Окончание воспоминаний графа Огюста де Ла Гард-Шамбона ("Gemälde des Wiener Kongresses 1814-1815"; пер. М. Барсуковой)
Дворец князя Разумовского (Андрей Кириллович) был ярко освещен. Огромное количество приглашенных гостей осаждало вход. Император Александр взял этот дворец напрокат у своего посланника для того, чтобы устроить в нем праздник для государей в день именин своей любимой сестры Екатерины, принцессы Ольденбургской.
Все государи, все знаменитые гости конгресса находились здесь, где я встретил опять ту пышность, которую видел в Москве и в Тульчине у графини Потоцкой, где год состоял из 365 праздников.
Залы князя Разумовского были так освещены, что было светло, как днем. Большой манеж был обращен в бальную залу. Чтобы внести разнообразие в увеселение, русские танцоры должны были устроить русский праздник. Они вошли, одетые цыганами. Бал начался неизбежным однообразным полонезом. Но что носило особенный, грациозный, подходящий к случаю характер, так это русский танец, следовавший за полонезом и исполненный одною из придворных дам императрицы Елизаветы и генералом О.
Оба были одеты в русские костюмы. На генерале был костюм молодого москвича: узкий, плотно прилегающий кафтан, кашемировый кушак, широкополая шляпа и перчатки, похожие на перчатки старинных рыцарей; его партнерша была одета в костюм русской южанки, который по нарядности и богатству мог соперничать со всеми национальными костюмами. На волосах, спереди разделенных пробором, а сзади убранных в ниспадающие косы, у нее была повязка, унизанная жемчугом и драгоценными каменьями.
Это украшение согласовалось с остальными частями одежды, которые были сделаны из материи ярких цветов. Ничего нет прелестнее русского танца. Пусть себе представят пантомиму, в которой изображается страстное желание мужчины и боязливая сдержанность девушки, которая борется со своим сердцем. Она спасается, бежит, потом оборачивается, снова бежит. Это Галатея Вергилия. Различные фигуры этого танца, позы, чувства, которые он выражает, переданный с грацией и правдивостью, заслужили единодушное одобрение.
После русского танца танцевали мазурку. Наконец, для того, чтобы великолепие праздника ничем не было нарушено, разыграли лотерею по венской моде того времени. Один, по-видимому, незначительный случай придал последней неожиданный интерес. Обычай требовал, чтобы каждый кавалер, которому выпал счастливый жребий, преподнес бы своей даме выигрыш, выпавший ему на долю. Драгоценный соболий воротник достался кронпринцу Вюртембергскому; он поспешил преподнести его той, кто была царицей праздника.
Любовь вознаградила его за это. У Екатерины на груди был букет, укрепленный бантом. Она его тотчас же откалывает от платья и передает принцу в знак благодарности. При этом откровенном признании в чувстве, которое с некоторых пор ни для кого не было больше тайной, по всему обществу пронесся радостный гул.
- Давайте приветствовать будущую королеву Вюртембергскую, - сказал мне князь Козловский (Петр Борисович). Она будет королевой, как скоро "коронованный Нимврод" соблаговолит уступить свое место. Но, поистине, никогда диадема не украшала более прекрасного чела!
Принц де Линь, по обыкновению, был окружен толпою слушателей, жаждущих подхватить его счастливые словечки и пикантные остроты, на которые было так щедро его остроумие. Он отделался от них, как только меня увидел, и сделал знак, чтобы я подошел.
- И я также, - сказал он, - захотел преподнести королеве этого праздника мой маленький презент. Вчера она меня вызвала к себе и потребовала, чтобы сегодня к вечеру мною были написаны сто стихов на тему, которую она мне предложит. Я никогда не падал духом в состязании и поэтому принял вызов, она сейчас же мне назначила тему: "Венец в Пратерe".
Вчера вечером я принялся за сочинение, а сегодня утром выиграл пари. Худо ли, хорошо ли, мои стихи были готовы и перед обедом я послал ей новое поэтическое произведение. При втором выпуске я ей напишу, в видe предисловия, слова Вольтера, сказанные им m-elle Клерон: "Я проработал для Вас всю ночь, сударыня, как двадцатилетний юноша"...
Танцы окончились. Принц и я поспешили пройтись по всем залам дворца, который был похож на храм, посвященный искусству: в таком большом количестве находились здесь образцовые произведения искусства, собранные утонченным вкусом хозяина дома. Тут висели картины величайших художников всех школ. Рафаэль рядом с Рубенсом, Ван-Дейк рядом с Корреджио. Тут же библиотека, битком набитая книгами и редкими манускриптами; в соседнем кабинете собрано все, что античное и новое искусство создало самого утончённого.
Толпа особенно теснилась в галерее, предназначенной для образцовых произведений скульптуры, среди которых возбуждало восхищение многое, принадлежащее резцу Кановы. К двум часам ночи отворили огромный зал, предназначенный для ужина, освещенный тысячами свечей. Было расставлено 50 столов, и по этому количеству можно составить себе понятие о числе гостей. В зале, посреди цветов, было сервировано с большою расточительностью все, что Италия, Германия и Франция могут доставить из гастрономических диковинок: стерлядь с Волги, устрицы из Остенде, трюфели из Перигора, апельсины из Сицилии.
Повсюду было бесконечное множество ананасов в таком виде, в каком их еще никогда не видали; эти ананасы были доставлены из московских императорских оранжерей. Привезенная из Англии земляника, кисти французского винограда, казалось, были только что срезаны с лозы. Но что было вне всякого вероятия, это корзины, наполненный вишнями, который красовались на каждом из пятидесяти столов: они в декабрьский мороз прибыли из Петербурга и каждая вишня стоила по серебряному рублю. Мне трудно перечислить все проявления этой безумной расточительности.
Этот праздник, выделившийся среди ежедневных праздников конгресса, продолжался до наступления дня. Потом был приготовлен завтрак; после завтрака снова начался бал, и, если бы не нуждались в необходимом покое, то очень неохотно покинули бы этот прекрасный дворец, в который, в радостном веселье, собралось столько красавиц и знаменитостей.
Однажды утром граф фон Витт (Иван Осипович) с громким смехом вошел ко мне.
- Что за причина такой веселости, мой милый генерал? - спросил я его.
- Приключение, о котором Уваров только что мне рассказал. Несмотря на то, что обо всех подробностях этого приключения ему сообщил сам император Александр, трудно этому всему поверить. Молодой моряк, любимец графа Нессельроде, который никогда не бывал в Петербурге и не знал в лицо императора, был послан с важными депешами в Вену.
Александр, как вам известно; любит и здесь, как и в своей столице, прогуливаться пешком по улицам и садам. В это утро Его Величество вышел из дворца, одетый в простое пальто, и вдруг видит молодого офицера его собственного флота, который еще в сапогах и шпорах, по-видимому, старается ориентироваться и ищет входа в императорский замок, не зная к кому обратиться. Александр заговаривает с ним:
- Вы, кажется, что-то ищете? - сказал он.
- Конечно, - отвечал моряк, - у меня депеши к русскому императору. Меня послали в Бург, а я вот куда забрался! Но так как я только что приехал в Вену, то не знаю, к кому я должен обратиться, кто мог бы меня проводить и представить.
Открытое лицо молодого человека приводить в восхищение Александра, и он находит удовольствие в том, чтобы немного продлить свое инкогнито.
- В эту минуту вы не найдете императора, потому что его нет во дворце. Но часа через два он вас примет.
Беседа принимает очень дружеский и откровенный характер. Александр расспрашивает офицера об его семье, карьере и его видах на будущее. Он узнает, что тот очень молодым поступил на службу во флот, никогда не бывал при дворе и никогда не видал в лицо своего государя. После получасовой прогулки и беседы, Александр обращается к моряку:
- Сударь, - говорит он ему очень любезным тоном, - вы можете передать мне ваше письмо. Я - Александр.
- Премилая шутка! Вы, вы император?!
- Конечно, русский император.
- Ну, хорошо, в таком случае я император китайский.
- А почему бы вам и не быть китайским императором?
- То же думаю и я; и по такому же праву, по какому вы император русский, - говорит шаловливое дитя Нептуна.
Александр, все более и более приходя в восторг от qui pro quo, которое обещает стать забавным, находит удовольствие в этой шутке. Разговор продолжается. Доходят до вала. Император замечает прусского короля, идущего к ним навстречу.
- Понимаете ли вы по-немецки? - спрашивает он своего спутника.
- Ни слова, - отвечает тот.
Тотчас же Александр спешит его опередить, приближается к Фридриху Вильгельму и обменивается с ним по-немецки несколькими словами, после чего он возвращается к молодому моряку и берет его под руку.
- У вас теперь есть удачный случай познакомиться с прусским королем. Офицер моего флота, государь, которого я имею честь представить Вашему Величеству.
- Еще того лучше! - восклицает офицер: - вы, сударь, император прусский, вы император российский, а я, я император китайский. Три государя!.. Почему нет! Мой капитан правильно говорит, что после Господа Бога он государь на борту своего корабля... A propos, в каком положении находятся дела в Пруссии? Каково живется в Берлине?
В самом деле, ваш предшественник Фридрих В. был бесспорно герой, точно так же, как и ваш предок Петр В. оставил по себе память великого преобразователя, - говорит моряк, наклоняясь в сторону Александра, - но как бы ни были они оба велики, я все же сомневаюсь, чтобы они могли бы подражать моему предку, который в Чесменском бою предпочел лучше быть взорванным на воздух вместе со своим экипажем, чем сдаться туркам.
Оба государя не только не чувствовали себя оскорбленными, а наоборот их смех свидетельствовал, что они от всего сердца забавлялись. Подходят к дверям кабачка. Офицер очень вежливо приглашает своих спутников войти туда, чтобы там, за бутылкой вина, продолжать беседу. Подают прохладительные напитки, посетители усаживаются за стол, пьют, чокаются и продолжают доверчиво, без всякого стеснения, разговаривать.
- Ваше здоровье, мой брат! - обращается Фридрих Вильгельм прусский к императору Александру.
- Ей Богу! - отвечает император, - для подобающей торжественности такого тоста недостает лишь артиллерийского залпа с батарей наших столиц.
- Ваше желание может быть исполнено! - говорит моряк, схватывает свой пистолет и собирается его зарядить, - на этот раз мы должны будем довольствоваться пушкой довольно маленького калибра.
Он намеревается спустить курок. Не без труда удалось предупредить такую шумную демонстрацию. Наконец, собираются уходить; моряк с упрямством настаивает на том, чтобы дали ему заплатить по счету, и приходится на это согласиться. Покидают кабачок и приходят на бастионы. Оба монарха видят себя немедленно окруженными толпой, которая осыпает их обычными почестями. Герцог Ришелье с почтением приближается к Александру и называет его "Ваше Величество".
Молодой офицер, служивший в Одессе под начальством герцога, узнает его. Он бледнеет, приходит в смущение: он замечает, что он был предметом царской мистификации. Однако, вскоре ободренный любезным обращением Александра, он торопится передать ему свои депеши. Император принимает их с дружеской и несколько насмешливой улыбкой и отпускает молодого моряка благосклонным движением руки. Последний, в тот же день, получает от своего государя приглашение на обед.
Роль остроумного офицера в этой странной царской забаве поможет ему гораздо больше, чем двадцать лет службы или блестящий подвиг. Ему не понадобится, подобно его предку, искать себе награду в небесах с помощью пороховой бочки.
В то время как наши государи забавляются, - продолжал граф, - наши императрицы и королевы не хотят от них отстать. Вы знаете, что сегодня день рожденья русской императрицы (Елизавета Алексеевна, 13 (24) января). В данное время все дни рожденья, все праздники календаря являются поводом к увеселениям и удовольствиям.
Вчера утром австрийская императрица (Мария Людовика Моденская), принцесса Ольденбургская (Екатерина Павловна) и великая герцогиня Саксен-Веймарская (Мария Павловна), закутанные в причудливые одежды, под чужим именем явились во дворец и приказали о себе доложить императрице Елизавете. После некоторого сомнения они были узнаны и во дворце много этому смеялись. Были поднесены роскошные подарки и весь этот сюрприз был принят очень благосклонно.
Граф просил меня сопровождать его вечером на большой бал, который давал Штакельберг (Густав Оттонович), русский посланник, по случаю дня рождения императрицы. Я согласился. Говорили, что этот праздник должен был быть последним русским праздником, потому что, как известно, было всем, переговоры должны быть закончены к карнавалу.
Самые известные представители дипломатии и военного искусства были приглашены в столицу Австрии, но посреди этих знаменитостей пальма первенства в утонченности, которую так долго присуждали французам, безусловно принадлежала России.
Один из первых, кого я заметил в этом блестящем обществе, был генерал Уваров (Федор Петрович). Он стоял прямо и неподвижно, также и на этот раз, у него на пальце было то таинственное кольцо, с которым он никогда не расставался; на этом кольце была вырезана мертвая голова. Было ли это кольцо воспоминанием о смерти княгини 3., которая отравилась из-за любви к нему, или оно было печальной эмблемой, напоминающей ему о смерти Павла I, к которой он был причастен, я никогда не мог этого узнать.
Вблизи него стояли полковник Брозин (Павел Иванович) и Павел Киселев, оба адъютанты императора Александра. Первый, красивый и бравый солдат, имел впоследствии опасную честь занять место своего государя в сердце прекрасной Нарышкиной. Там же стоял князь Долгорукий (Василий Васильевич?), - сын той прекрасной княгини Долгорукой (Екатерина Федоровна?), для которой Потемкин приказал обстреливать всю ночь напролет крепость Очаков, в центре многочисленного кружка, в котором можно было различить княгиню Гагарину, Трубецкую, генерал-адъютанта Панкратьева (Никита Петрович) и других.
В то время, как Штакельберг праздновал день рождения своей императрицы, император Франц, с тою же целью, созвал всех коронованных особ, государей и прочих дипломатов и военных знатных людей на большой концерт, в одной из зал императорского дворца. Концерту предшествовал блестяще сервированный обед.
Однажды вечером Гриффитс и я отправились в одно из собраний, который можно было назвать волшебным фонарем конгресса, так много было здесь публики и так была она разнообразна. После того как все залы были открыты, вынуждены были запереть двери и прекратить непрерывный поток гостей. В толкотне я нашел князя Козловского.
- Замечая со всех сторон, - сказал я ему, - обмен нежных взглядов и еще более нежных рукопожатий, можно назвать венский маскарад биржей, где оперируют векселями светской любезности.
- Бомарше сказал это уже раньше вас о парижской опере, но вы можете сделать добавление, что подобные векселя котируются на всех танцевальных биржах Европы. Обратите внимание, - продолжал князь, на ту молодую даму (?), которая замаскировалась так просто, - калабрийской крестьянкой. Она наверно вспоминает, как дорого однажды обошлось ее матери минутное тщеславие. Последняя, находившаяся в отдаленном родстве с моей семьей, узнала, что иногда императорская диадема глубоко ранит, хотя покушение, которое она затеяла, ничуть не касалось политики.
Дама была восхитительна. Я попросил моего остроумного собеседника рассказать мне этот случай.
Однажды императрица Екатерина захотела точно сосчитать чудовищную массу драгоценных украшений, которые были навалены в сундуках и о цене которых во дворце едва ли имели понятие. Но так как она опасалась кражи при этом осмотре, то поручила произвести ревизию двум капитанам под верным и тщательным надзором. Один из них был отец (?) нашей прекрасной маски.
Вид всех этих сокровищ до того ослепил глаза ревизоров, что они решили совершить воровство. Оба сговорились похитить часть этих сокровищ, надеясь, что кража останется незамеченной. Они поделили между собою добычу. Один, которому досталось украшение из жемчугов, отослал тотчас же последнее со своим доверенным в Амстердам, где тот его тайно продал. Полученные деньги он употребил на выкуп родовых имений, которые уже давно были заложены.
При этом он, соблюдая осторожность, перевел эти имения на имя своего сына. Другой, доля которого состояла из бриллиантов, дожидался весны, чтобы отплыть в Англию, в надежде там самому лично извлечь из продажи большую выгоду, чем при посредстве агента.
В числе похищенных драгоценностей была диадема стоимостью в сто тысяч рублей. Все эти предметы были тщательно спрятаны в одном из потайных уголков его жилища. Но над каждым преступлением тяготеет злой рок. Его супруга открывает потайное место. Напрасно он ей клянется, что эта диадема не его собственность, что это добро поручено ему на "честное слово". Она его просит не о том, чтобы он ей его подарил, но о том, чтобы он ей позволил надеть его на придворный бал, и то лишь на одну минуту.
Он противится ее просьбе, она же умоляет, неотступно просит и плачет до тех пор, пока капитан, страстно любивший жену, уступил ей в надежде, что драгоценность, которая, может быть, уже в продолжение ста лет не показывалась на свет Божий, не будет узнана ни одним смертным. Молодая женщина появилась на бале.
Судите сами, с каким восхищением, с какой завистью смотрели на это драгоценное украшение. До сих пор все шло отлично. Но когда триумф достиг уже высшей степени, старая фрейлина Протасова (Анна Степановна), стоя за стулом императрицы, слышит, как Екатерина громко выражает свое восхищение по поводу блеска этих бриллиантов.
- Madame, - шепчет ей приближенная на ухо, - Ваше Величество не должно удивляться. Эта диадема императрицы вашей тетки, я двадцать раз видела эту диадему, надетой на ней.
Эти слова были для Екатерины лучом света. Она поднимается и подходит к молодой даме, которая, завороженная своим триумфом, уже не думает о том, что она хотела надеть украшение лишь на одну минуту.
- Могу ли я спросить вас, сударыня, - обращается к ней императрица, от какого ювелира у вас эти прекрасные каменья? Смущенная этим вопросом, молодая женщина называет фамилию первого ювелира, которая ей приходит в голову. После нескольких незначительных слов, Екатерина удаляется. Между тем молодая женщина, со злополучной диадемой на голове, продолжает, танцевать. Императрица тотчас же посылает своего адъютанта, чтобы осведомиться у указанного ей ювелира, давно ли и для кого он сделал эту диадему.
Ювелир заявляет, что он ни о чем подобном не знает. Этот ответ доходит тотчас же до дворца. Императрица вторично обращается к молодой дурочке.
- Вы позволили себе со мной шутить, сударыня, - говорит она ей, - названный вами ювелир отрицает продажу им этой диадемы. Теперь я хочу знать, я требую, чтобы вы мне сказали, откуда она у вас?! - прибавляет она строгим тоном.
Молодая дама, с видимым страхом, лепечет, заикаясь, несколько слов. Подозрение Екатерины усиливается и обращается в уверенность. Она тотчас же отдает приказ арестовать обоих ревизоров. Оба были отданы под суд, признаны виновными и сосланы в Сибирь. По странной случайности, у того, который продал жемчуг в Голландии и ввел сына во владение выкупленным на эти деньги имением, эти драгоценности не были отняты, между тем как бриллианты, найденные в доме второго, были заботливо присоединены к императорским сокровищам.