Продолжение воспоминаний графа Огюста де Ла Гард-Шамбона ("Gemälde des Wiener Kongresses 1814-1815"; пер. М. Барсуковой)
Празднества непрерывно следовали друг за другом; казалось, что считали потерянным каждое мгновенье, которое не было посвящено удовольствию. Каждую неделю был большой прием и праздник при дворе. Повинуясь импульсу, данному свыше, каждая семья высшего австрийского общества назначала у себя приёмный день, в который в ее салоны стекались тысячи иностранцев, привлеченных в Вену делами, а еще того больше удовольствиями.
По понедельникам собирались у княгини Меттерних, по четвергам у обер-гофмейстера фон Трауттмансдорфа, по субботам у прекрасной графини Циши. Чтобы отплатить за оказанное им гостеприимство, все посланники и уполномоченные также устраивали праздники, соответствующие тому блестящему приему, который выпал на их долю.
Австрийская императрица (Мария Людовика Моденская) была душою этого ряда балов, банкетов, собраний, маскарадов и т. п. Рожденная в Италии, происходя из знаменитого дома Эсте, она наследовала от своих предков художественный вкус и любовь к изящным искусствам. Она была необыкновенно добра. Благодаря живости ее фантазии, ее занимала каждая мельчайшая подробность этих веселых празднеств.
Два французских художника Изабе (Жан-Батист) и Моро, последний необыкновенно талантливый ваятель, были ее обычными помощниками. Она изобретала, распоряжалась, а их задачей было приводить в исполнение ее веселые, очаровательные замыслы.
Одной из ее любимейших забав было давать театральные представления в ее собственных комнатах. Не щадя трудов в роли импресарио, она навербовала из светского высшего общества свою труппу. Наш богатый талантами театр также, в некоторых случаях, должен был поставлять артистов. На одном из представлений были поставлены две вещи: трагедия Шиллера "Валленштейн" и "Les rivaux d'eux-mèmes", одна вслед за другой, с удивительным ансамблем.
Несколько молодых людей, желая отвлечься от сухой дипломатии, которая в то время, по правде говоря, не была веселой наукой, заключили между собой нечто вроде поэтического союза, под названием "Общество трубадуров". Из них следует упомянуть кн. Радзивилла, графов Батьяни, Циши и принца Леопольда Саксен-Кобургского. Это общество было воспоминанием о поэтических нравах средних веков.
Праздник, который двор давал в тот день, был для большинства зрителей совершенно в новом роде. Это были живые картины и романсы в лицах, т.е. их пели, а содержание одновременно изображалось на сцене. Мы отправились в императорский дворец, - принц де Линь и я. Представление еще не начиналось, но все залы были уже полны народом. Благодаря старанию графа Артура Потоцкого, мы получили места, который он для нас оставил между княгиней Марией Эстерхази и принцем Леопольдом Саксен-Кобургским.
После того, как мы обменялись несколькими вежливыми фразами, принц Леопольд нас оставил; он должен был исполнять роль в одной из живых картин, который ставили в этот вечер. Мы остались с одной княгиней Эстерхази. Что можно еще сказать после всего, что было уже сказано, о знаменитом княжеском доме Эстерхази. Окружающая его пышность, его роскошь, его богатство таковы, что они кажутся просто сказочными. Их поместье, похожее на столицу настоящих государств, вмещает в себе огромное количество барских покоев, картинных галерей и театров.
Разговор с княгиней Марией вращался вокруг тех удовольствий, которые австрийский двор намеревался нам преподнести. Она нам сказала, что ставила подобные картины в Айзенштадте, в храме, построенном для этой цели среди озера, и, что Гайдн (Йозеф), ее капельмейстер, сымпровизировал аккомпанемент на органе, который гармонировал с изображаемым, что немало способствовало созданию иллюзий.
Мало-помалу начали появляться государи и садились на свои места: император Александр, по обыкновению, сел рядом с австрийской императрицей. По странной, несчастной случайности оба они были туги на ухо, Александр с одной стороны, а императрица с другой. По этикету они должны были, как раз так садиться, что не могли друг друга слышать, поэтому, казалось, что они ведут непрерывную игру в вопросы и ответы.
Александр в то время отличался красотой и величием осанки; его сердце было склонно к лести, и плохо пришлось бы тому придворному, который дал бы ему понять, что заметил его недостаток.
Рядом с австрийским императором сидела прелестная Елизавета, императрица русская. В этом земном ангеле было все, что могло составить счастье ее супруга и ее собственное. Ее лицо обладало пленительным выражением. У нее были прекрасные волнистые волосы пепельного цвета, обыкновенно раскинутые по плечам. Ее фигура была изящна и стройна. Ее походка была так воздушна, что выдавало ее мгновенно, даже под маской.
Трудно было встретить женщину, к которой так удачно подходили бы стихи Вергилия: "incessu patuit dea" (здесь "походка богини"). Она обладала ласковым характером в соединении с живым и развитым умом, любовью к изящным искусствам и безграничным великодушием. Изящная прелесть всего ее облика, благородство осанки, ее неисчерпаемая доброта покоряли все сердца.
Не пользующаяся любовью своего мужа, которого она обожала, она в уединении и печали предалась сладкой грусти. Её черты носили отпечаток этого настроения, которое придавало звуку ее голоса, ее малейшим движениям что-то обаятельное и неотразимое.
Музыка, предшествовала поднятию занавеса. Свечи в зале были потушены, чтобы усилить эффект освещения, падающего на сцену. Сюжет для первой живой картины был написан одним молодым венским художником: "Людовик XIV у ног m-me Лавальер". Вторая картина была поставлена по прекрасной композиции Герена: "Ипполит, защищающийся перед Тезеем от обвинений Федры".
Потом сцену приготовили для изображения романсов в лицах. Оркестр, состоящий из знаменитых музыкантов Германии, в промежутке исполнил симфонии Гайдна и Моцарта. Первым романсом был: "Partant pour la Syrie", написанный королевой Гортензией; мелодия этого романса сделалась популярной в Европе.
Я сидел слишком далеко от императора Александра, так что не мог расслышать, что он говорит принцу Евгению, сидевшему около него, рядом со своим тестем, королем Баварским, но нетрудно было видеть по тому выражению удовольствия и благодарности, которое было написано на лице Евгения, что Александр сопровождал лестными и благосклонными одобрениями музыкальное произведение его сестры.
- Это, - сказал мне принц де Линь, - скипетр, который нельзя разбить в руках m-elle Богарне; она все еще королева милостью таланта, если она даже и перестала ею быть милостью Божией. Я должен сознаться, что чувствую большое расположение к женщинам, которые любят музыку, и особенно к тем, которые пишут такие прекрасные вещи, как те, что мы сейчас здесь слышали. Музыка - всемирный язык; она объясняет, посредством гармонии, каждому его собственные душевные настроения.
Лишь злые люди могли говорить дурное о бывшей королеве голландской и лишь глупцы могли этому поверить. Что касается меня, то я счастлив, что могу аплодировать павшему величию, в особенности, если оно сделало честь тому месту, на которое судьба его поставила.
Да мой друг, я часто видал королеву Гортензию при начале ее карьеры. Совсем еще юная, перенесенная ко Двору, взбудораженному славой, она, тихою прелестью своею тихого достоинства, составляла контраст с беспокойной жизнью этого Двора. Когда ее фортуна сделала такие быстрые шаги, она не изменилась, и пышность империи застала ее скромной и естественной.
Она, казалось, была при рождении одарена гением. Она играет на нескольких инструментах и поет восхитительные вещи своего собственного сочинения. Она рисует с редким совершенством. Но особенно она заслуживает похвалы за благожелательность относительно всех, доставшуюся ей, по-видимому, в наследство от матери.
Занавес опустился, чтобы сделать приготовления к последней картине, которая должна была с большим блеском закончить представление и изобразить Олимп со всеми его мифологическими божествами. Ничто не было упущено из виду, чтобы сделать исполнение достойным сюжета. Однако был момент, когда можно было опасаться, что эта живая картина не будет поставлена.
По этому поводу в продолжение двух дней велись переговоры и для разрешения этого вопроса потребовалось ни более, ни менее, как вмешательство свыше. Причина этого серьёзного опасения была следующая: все роли на Олимпе были розданы. Принцу Леопольду Саксен-Кобургскому, красота которого особенно выделялась, пришлось изображать Юпитера, гр. Циши - Марса, но недоставало Аполлона.
В "обществе трубадуров" граф Вурбна был единственным, кто мог бы хорошо исполнить эту роль. Роль была ему предложена, и он ее принял. Но граф, который соединял в себе все качества, требуемые этой блестящей ролью, имел кроме того еще кое-что, что было уже сверх программы, а именно его верхняя губа была украшена восхитительными усами, и он дорожил ими. Но, однако, ни на Олимпе, ни на солнечной колеснице, ни тогда, когда Аполлон являлся в виде простого пастуха, никто никогда не видал бога солнца с украшением гусара.
Того, кому была поручена постановка этой картины, звали Омером, что давало повод к остротам. И вот Омер был послан к молодому графу, чтобы завязать переговоры и предложить ему избавиться от неуместного украшения. Несмотря на свое поэтическое имя (орфография в сторону), Омера едва выслушали. Доводы, лесть, просьбы, все было испробовано, но напрасно!
Молодому человеку объясняют, что в таком случае нельзя будет ставить картину, о которой уже было объявлено, но и это не помогает. Неумолимый, как удалившийся в свою палатку Ахилл, граф, казалось, поклялся расстаться со своими усами не иначе, как вместе с жизнью. Слух об этом странном упрямстве распространяется с быстротой дурной вести. Бегают туда и сюда, тревожатся, советуются, обдумывают сообща все, забывают обо всех других удовольствиях, забывают даже о конгрессе, если бы только вообще кто-либо помнил о том, что его заседания еще продолжаются.
Усы сделались предметом всеобщих разговоров и всеобщих опасений. Наконец, в таком серьезном деле прибегают к самому сильному средству, докладывают об этом императрице. Та открыто вступает в заговор, в тот же вечер заманивает к себе молодого упрямца и говорит с ним так, что он, побежденный или вернее обольщенный, удаляется и скоро появляется снова с такою гладкою и белою губою, как губа молодой девушки.
Жертва была принесена, и теперь было известно, что, благодаря счастливому окончанию переговоров, Омер мог закончить свое олимпийское создание...
Наконец занавес упал при звуках единодушного "Браво". Государи поднялись, и все отправились в соседний зал, где были сделаны приготовления для роскошного бала. Начались танцы. Все лица, принимавшие участие в живых картинах и романсах, остались в своих костюмах; их было довольно много, и это придало празднику новую прелесть, прелесть пестроты и разнообразия.
Император Александр открыл бал с австрийской императрицей полонезом. В соседнем салоне некоторые члены дипломатического корпуса вели игру в винт, что, казалось, было неразлучно с европейскими совещаниями. Но полонез очень скоро нарушил молчание, которого требует эта искусная игра, так как в главном зале было очень тесно, то длинный ряд танцующих, под предводительством царя, потянулся через все покои дворца, обвил своими изгибами серьезные карэ игроков и, совершив длинное торжественное шествие, в полном порядке возвратился опять к своему исходному пункту и снова принялся за свои грациозные фигуры.
К концу вечера образовались там и сям группы молодых людей, совещающихся об увеселениях следующего дня в то время, как уполномоченные Европы обсуждали вопросы текущего момента.
В полночь был сервирован великолепный ужин. Государи сели за предназначенный для них стол; за другими столами каждый занял место без церемоний и без этикета, и, благодаря этому, веселый характер этого пиршества был свободен от всякого стеснения и позволял умам легче столковываться, сердцам легче сближаться.
Все эти банкеты были одинаковы, с теми же роскошью и пышностью, и, хотя это было еще в самом начале конгресса, но уже больше не подсчитывали издержек двора, о чем пространно рассуждало множество иностранцев, которые ради дел и ради увеселений находились в Вене.
