доехать, понял?
Тут Пашка задумался. Мысль об отце не оставляла его и после неудачного первого побега. «А действительно, здорово придумал, Гвоздь! Вот бы так со снарядами приехать на фронт, вылезти из кузова, а там отец! Вот бы он удивился! А я бы спрыгнул так небрежно с машины, мол, привет батя, вот и я прибыл…»
- Ну, так что? Ты едешь? – прервал его размышления Гвоздь, так и не решившись пока подойти к Пашке поближе.
- А ты точно знаешь, что машины на фронт идут? – недоверчиво спросил Пашка.
Гвоздь, почуяв, что опасность миновала, шагнул к Пашке и уверенно заговорил.
- Да ты, что, не веришь? Я вчера у чайной на Комсомольской сам с шофером разговаривал. Солдат пожилой, сказал, мол вот так сразу на фронт и везу. Во, - Гвоздь сунул руку в карман и достал оттуда небольшую финку. – Выменял у него на махорку. Дня три – четыре и мы на месте!
- А ты что, тоже туда собираешься? – удивился Пашка.
- Конечно! Стал бы я тебе рассказывать, нужда была! Скоро уж и война закончится, так и не повоюем, вот я и решил на фронт рвануть. Главное добраться, а там уж я останусь, буду бить гадов до самой победы! Просто одному скучно в машине ехать, а вдвоем все веселей.
Через несколько дней Гвоздь и Пашка, взяв на двоих, невесть откуда принесенные Гвоздем, полбуханки хлеба, фляжку воды и финку, скараулили на Комсомольской очередную машину, вышедшую с завода, и, пока солдат-водитель зашел на несколько минут в чайную, залезли в кузов и затаились под брезентом.
Ехали, как показалось Пашке, долго. Он даже на некоторое время задремал под нагретым солнцем брезентом. Проснулся он от доносившихся голосов на улице. Машина стояла, и двигатель уже не работал. Голоса постепенно стали отдаляться. Рядом мирно посапывал Гвоздь. Пашка слегка двинул его кулаком в бок и, когда тот начал просыпаться, прошептал на ухо:
- Тихо!
- Мы где? – тоже шепотом спросил его Гвоздь.
- Не знаю, - ответил Пашка. - Стоим где-то.
Голоса на улице снова стали ближе.
- Так, может, завтра разгрузим, товарищ майор? – спросил кто-то протяжным голосом. – Все равно ж в складе места нет.
- Я те дам завтра, Мартынов! Ночью состав подадут, а он завтра! Я тебя за саботаж под трибунал отдам! – прогремел чей-то бас. – А ну открывай кузов, вон уже бригада идет.
Когда водитель Мартынов открыл задний борт и сдернул брезент, на него и на начальника военных перевозок майора Берестова испуганно глядели Пашка и Гвоздь.
- А это еще что такое? – удивился Берестов. – Ты на хрена мне, Мартынов, диверсантов привез? А ну, вылазьте оттуда и за мной. А с тобой я, Мартынов, после разберусь!
Потом они пришли в кабинет к Берестову и он куда-то позвонил, и через некоторое время пришел еще один военный, который их обо всем долго и подробно расспрашивал - откуда они, как пробрались в машину, куда ехали и еще много чего другого. Врать смысла не было, и Гвоздь с Пашкой рассказали все, как на духу. Пока они отвечали, он записывал, то, что они говорили, потом молча кивнул Берестову на дверь, и они оба вышли. О чем говорили за дверью офицеры, понятное дело, осталось неизвестным для пацанов, но домой их отпустили, а точнее отправили на попутном товарняке под присмотром караульного, сопровождавшего состав.
Перед тем, как посадить их в вагон, Берестов, нахмурив брови, сказал им на прощанье:
- Я вас сегодня, можно сказать, спас. Но это в первый и последний раз. Еще раз попадетесь – пеняйте на себя. Отцы и братья ваши жизни кладут, чтоб вам жилось хорошо, а вы что делаете? А попадись сегодня дежурный по НКВД другой и что? Жизнь набекрень! Под откос, так сказать. Учитесь, вот, что сейчас от вас нужно. Учитесь и живите. За себя и за тех, кому вы этой жизнью обязаны.
Он подсадил их в вагон, улыбнулся, пригрозив указательным пальцем, повернулся и пошел к конторе, заметно прихрамывая на правую ногу.
2
Так, вместе с радостью Великой Победы в Пашкино сердце вошла непроходящая боль, точно заноза, которую не видно, но которая непрестанно болит. Его сестра Настя, восприняла похоронку по-своему, и душа ее, словно ракушка, плотно захлопнулась от всех, словно оградилась от остального мира, а у Пашки все вылилось по-другому.
Пашка начал драться. Дрался он со всеми – с друзьями, врагами и незнакомыми. Дрался по поводу и без повода. Получал заслуженные синяки и шишки, но не боялся встать один против кодлы таких же, как он, пацанов. Казалось, он лезет на рожон и ищет себе приключений, а Пашке хотелось утвердиться и это утверждение в его глазах выглядело новыми драками и ссадинами. Не имея вначале ни особого умения, ни каких-то особенных физических данных, Пашка в конце-концов путем постоянного навыка и какого-то своего истинно звериного чутья получил желаемый результат. Постепенно он стал авторитетом, сначала в своем дворе, классе, потом в школе и районе.
За год до окончания школы в Пашкин класс пришел новый ученик – высокий худощавый смуглолицый паренек в аккуратной школьной форме.
- Вот, ребята, - представила его их «классная дама» Марья Антоновна. – Это наш новый ученик. Теперь он будет учиться с вами. Его зовут Владлен Синицын. У кого за партой есть свободное место? А, вот вижу – Бирюков Слава, пусть он сядет к тебе.
Класс молча наблюдал, как новенький подошел к указанной парте и сел рядом с Бирюковым.
- Ну, а теперь начнем урок, - сказала Марья Антоновна…
На перемене новичка со всех сторон обступили его новые одноклассники и засыпали вопросами:
- Ты откуда это приехал?
- А что за имя у тебя такое – Владлен?
- А как ты учишься?
- Драться умеешь?
- С девками целовался?
- Кликуха у тебя есть?
- Табак куришь?...
На все эти и другие вопросы Синицын отвечал спокойно и рассудительно, не стараясь кого-то перекричать, и не обращал внимания, когда его кто-то нетерпеливо перебивал.
- Мы приехали из эвакуации, а до войны жили в Ленинграде. Когда началась война, папу вместе с его заводом эвакуировали на Урал, а потом и мы приехали к нему… Кем работает? Он был главным инженером на заводе, где делали важное оружие. Ему сам Сталин в Кремле орден Ленина вручал. А здесь будет восстанавливаться один завод, вот его сюда и назначили… Что? Нет, не инженером, он будет здесь директором.…Да, на поезде, позавчера вечером приехали… Владлен? Да, вы что не знаете? Это же Владимир Ленин, Влад – Владимир, Лен – Ленин. Вообще-то мама меня хотела назвать в честь дедушки Аристархом, но папа сказал, что Аристарх – имя старорежимное и мне дали имя Владлен… Нормально учусь, в Ленинграде на четыре и пять, а в эвакуации был отличником. Папа сказал, что учеба – это сейчас мой самый настоящий труд, и я стараюсь его не подводить.… Драться? Драться, нет, я не умею, да и нельзя мне, можно руки повредить, я же на скрипке играю, а для скрипача руки – первое дело, после головы, конечно…. Да нет, конечно, головой на скрипке не играют, но она нужна любому музыканту: и тему выдерживать и ритм, и размер считать, и ноты запоминать, да много еще чего!... Не-е-е-т, табак я не курю. Один раз как-то попробовал с ребятами во дворе, еще в Ленинграде. Петька Попов у своего отца пачку стащил, мы и накурились этих папирос досыта, потом рвало от них целый день, с тех пор и пробовать не хочу. Кличка? Да разные были клички. И просто Владленом звали и Синицей, где как…
- Синица, синица, – задумчиво повторил, молчавший до той поры, Пашка. – Не очень-то ты похож на синицу. У нас ты будешь Спица.
- Точно, - загоготали вокруг ребята. – Спица – это во! Это да! Спица! Ну точно Спица! Такой же худой и длинный. Ну, ты дал, Костян, в точку! Уж Спица, так спица!
3
Пашка с матерью и сестрой жил в коммуналке на Каменке, а Синицыны поселились в другом районе, именуемом Заречным. Районов было несколько, кроме Каменки и Заречного были еще Станция, Мирный, Захребетка и другие, но те были далеко, а Каменка и Заречный граничили друг с другом. Деление на районы было чисто условным, да и речка-то была всего-ничего – двадцать шагов в ширину, но пацаны этих районов враждовали между собой, частенько выпуская друг другу дурную кровь на пустыре за железнодорожными путями.
В Пашкиной школе учились больше дети жителей Каменки, но были, как и Владлен, с Заречного, в основном, те, кто жил недалеко от школы. В школе же существовало негласное табу на разборки в ее стенах. Другое дело, если тебя поймали в другое время в чужом районе. Тут уж либо тебя отлупят, либо ноги спасут.
После школы Пашка и Владлен часто вместе шли домой, разговаривали про то и это, и Пашке было интересно общаться с Владленом. Он чувствовал в нем какую-то скрытую силу, силу духа, убеждения и логики. Они частенько спорили о чем-нибудь, но у Пашки никогда не возникало мысли отлупить Владлена, чтоб решить спор в свою пользу, что бы он непременно сделал с Гвоздем или другим одноклассником, попробовавшим ему возразить в чем-то.
У мостика через речку их дороги расходились, и каждый шел уже домой сам по себе. В Заречный район Пашка ходил редко, но зато несколько раз видел, как Владлен шел по улицам Каменки со своей скрипкой на занятия к старой учительнице музыки Агнессе Павловне, преподававшей скрипку еще барчукам при царском кровавом режиме, то есть до эпохи исторического материализма.
Несмотря на то, что его отец был директором завода, Владлен никогда этим не хвастался и вел себя со всеми ребятами ровно, открыто и не пытался кого-либо унизить. Да, он не умел драться, но постепенно сумел завоевать в классе авторитет и уважение и вовсе не оттого, что его отец был «шишкой». У Синицына всегда можно было списать домашнюю работу, он помогал делать другим контрольные работы, и вообще, оказался на редкость своим в доску парнем. Ну, а то, что он не умел драться и не курил папирос – ну что же, не всем это, видно, дано, и весь класс воспринимал это, как должное.
В один из холодных февральских вечеров Пашка шел домой. Был выходной день, и он засиделся в гостях у своего друга Сашки Кащеева, по кличке Кащей, жившего на другом краю Каменки.
«Вот черт, завтра же с утра математичка спросит домашнюю, а я опять не сделал. Прийти бы в школу пораньше, да списать у Спицы, только где его теперь найдешь, этого Спицу, не переться же из-за этого к нему в гости».
Вдруг его взгляд выхватил далекий перекресток, где несколько ребят окружили долговязого паренька со скрипичным футляром в руке.
«Спица!» - мелькнуло в голове Пашки и он, чувствуя неладное, поддал ходу.
Ребята, окружившие Владлена, были из их Каменки, но на пару лет старше Пашки. Двоих из них он видел у пивной, они уже где-то работали, одного верзилу он не знал, а заправлял всей этой шайкой четвертый – шустрый и крепкий парень Витька Коренев по кличке Корень. К тому моменту, когда Пашка подошел к ним, дело уже шло к драке, а точнее – к избиению Спицы, как забредшего в чужой район.
- Ну что, длинный, так значит, не хочешь нам сбацать польку-бабочку? – угрожающе противным голосом спросил верзила, и Пашка почему-то сразу вспомнил его кличку – Гунявый. – А зачем тогда в наш район ходишь, если играть не умеешь? Счас, я тебя научу, тварь, как это делать.
Гунявый вопросительно посмотрел на Корня и, получив от него утвердительный кивок, протянул руку к Владлену, но, подошедший вовремя, Пашка встал между ними.
- Ты че творишь, Гунявый? – Пашка отвел, протянутую было, руку верзилы в сторону и, сощурившись, пристально посмотрел на него.
Гунявый удивился, но слегка отпрянул назад и снова вопросительно посмотрел на Корня, не зная, как ему поступить.
- Пацан не с нашего района. Ты законы знаешь, Костян, - нагло сказал Корень. – Не хер ему по чужим дворам ошиваться…
- Пацан наш! – резко обрезал его Пашка. – Он в нашем классе учится.
- И че? – осклабился Корень.
- Через плечо, - еще резче ответил Пашка. – Я его вам не отдам. Вчетвером вы меня, конечно, отметелите, но одному из вас я уж точно глотку перегрызу, ты меня знаешь, Корень.
Корень внутри смешался, стараясь, однако, не подать виду. Он-то знал, на что способен в драке Пашка,и может, вспомнил, как в конце прошлого года они бок о бок дрались с зареченскими, и как Пашке выбили кастетом зуб и рассекли обе губы, а еще штакетом кожу на голове, а он никуда не ушел, и только еще больше озверев, кидался в гущу зареченских, и чуть не откусил кому-то в ярости кусок уха, и в конце-концов зареченские уже шарахались от его окровавленного лица, пока он чуть не придушил одного из них, повалив на землю, так, что пришлось отнимать его из пашкиных рук своим же, Каменским, а то бы тот Зареченский отдал Богу душу.
Все это вспомнил Корень за какую-то секунду и, приняв решение, чуть усмехнувшись, сказал.
- Лады, Костян. Ты пацан правильный и в авторитете, я тебя уважаю. Если ты за него мазу держишь, я не против, пусть живет. – Он повернулся, шагнул в сторону и оглянулся на своих друзей. – Ну, че встали? Пошли, сельпо закроется.
Когда они ушли, Пашка посмотрел на бледного Владлена и усмехнулся:
- Ну что, живем?
Владлен чуть улыбнулся, кивнул и ответил.
- Все нормально. Я за скрипку испугался, думал, сломают. Такой инструмент сейчас не найти.
- Ничего, ходи теперь спокойно. Корень тронуть не посмеет. – Пашка вдруг вспомнил то, что его мучило еще пятнадцать минут назад, и добавил. – Ты домашку по математике сделал? Приходи завтра пораньше, мне до урока ее еще скатать надо. Ну, ладно, пока.
- Спасибо тебе, Паша, пока.
Ч. 2. Полонез Огинского и футбол
1
Так уж сложилось, что Пашка был у Владлена дома всего несколько раз, но дальше прихожей не проходил, стесняясь его родителей.
Когда Пашка пришел к нему перед майскими праздниками, дома с утра никого не было, кроме самого Владлена и его бабушки, которая и открыла дверь Пашке, с которого стекали капли дождя.
- Проходите, молодой человек, – сказала она, оглядев визитера с ног до головы. – Снимайте ботинки, вот Вам тапочки, и курточку снимайте тоже, пусть подсохнет немного.
Пашка стянул с себя куртку, снял ботинки, но чужие тапочки одеть постеснялся и в носках прошел вперед.
- Вот его комната, - показала рукой бабушка, махнув в конец коридора. Пашка тихонько подошел к двери и нерешительно ее открыл. В небольшой продолговатой комнате было тесновато, но уютно. Почти сразу у входа стояла железная кровать, рядом с ней комод, на котором умещалось небольшое зеркало и несколько небольших скульптурок, какие-то шкатулки и книги. В проеме у окна стоял небольшой стол, над которым висела книжная полка в несколько ярусов, нижний из которых был заполнен школьными учебниками, тетрадями и нотами, а две других занимала художественная литература и книги по искусству.
Владлен стоял у стола, держа в руках скрипку и смычек, и что-то пристально разглядывал в нотах, не обращая ни на что внимания.
- Привет, – поздоровался Пашка.
- А…- растерянно повернулся к нему Владлен. – Привет. Ты по делу? Проходи, садись.
Он кивнул на стул.
- Я тут новую программу разбираю. Надо готовиться к поступлению в консерваторию.
- И не надоедает тебе пилить целый день на этой скрипке? Пошли лучше на улицу, футбол погоняем.
- Не могу пока, надо еще позаниматься. А насчет «надоедает» – не думал никогда. Во-первых, я давно привык заниматься скрипкой по несколько часов каждый день, а во-вторых, это же музыка – она не может надоесть.
- Ты завтра-то придешь на футбол? Мы в финале кубка играем с лесозаводской «Зарей». Они в прошлом году этот кубок выиграли, почти вся команда у них сохранилась с прошлого года – ух и сильная, но ничего, мы будем сражаться. Представляешь, игра на центральном городском стадионе будет, даже, говорят, трансляцию матча по радио обещают с настоящим комментатором.
- А во сколько матч?
- Ровно в двенадцать, сразу после демонстрации. Придешь?
- Конечно, приду! – с радостью согласился Владлен. – А меня пустят?
- Вход свободный. А знаешь что? Давай мы тебя на игру запасным вратарем заявим? Гвоздь, он и без тебя на воротах отстоит, а зато ты с нами на скамейке сидеть будешь, со всей командой.
- Давай! У меня и перчатки вратарские есть!
- Да ты что? Настоящие?
- Конечно! – Владлен быстро положил скрипку и смычек на стол, подошел к комоду, открыл нижний ящик, немного покопался и достал оттуда не новые, но еще вполне приличные вратарские перчатки. – Вот.
- Ух, ты! – у Пашки расширились глаза от удивления. – Твои?
- Это папе сам Шорец подарил.
- Кто, кто?
- Шорец. Георгий Шорец. Ты что не слышал о нем? Знаменитый ленинградский вратарь, он за «Сталинец» играл, за сборную Ленинграда и РСФСР, даже за сборную СССР стоял.
- Здорово! Так это его перчатки?
- Да. Он, когда заболел в 36-м, папа его навещал, и Георгий Васильевич ему подарил эти перчатки на память. Он тогда ушел из футбола, все думали навсегда, но он потом выздоровел и вернулся.
- Да-а-а, здорово. Дашь в них Гвоздю завтра постоять?
- Спрашиваешь! Бери сейчас с собой, пусть сегодня померяет, поиграет в них.
- Ох, он и обрадуется! – радостно засмеялся Пашка. – Пусть только попробует в таких перчатках хоть одну пенку пропустить!
Они весело шутили, обсуждая перспективы завтрашнего матча, потом пили чай, который заботливая бабушка принесла в комнату на подносе с сухариками и печеньем.
- А хочешь, я тебе сыграю что-нибудь? – спросил после этого Владлен.
- Ну, давай, - согласился Пашка, скорей из вежливости и нежелания обидеть отказом Владлена, чем желанием послушать музыку.
Владлен встал, взял в руки скрипку, нежно прижал ее к подбородку и заиграл.
С первых звуков в Пашкину душу словно добавили чего-то теплого, отчего она стала таять. Щемящая грустью музыка наполнила его сердце и он сидел вначале, не решаясь поднять глаз, которые почему-то вдруг защипало .
Музыка, начавшаяся тихо и печально, перешла вдруг в решительный ритм и полностью захватила Пашку, и он уже смотрел на играющего Владлена, как на рассказчика, который ведает ему неизвестную доселе историю, и он, Пашка, никогда не слушавший классической музыки не из неприятия таковой, а просто от убеждения, что все это ерунда и «сопли плюшевые», вдруг проникся этой музыкой и сидел остолбеневший, ничего не видя вокруг. Он не знал, что хотел выразить в своей музыке неизвестный для него музыкант, сочинивший ее, но воспринял эту музыку, как что то свое, родное, но утерянное навсегда. Когда смолк последний звук, Пашка еще несколько секунд сидел молча, переживая внутри себя услышанное, и лишь после этого смог спросить:
- Это что?
- «Полонез Огинского» ля минор, «Прощание с родиной», - чуть улыбнувшись, ответил Владлен. Он заметил, какое впечатление произвела на его друга музыка, и не спрашивал, понравилось ли тому произведение. Он увидел это по изменившемуся лицу Пашки, ставших задумчивым его глазам и тембру голоса.
- А кто этот Огинский? – спросил Пашка.
- Поляк. Граф Михаил Клеофаст Огинский.
- Белополяк значит? – изумленно поднял брови Пашка.
- Да нет, какой же он белополяк, - улыбнулся Владлен. – Огинский жил в 18 веке, а написал он «Прощание с родиной» после того, как восстание Тадеуша Костюшко, в котором он участвовал, было подавлено царскими войсками, и Огинский вынужден был уехать из Польши в Италию.
- А-а-а, - протянул задумчиво Пашка и решительно махнул рукой. – Ну, тогда совсем другое дело!…Ладно, мне пора, побегу на стадион, команда уже собирается.
Пашка встал, пожал на прощанье руку Владлена и, уходя, в дверях обернулся.
- Так ты завтра обязательно приходи!
2
Футбольный матч «Молота» и «Зари» начался на следующий день по расписанию ровно в полдень. Городской стадион, заполненный болельщиками до отказа, гудел от радостных возгласов и криков. За зиму народ соскучился по футболу и, хотя на поле играли всего лишь школьные команды, игра вызвала большой интерес. На стадион шли болеть за своих компаниями, семьями и даже бригадами. Это было противостояние не только двух школ, но и двух районов, и двух предприятий, находящихся на их территории – машиностроительного завода и лесозавода.
Владлен пришел вовремя и вместе с запасными команды сидел на скамейке. Он внимательно наблюдал за ходом игры, не выдавая ничем своих эмоций, лишь временами чуть морщась от нетерпения или досады.
«Заря» несомненно, выглядела сильнее. Ребята, игравшие в ней, за год до этого уже завоевали переходящий кубок, и одно это давало им преимущество, не говоря уже о том, что часть ребят была старше Молотовских.
Но «Молот» не сдавался. Выдержав первоначальный натиск, его нападающие стали раз за разом угрожать воротам «Зари». Игра пошла на равных.
Но первыми все же забили лесозаводские. Крепкий невысокий защитник «Зари» Володя Станкевич по кличке Станок хитро ударил по мячу из-за пределов штрафной. Гвоздь, до этого надежно отбивавший все набеги, этот удар явно прозевал из-за того что обзор перед ним был закрыт игроками. В последнюю минуту он совершил отчаянный прыжок, но мяч мимо его пальцев красиво влетел в «девятку» ворот. От досады Гвоздь только ударил кулаком по полю.
- Ничего, ничего, - подбежал к нему Пашка и забрал из ворот мяч, чтоб унести к центру поля. – Не распускай сопли, играем дальше…
Через несколько минут «Молот» поймал противника на контратаке и Пашка, игравший в полузащите, вывел точным пасом один на один маленького юркого Мишку Заботина по кличке Забота на длинного вратаря «Зари» Гену Патлахова, почему-то имевшего кличку Комбайнер. Забота ловко подхватил мяч, обманным финтом перебросил его мимо набегавшего нескладного Комбайнера и через несколько мгновений с нескрываемым удовольствием вколотил его в сетку ворот «Зари».
Трибуны от восторга взревели. Комбайнер что-то яростно выкрикивая своим защитникам, размахивал длинными, как грабли, руками. Здоровенные, как буйволы, братья Элбакиевы понуро молча слушали его, и, чувствуя свою вину, не вступали в перепалку. Лысый здоровяк Сечин и невысокий крепкий Кутыркин о чем-то перебросились парой реплик и игра началась вновь.
- А ну-ка плесни, - сказал, обращаясь к рядом сидящему на трибуне Гунявому, Корень. – Обмоем почин наших. Счас, еще пару таких плюх – и дело сделано!
Но на сей раз «Заря» уже не кидалась в атаку сломя голову. Защитники перестали далеко убегать от своих ворот, предоставив право играть впереди нападающим и полузащите. Забота пытался несколько раз проскочить к чужим воротам, но, то ему не удавалась обводка, то срывался пас, а в конце тайма его грубо сбил наглый белобрысый полузащитник «Зари» Новоженин по кличке Одуванчик. С поля Забота смог уйти сам, но игра для него на этом закончилась. «Молоту» пришлось выпускать замену – вышел Пашкин друг Кащей.
До конца первого тайма оставалось всего несколько секунд, когда шустрый злой нападающий «Зари» Ванька Селиванов, получивший за свою злость и за то, что был родом из-под Тамбова кличку Волк, сумел получить пас у ворот «Молота» и несильно ударил в ворота. Гвоздь, для которого такой удар не вызывал труда, сделал шаг в направлении мяча, но вдруг резко остановился и завалился на землю, схватившись за правый бок. Мяч пролетел над его головой и оказался в сетке.
- Го-о-о-л! – радостно завопил Волк и через мгновение стадион взорвался в криках и аплодисментах.
- Ах, ты, мать твою… - в сердцах выругался Корень и досадливо посмотрел на Гунявого.
- Налить? – участливо спросил тот.
- Я те налью! – взорвался вдруг Корень, но тут же успокоился. – Ну, ниче-ниче, еще тайм впереди, поглядим…
Первый тайм закончился. Побледневшего, как мел, Гвоздя пришлось выносить с поля на носилках. Через несколько минут его тут же отправили на машине в больницу.
В раздевалке «Молота» Пашка стоял перед игроками команды, устало рассевшихся на скамейках.
- Все нормально, пацаны, играем хорошо. Теперь только надо понадежнее, не давать им бить по воротам. Спица, - он повернулся к Владлену, протягивая перчатки. – Ты запасной вратарь, сможешь вставать на ворота?
- Смогу, - кивнул Владлен. – Давно только не играл.
- Ничего, не дрейфь, прорвемся, - ободрил его Пашка и обратился уже к всей команде. – Сегодня мы можем выиграть этот кубок - сегодня или никогда. На будущий год мы с вами уже в нем играть не будем. Будут другие ученики, будут другие игроки, лучше или хуже нас, а наш день только сегодня и сейчас, будем биться до последнего. Вперед – сегодня или никогда!
3
Иван Степанович Синицын смотрел футбольный матч с гостевой ложе трибуны стадиона, находясь рядом с секретарем горкома партии Панкратовым и директором лесозавода Артемьевым.
- Да, тяжело теперь «Молоту» придется, - сказал, обращаясь к Синицыну Панкратов. – Вратарь-то, похоже, сильно пострадал, хорошо, если равноценная замена есть, а если нет? Жаль, хорошая команда подобралась, бьются на равных.… Ну, да ладно, игра покажет.
Через несколько минут команды вышли на поле.
- Смотри, смотри, - сказал Артемьев. – Точно вратаря заменили. Худенький какой-то уж очень вратарь-то новый, чисто тростинка…Счас, «Заря» ему наколупает.
Иван Степанович внимательно посмотрел на поле, и когда команды уже разбежались по своим местам, взял из рук Артемьева бинокль и стал напряженно вглядываться, чуть заметно качнув головой.
Над стадионом прозвучал голос диктора:
«В команде «Молот» замена. Вместо вратаря Виталия Гвоздева под номером один на игру вышел Владлен Синицын, номер двенадцать».
Панкратов недоуменно посмотрел на Ивана Степановича, и, вдруг поняв, из-за чего тот качал головой, спросил:
- Твой, что-ли, Степаныч?
- Мой, - только и кивнул озабоченно Синицын, уже захваченный начавшейся игрой.
По сравнению с высоким и крепким Гвоздем Спица и в самом деле выглядел в футбольных воротах невыигрышно. Невысокий и худощавый, он больше напоминал в воротах еще одну штангу, а точнее – ее половину, но что он там выделывал, в этих воротах! Владлен бесстрашно бросался на перехваты мяча, молниеносно прыгал, отбивая тяжелые коварные удары нападающих. Порой казалось, что мячу уже некуда деться кроме как сетки ворот, но вездесущий Спица оказывался у мяча вовремя, то в поединке один на один с нападавшими, то доставая его из кучи игроков обеих команд. Постепенно игра, после перерыва начавшаяся с навала игроков «Зари», посчитавшими, что забить гол новому вратарю - легкая добыча, выровнялась. Более того, игроки «Молота», почувствовав, как уверенно берет мячи вратарь, перешли в наступление и в конце матча сравняли счет.
2 : 2. Играть оставалось всего несколько минут, когда защитник «Молота» Саня Гусаров по кличке Гусь кинулся наперерез мячу в своей штрафной, но, коварно отскочивший от кочки мяч, попал ему в руку. Гусь испуганно торопливо и виновато отдернул руку, но тут же зазвучал судейский свисток.
Стадион снова взревел.
- Рука! Пенальти, - радостно орали болельщики «Зари».
- Неумышленно, - кричали болельщики «Молота».
Судья неумолимо и твердо показал на одиннадцатиметровую отметку.
- Ну, вот, похоже, и все, - громко сказал Панкратов, ни к кому не обращаясь, словно просто констатировал факт. – Жаль, хорошо играли.
Артемьев в душе порадовался и слегка улыбнулся, не решаясь выдать свои чувства напоказ, и лишь Иван Степанович продолжал неотрывно смотреть на поле, словно надеялся на чудо, где у штрафной площадки «Молота» собрались почти все игроки обеих команд, кроме скучающего у своих ворот Комбайнера.
В это время Пашка подбежал к Владлену.
- Выручай, - только и смог сказать он, положив свою руку на его плечо.
Владлен как-то странно посмотрел на Пашку и вполголоса, чтоб никто не слышал, ответил:
- Читал у Кассиля «Вратарь республики»?
- Нашел время спрашивать, - отмахнулся было Пашка, но что-то вдруг его насторожило в тоне Владлена. – Читал, а что?
- Все здесь. Незаметно уходи вперед, ближе к центру, - быстро и так же вполголоса ответил Владлен.
Стадион замер. Бить пенальти «Заря» доверила Одуванчику. Тот не спеша поставил мяч на отметку, предварительно покрутив в руках и зачем-то подув на него. Также не спеша он отошел для разбега, ехидно, с чувством превосходства и даже некоторого сожаления посмотрел на худенького вратаря «Молота». После свистка судьи он секунду помедлил, разбежался и расчетливо, но очень сильно ударил по мячу. В замершем воздухе стадиона был слышен этот звук удара и словно в немом кино продолжался полет мяча. Он летел точно в «девятку», он был из разряда «неберущихся» и не возьми этот мяч Владлен, его бы никто не стал ни винить в том ни укорять в пропущенном мяче, ибо для того чтобы взять его нужно было, чтобы произошло чудо.
И оно случилось. Как Спица среагировал на этот удар, и что ему помогло – известно только самому Господу Богу. Прыжок, который он совершил – что-то нечеловеческое, зверино-кошачье подобие прыжка обсуждали потом долгие годы все любители футбола города. Те очевидцы, кто видел матч, рассказывали потом десятки раз об этом, приукрашивая свои рассказы все более новыми подробностями и эпитетами, а тогда никто ничего не успел понять. Владлен в прыжке не только отразил удар, на секунду выпустив мяч из ладоней, но и сумел в падении поймать его своими длинными чувствительными пальцами скрипача и перекатиться с мячом через спину. Пока весь стадион и игроки обеих команд изумленно глядели на него, совершившего этот маленький подвиг, Владлен уже нашел глазами Пашку и, разбежавшись, сильно бросил мяч в его направлении за спину игрокам, стоящим рядом у штрафной площадки . Пашка подхватил мяч ногой, подправил его и резво рванулся в сторону ворот «Зари». Спохватившиеся игроки этой команды пустились было в погоню, но фора была слишком велика, поэтому им оставалось только смотреть со стороны и уповать на искусство Комбайнера, отчаянно заметавшегося в своих воротах. Но здесь чуда не случилось. Пашка пер на чужие ворота, как танк, неотвратимо приближая развязку матча. В душе его почему-то безудержно звучала та музыка, которую играл для него вчера Владлен, и это помогало Пашке, как ни странно, придавало сил и решимости. Комбайнер вначале попытавшийся выйти из ворот навстречу, вдруг попятился обратно и с ужасом смотрел на надвигающегося Пашку. А тот, когда понял, что сближаться дальше бессмысленно ударил не очень сильно, но зато очень точно и мяч, проскользнув между ног, окаменевшего, словно загипнотизированного, Комбайнера радостно затрепыхал в сетке.
- Г-о-о-о-л!!! – радостно взревел стадион.
- Г-о-о-о-л!!! – вместе со всеми орал Корень. – Молодец, Костян! Наша взяла! А вратарь – пацан правильный! Наш пацан! Кто тронет – убью! Наливай, Гунявый!
Через несколько минут матч закончился.
- Вот теперь все, - сказал Иван Степанович Синицын, поднимаясь с места и пожимая руку Артемьеву под добрую улыбку Панкратова.
Пашка в это время устало подошел к Владлену и дружески его обнял.
- Спасибо тебе, Спица! Ты сегодня герой!
- Да, чего там. Все хорошо играли…
- Я вот хотел тебя только попросить…, - начал Пашка и замялся.
- Чего? – не понял Владлен.
- Ты можешь сыграть мне еще раз ту музыку, что вчера играл. Ну поляка того…
- А, «Полонез»? Конечно, сыграю. Ты заходи ко мне, обязательно заходи!
- Лады, зайду!
