Из писем к Императору Александру I бывшей голландской королевы Гортензии (Богарне)
В месяце 1814 года, Александр I проводил большую часть вечеров у королевы Гортензии; у нее играли, пели; в ее доме и в кругу ее близких он чувствовал себя непринужденно. Эти частые посещения вызвали неудовольствие Тюильрийского двора, где Александра не сумели принять и где он бывал редко. Гордость короля, который называл себя главою старейшей королевской династии, оскорбляла Императора.
Когда Гортензия переехала в Сен-Ле Император Александр Павлович (по настоянию Александра I, Людовик XVIII согласился пожаловать ей титул герцогини Сен-Ле, но в патенте на этот титул, игнорируя ее прежнее звание, он именовал ее "mademoiselle Bauharnais", чем Гортензия была очень рассержена: - Забывают, что я была королевой, - сказала она; - впрочем, я не гонюсь за этим титулом. Приняв вместо фамилии Бонапарт, которую она носила и которую продолжали носить ее дети, фамилию Сен-Ле, по принадлежавшему ей имению, Гортензия окончательно порвала узы, связывавшие ее с Бонапартами) навещал ее и там.
В исходе мая, Александр I отправился в Англию, где пробыл с 26 мая по 10 июня. На обратном пути в Россию, Император ехал инкогнито, под именем генерала Романова, через Голландию, на Кобленц, Карлсруэ, Лейпциг, Франкфурт на Одере и вернулся в Петербурга 6 (18) июля после 18-месячного отсутствия.
Императрица Елизавета Алексеевна провела это время у своих родных в Бадене, откуда русский посланник, барон Мальтиц (Пётр Федорович), писал 10 (22) августа 1814 года, что присутствие Императрицы привлекло в Баден значительное число знатных иностранцев, в числе коих были: принц Евгений (Богарне) с супругою (Августа-Амалия Баварская), и бывшая королева Голландии, под именем герцогини Сен-Ле.
Пребывание всех этих лиц в герцогстве Баденском составляет предмет первого из писем герцогини Сен-Ле к Императору Александру, хранящихся в государственном архиве.
Письмо королевы Гортензии (герцогини Сен-Ле) к Императору Александру от 23 сентября 1814 г.
Я давно уже не писала вам и, признаюсь, мне кажется, будто это не составляет уже теперь для меня такой необходимости, как прежде. Зачем вам так часто вспоминать меня? У вас много других дум, а так как дружба бывает иногда очень требовательна, то лучше иметь поменьше друзей, не правда ли? По крайней мере, я стремлюсь к этому, и, несмотря на свою слабость, сделала в этом отношении некоторые успехи.
Но сейчас я имею многое рассказать вам о моей поездке в Баден и о сделанных там знакомствах. Но быть может вы не любопытны? Сегодня, когда у меня явилась охота поболтать, это было бы мне неприятно, мне хотелось бы, чтобы в данную минуту вы страдали этим недостатком; кстати, о недостатках, вам приписывают один - весьма прискорбный для ваших друзей, именно ветреность. Я говорила только о кокетстве; других недостатков я не признаю, а в последний не хочу верить.
Я провела две недели в Бадене, бегая по горам, вечера я проводила с герцогиней, с моим братом и сестрою; мы рисовали, играли, пели. Я не могу нахвалиться отношением ко мне всей вашей семьи; Императрица по-моему интересна и талантлива. Говорят, что она вас любит и грустит, не встречая взаимности.
Королева Шведская (Фредерика-Доротея - сестра Императрицы Елизаветы Алексеевны), прехорошенькая женщина и хотя она очень робка, но видимо весёлого характера; без сомнения, это много помогло ей перенести ее горе. Принцесса Амалия (принцесса Баденская, третья сестра Елизаветы Алексеевны) производит впечатление особы, которая сумеет вести дом в отсутствие маркграфини (здесь Амалия Гессен-Дармштадтская, мать Елизаветы Алексеевны); что касается короля Баварского (Максимилиан I, он был женат на второй сестре Елизаветы Алексеевны - Каролине), то он находится всецело под обаянием королевы; я бы рискнула сказать, что он очень любит меня, если бы по отношению к королю, это могло что-либо означать.
Великая герцогиня (здесь Стефания де Богарне, бывшая замужем за родным братом Карлом (великим герцогом Баденским) нашей императрицы Елизаветы Алексеевны) истая француженка, в полном смысле этого слова, - живая, веселая, остроумная, очаровательно рассуждает и болтает всякий вздор. Мы много говорили о вас; мне хочется передать вам одну из наших бесед дословно.
- Вы видели Императора? Он очарователен; он за вами ухаживал, не правда ли?
- Император был очень добр ко мне и ко всей моей семье; мне кажется, что мое положение возбудило в нем участие; он хотел исправить зло, которое он нам невольно сделал, вот и все; мне кажется, что он не стал бы ухаживать ни за одной женщиной.
- Как! он ухаживает за всеми, он даже очень ветрен и, что бы вы ни говорили, он к вам неравнодушен; он много, беседовал со мною о вашем брате, о вашем муже, а о вас говорил весьма мало.
- Вот вам доказательство, что он мало интересуется мною, и это неудивительно; нет, нет, это не правда.
- Я предсказывала вам, когда мы возвратились из Эрфурта, что если вы когда-нибудь с ним встретитесь, то вы отобьете у меня эту победу; то, чего я боялась - случилось. То же случилось и с князем Ипсиланти, который был влюблен в меня, а с тех пор, как вы тут, не обращает на меня ни малейшего внимания.
Правда, кузина говорит, что я кокетка, а вы с вашей наружностью привлекаете людей гораздо более, нежели я, и если бы я кого-нибудь любила, то вы единственная женщина в мире, которой я бы боялась.
- Все это очень лестно, но вы ошибаетесь; на меня никто не обращает внимания, начиная с Императора.
- А каким же образом он знает, что вы делаете; когда я сказала ему однажды, что вы находитесь в Пломбьере, то он ответил: - Нет еще; мне писали из Парижа, что она отложила свою поездку, так как она нездорова. Видите, дорогая кузина, ему известно все, что вы делаете, и если ему пишут об этом из Парижа, то это доказывает, что он этим интересуется.
- По моему мнению, это означает только, что за неимением другой темы для разговора, он пользуется случаем рассказать то, что он слышал обо мне нового.
Милости, оказанные нам Императором, не составляют ни для кого тайны (Гортензии, благодаря покровительству Императора Александра, было назначено 400000 фр., тогда как ее муж, Людовик, получил всего 200000 фр.: материально, она была совершенно обеспечена. Ей принадлежал в Париже отель в улице Cerutt, а в окрестностях столицы замок Сен-Ле с землями, где она проводила лето; она имела два миллиона франков годового дохода, и, кроме того, была поставлена в независимое положение от Бонапартов, и вследствие этого получила возможность сама вести воспитание своих детей), и если я теперь спокойна, то я обязана этим ему, но большая разница входить в положение человека, или принимать в нем сердечное участие.
Вот, приблизительно, содержание нашего разговора; умалчиваю о том, что мы говорили о ваших личных качествах; это походило бы на комплименты, а я не намерена расточать их вам. К тому же я не буду преувеличивать вашего достоинства.
Знаете ли, я вижу в вас двух людей. Когда я думаю о монархе, который выказал мне сочувствие и принял с такой добротой участие в моем положении, то я чувствую к нему благодарность, я молю Бога о его счастье, вот и все; но когда я думаю о человеке, который выказал мне доверие и дружбу, когда я вспоминаю, что он был готов полюбить меня, то я страдаю и возлагаю надежду на Провидение; этот человек сумел найти отклик в моем сердце; нередко случалось после нашей встречи, что, будучи взволнована, или тревожась за свое будущее, я была готова покориться своей судьбе и говорила: "на тебя, Господи, уповаю"!
Тот, чьи чувства так схожи с моими - это друг, это поддержка, ниспосланная мне небом.
У меня является желание писать ему, мне хочется сказать ему все, что я чувствую, даже все глупости, которые приходят мне в голову; он должен знать меня, он должен судить меня; быть может, беседуя с ним о себе, я доставлю ему удовольствие. Когда же я кончаю письмо, когда я надписываю адрес, - мне кажется, что я ошиблась!
Неужели я пишу все это вам, - я, чужая вам женщина, которой вы не можете особенно интересоваться. Право, я должна казаться вам сумасшедшей. Если вы находите, что, продолжая писать вам, коль скоро я даю себе отчет в том, кому я пишу - я поддаюсь непростительной слабости, не дочитывайте этого письма, сожгите его.
На этом следовало бы кончить, но хотя вы и представляетесь мне сегодня только монархом, мне все же хочется рассказать вам маленькое приключение, бывшее со мною в Бадене.
Когда я приехала в Саверн, около моей кареты столпилось несколько французских офицеров, и я слышала, как они говорили: - Это королева Гортензия, мы всегда узнаем ее.
Я сделала вид, что ничего не слышу, и, переменив, лошадей, отправилась далее и доехала до горы. Я хотела подняться наверх пешком по крутой тропинке; мы были одни с mademoiselle К., обернувшись, я увидала четырех офицеров; я не знала, те ли это самые офицеры, которых я видела у дверей (почтовой станции), но я все же решила соблюдать инкогнито.
Когда тропинка стала круче, один из офицеров, молодой и довольно приятной наружности, предложил мне руку; признаюсь, я чуть не расхохоталась; сначала я отказалась от его помощи, но затем взяла его руку: несколько минут спустя, офицеры сознались, что они меня узнали, что я буду для них всегда королевой Гортензией, что их полк к моим услугам, и стоит мне сказать слово - они будут счастливы пожертвовать для меня жизнью.
Вы догадываетесь, конечно, что я им ответила; я сказала, что они должны, прежде всего думать о своем отечестве, что Император отрекся от престола, что их монарх преисполнен самых добрых намерений, что они должны быть благоразумны, должны избегать междоусобий и прежде всего должны любить родину.
Было бы слишком долго повторять все, что было сказано с той и с другой стороны; скажу одно - когда мы поднялись на гору, где была сооружена триумфальная арка для герцога Беррийского, которого туда ожидали, то они провели меня под аркой, сказав: - Отдадим честь королеве; она прошла тут первая; теперь наша душа спокойна.
Когда мы приехали в город, офицеры хотели конвоировать меня, и мне с величайшим трудом удалось отделаться от них; я очень боялась, чтобы об этом приключении не стали говорить, и просила их никому не рассказывать этого; кажется, они сдержали слово, так как никто не упоминает об этом случае.
Вы бы посмеялись, если бы слышали, как я рассуждала, убеждая этих сумасбродных юношей; самый молодой из них в особенности, кажется, воображал себя героем романа, жертвующим собою для королевы или похищающим королеву; мне удалось отделаться от них, только пообещав обратиться к ним за помощью, когда в этом окажется необходимость.
Теперь я снова с моими малютками и счастлива, что застала их вполне здоровыми; меня навестили все мои друзья, право, я не могу жаловаться на свою судьбу. Многие выказывают мне такую искреннюю дружбу; мне кажется даже, что ко мне относятся теперь с большим расположением, чем прежде; или быть может люди считают теперь себя более в праве выказывать мне расположение. Как сладко быть любимой! Стоит ли о чем-либо сожалеть, когда имеешь друзей!
Я совершила опять маленькую поездку; я забочусь о своём здоровья; я еще нужна моим детям; поэтому я не могу пренебрегать ничем, чтобы сохранить свое здоровье. Я была в Гавре, шесть раз искупалась в море, но это слишком раздражает нервы, и теперь я больше никогда не поеду, я не хочу более расставаться с детьми, но их отец (Людовик Бонапарт) причиняет мне каждый день новое мучение, требуя, чтобы я их отдала ему; он говорит, что если он несчастен, то и его сын должен быть несчастен.
Видно, что это говорит не мать; я не уступаю ему, представляя себе, какая участь ожидает моих детей в будущем; но я не удивлюсь, если в газетах появится на днях какая-нибудь статья, или если он обратится в суд.
Впрочем, я полагаюсь во всем на волю Провидения; покоряясь безропотно своей судьбе, я всегда вспоминаю вас и ваши советы: видите, как многим я вам обязана; вы сделали мне много добра и если вы не лишите меня своей дружбы, то это будет благо, которое я ценю выше всего.
Письмо вышло такое длинное, что мне совестно; не стану перечитывать его, иначе я наверно не пошлю его; теперь я уже долго не буду писать, так как я боюсь злоупотребить вашим временем и быть может наскучить вам.
Продолжение следует