Но то случилось прошлым летом; а ныне затевалась сабельная битва на строительных лесах хоромного сруба… Братва, возбуждённая былым сражением, пошумела, погалдела, а потом, кинув берданки, забралась в сруб, повалилась на гору сухого мха. Маркен и Пень – закадычные дружки, водой не разольёшь, несмотря на вечные перебранки и даже потасовки – полёживали плечом к плечу, толковали о грядущей битве, вырешив драться на саблях.
– Робя, на саблях будем драться, – Маркен оповестил красное и белое воинство. – Вооружайся, робя…
Забыв про усталость, ребятня мурашами разбежалась по родным оградам, где запаслась саблями и фанерными щитами либо, на худой конец, ржавыми, с облупившейся извёсткой, печными заслонками. Осиновые берданы и сабли, шиты ребятёшки прятали от зорких родительских глаз и неумолимых рук на чердаках избы и бани или в сухой картофельной ботве, укрывающей козьи и коровьи стайки.
Ваня прятал саблю и берданку в тайнике под пыльным крыльцом, где куры неслись и пытались высидеть яйца; но мать надыбала схрон и, сломав об колено, пустила саблю и берданку на лучину для растопки самовара. А посему, прилетев домой, Ваня принялся, весело насвистывая, второпях строгать очередную сабельку.
Готовая к битве ребятня, подрагивая от азарта, помахивая саблями, вновь сгуртилась возле сруба, и лишь Славка отчуждённо постаивал в сторонке – чурался, хворый, боялся войнушки. Пень стал насмехаться:
– Раз в войнушку не играш, дак ты же девка! Ты же не парень…
– Я не девка, я парень, – насупившись, перечил Славка.
– Какой ты парень, раз в войнушку не играш?! – засмеялся Пень. – Ты девка трусливая…
Вы читаете окончание. Начало здесь
Саня Сёмкин, уличный подхалим, подсевая-подпевая Пню, стал дразнить малохольного:
– Славка трус, полез на куст, с куста сорвался, с испугу обо…ся.
– Ква, ква, ква: обзывайся, обзывайся, как лягушка раздувайся!.. – Ваня отпугнул Саньку-дразнилу и позвал дружка. – А давай, Слава, поиграй с нами в войнушку. Я научу…
Тут и рыжий Маркен встрял:
– Играй, Славка, не трусь, к себе в красный полк запишу и сабельку подарю…
И скоро Маркен вручил Славке затейливо вырезанную, кривую сабельку, а Паха Сёмкин – щит: белёную печную заслонку с ручкой. Славка и Ваня по считалке выгодно попали в красный Маркеновский полк, что почиталось за большую удачу, ибо при дерзком и ловком Маркене красные, вооружённые саблями, вечно побеждали. К сему в Маркеновском полку нынче сражались Радна и Базыр, два хитрых и ловких брата-бурята.
Взойдя по лесенке на дощатый настил, что опоясывал сруб, затем перебравшись на черновой потолок, схлестнулись вояки с лихими воплями, и глухо застучали деревянные сабли в фанерные щиты и печные заслонки. К Ване вдруг коршуном подлетел Пень, и парнишка, отражая удары белогвардейской сабли, отступая, очутился на дощатом настиле и мог бы свалиться, но тут сзади, храбро помахивая резной сабелькой, подскочил горе-защитничек. Пень круто развернулся, со всей дурацкой мочи ткнул саблей, и Славка, не чуя край настила, соскользнул и полетел на земь.
Парнишка корчился от боли, стоя на четвереньках, тряс головой, пронзительно вопил, и Ване чудилось, будто его пронзила острая, тонкая, раскалённая спица и замерла в груди острой болью. Ребятишки, словно испуганные воробушки, всполошились, упорхнули по дворам, и лишь Маркен, не по летам сильный, взял Славку на руки и понёс. Подбежал на помощь Пень, и дружки, накрест сцепившись ладонями, усадили притихшего на скрещение рук и понесли дальше. Обогнал Паха Сёмкин, подлетел к секретарскому дому и заревел в отпахнутое окошко:
– Славка упал, убился!..
Из калитки вылетела взлохмаченная Хохлуша и, приняв сына с рук на руки, взвыла и запричитала:
– Славенька, синочку, що сталося? Що з тобою утварили лиходии? – Хохлуша по-мужичьи погрозила селу сжатым до побеления, злобным кулаком. – Будьте ви прокляти, чортови дити! Будьте ви тричи прокляти, у…ки!.. Щоб ви здохли, суч-ки виродки!.. Муж вам, покаже, де раки зимують, чортова мерзота!..
Ваня прибежал домой и, дрожа от страха, полез на чердак, где под тесовой крышей, набедокурив, таился от грозного отца и сердитой матери. Здесь же, нежась на древней овчинной дохе, на ветхом полушубке в изголовье, запоем читал русские сказки; здесь же среди прочего барахла, изжившего век, случалось, с былинных книжек срисовывал и раскрашивал русских богатырей.
Ох, не успел малый нырнуть на чердак, мать прихватила на лестнице:
– Опять Славка ревел благим матом? Чо опеть утварили?..
– Ничо не утварили, – огрызнулся Ваня, блуждая взглядом, боясь смотреть матери в глаза.
– Обижаете, поди, Славку, варнаки?
– Никто его не обижает, – потупившись, глуховато отозвался сын.
– Он чо, на радостях ревел?.. Парнишка и без того обиженный, пожалеть бы, а вы задираете. Борька Пнёв, поди, обидел?.. Ох, не парень, а казь Господня. Дикошарый, у матери в брюхе кнутом настёган…
Ваня, не дослушав, рванул на чердак, а когда оголодал, спустился на земь, робко вошёл в избу и подивился: отец, замерши возле комода, слушал радио, а из чёрной воронки густой голос вещал:
– Говорит Москва!.. Говорит Москва!.. Работают все радиостанции Советского Союза. Передаём сообщение ТАСС о первом в мире полете человека в космическое пространство! 12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик лётчик майор Гагарин Юрий Алексеевич.
Славку с полгода величали Космонавтом, а Санька, вечно горланивший частушки, напевал: «Ух ты да ах ты, все мы космонахты…»
Участковый милиционер навестил Славкиных соседей, где допросил Маркена Шлыкова, Борьку Пнёва, Паху Сёмкина, Ваню Краснобаева, братьев Радну и Базыра; но ребятишки, словно воды в рот набрали, молчали как рыбы, – все, кроме Вани, который выложил всё начистоту. Отцу Борьки Пнёва дали пятнадцать суток, после чего от греха подальше Пнёвы укочевали из села.
Оказалось, что Славка стряхнул голову, а тут и приступ падучей случился. Бабка Маланья дважды правила Ване голову после сотрясения, и Богомолову советовали пойти на поклон к старой знахарке, но, связывая подобное лечение с религиозным дурманом, секретарь запряг «Волгу» и попёр сына в город, где бедолажному правили голову. Вернулся Славка бледный нездешней бледностью, вялый, как осенний лист, к сему стал заикаться, и сельские бабы до слёз жалели горемычного; а старая Маланья, поминая Славкиного отца, что сбил кресты с храма, добавляла: «Бог долго терпит, да шибко бьёт…»
* * *
Сельские ребятёшки, в поисках забавы и лакомства, весёлым гуртом кочевали между озером, степью и лесом: в озере плескались, удили окуней и чебаков, в лесу брали голубицу и бруснику, а в степи девчушки плели венки из белых и сиреневым спичек, парнишки скакали по сухой степи, словно телята на вольном выпасе, да, оголодав, жевали лепестки и луковицы алой, кучерявой саранки.
Степными миражами, озёрными волнами уплывало третье Славкино лето[АБ1] , и парнишка, забыв прошлогоднюю беду, прытко бегал с ребятами по улице, днями напролёт валялся на калёном, белом песке, а когда жар загонял в озеро, бултыхался под берегом с бесштанной командой дошколят, не заплывал мористо, поскольку пуще огня боялся озёрной глуби.
Хотя однажды… Помнится, ребятёшки, оглашено вопя, купались, ныряя с ветхой лодки, а Славка одиноко и грустно посиживал в тени глухого, горбыльного забора, привычно наряженный – в клетчатой рубашонке и коротких клетчатых штанишках с двумя лямками, в новеньких сандалиях и белых носках до колен. Поблизости сидел на перевёрнутой лодке Саня Сёмкин, приглядывая за трёхлетнего братцем, что увлечённо ковырялся щепкой в сыром песке. Саня, завистливо глядя на ребят, что сигали в озеро с лодки, попросил Славку присмотреть за малым, и коль тот согласился, поскакал в озеро, по-телячьи брыкаясь и высоко вскидывая колени. А малый, бросив заделье, поковылял за братом, забрёл по пояс, да и ухнул в яму с головой. Славка вскочил, ошалело кинулся в озеро, выудил малого, который с перепугу столь дико заревел, что прибежали братья Пашка и Санька
Помнится еще, поздним вечером, когда озёрная рябь чешуилась в бедном, рассеянном свете, Славка и приятели посиживали на мостках – на гладко вылизанных волнами плахах, кои были уложены на лиственничные кóзлы, далеко забредающие в озеро по мелководью. Сидели же напротив Богомоловской хоромной избы, и хозяйка, выйдя на высокое крыльцо, позвала сына:
– Слава, синочку, пора до дому!..
– Еще маленько посижу…
– А Ваня з тобою?
– Да, рядом сидит…
– Добре, посидьте трохи, поговорите, але не довго…
Полоща в озере, обдирая репу прыткими зубами, ребятишки с лихим азартом грызли надёрганные в чужом огороде репы, морковки и наперебой, стараясь переврать и переорать друг друга, вспоминали огородные похождения: как вьюнами ползли меж картофельных гряд, испуганно вжимаясь в землю при случайном шорохе, как потом, заполошно надёргав репы и морковки, драпали через огород, рвали штаны на заплотах, падали в крапиву, обжигались и зашибались.
Теперь же, когда страхи позади, безбожно врали, чтобы огородные похождения выглядели увлекательно, чтобы захватывали дух у слушающих. Лишь вороватые и храбрые отваживались на эдакие подвиги, а уж Славку и силком бы в чужой огород не затащил, но ему прощали и охотно угощали ворованной репой и морковью.
А тьма пуще сгущалась, и месяц, изредка выныривая в полыньях меж туч, осветив ребятишек, опять укрывался мороком; но в таинственном свете взблёскивала чёрная вода; и редкие волны с леденистым звоном набегали на мостки и стекали с журчанием, похожим на говор, торопливый и вкрадчивый.
Огородные страсти перегорели, репы и морковки иссякли, и тогда Ваня, смалу баешник, стал плести сумрачные тенета быличек про озёрную нежить. Ребята слушали, затаившись, не бултыхая ногами в озере; и когда в мерцающей ряби нежить приблазнилась, мигом подобрали ноги из воды. Ваня плёл, что лохматый озёрнушко может и за ноги уволочь в пучину, особливо ежли вздумаешь купаться после заката, – случались эдакие уповоды.
Перед воспалёнными ребячьими глазами ожили выбредающие из воды русалки с белыми кувшинками в космах, облачённые в тину и шелковник-волосолистый; а следом – озёрнушко, гремящий цепью, что подобна той, которой рыбаки чалили лодки к причальным столбам. Ребятишки, поджав ноги, косились под мостки – не крадётся ли из воды лохматая рука озёрнушки…
Ваня Краснобаев, для правдоподобия вылупив глазёнки, удушливым шёпотом поведал:
– Третьего дня, робя, видел озёрнушку, вот как Славку, – Ваня ткнул пальцем в дружка, едва живого от страха, – и озёрнушко посиживал на этих же мостках, смолил махорку и материл мужика, который напрудил в озеро. Нельзя в озеро, грех…
И вот уже ребятишкам виделось: лихой озёрнушко, смахивающий на деревенского деда, хлопает по счерневшей воде лохматыми лапами, словно щука-травянка бьёт хвостом-плёсом. Вот озёрнушко уже близко, вот уже высунулся из пучины: на башке травяной малахай, кому хошь помахай, из малахая рожки топорщатся, подпоясан стеблями кувшинок, а сивая борода, что у козла, развевается на ветру, а глаза горят нестерпимо синим огнём…
Тут Славка вскочил с мостков, с воплем побежал в проулок, а потом и приятелей озёрным ветром сдуло с мостков, унесло в улицу; бежали ребятишки домой вскачь, и запалённое сердчишко, готовое выметнулся на земь, отчаянно билось в тесной клетке, словно пойманная пичуга.
* * *
На утренних и вечерних зорях Ваня, Паха Сёмкин и Славка, спихнув кедровую лодчонку, ловили окуней; и горячо, запальчиво мечтали: построят парусный чёлн, исплавают Сосновое озеро вдоль и поперёк, а потом, выбравшись через исток в озеро Большая Еравна, одолев дюжину озёрных вёрст, подчалят к дальнему берегу, где, минуя скалистый мыс, войдут в тихую гавань. Под кустами боярышника и черёмушника смастерят балаган, крытый брезентом, и, глядя сквозь балаганный лаз на костёр и цветастую зарю, будут выплетать причудливые истории о морских путешествиях, о битвах с пиратами, о пальмовых островах, о диких, но добрых туземцах.
А уж лето клонилось к закату, хотя август еще дышал сухим зноем; вода потянулась жирно зелёной ряской, прогрелась даже в пучинах, и ребята, измаянные калящим солнцем, дотемна плескались в озере, и метались над водой звонкие ребячьи голоса, вплетаясь в чаячьи плачи.
Гнилую развалюху …долгий и узкодонный гроб с музыкой… хором сдёрнули с песка, перевернули на воде кверху днищем, и вышла ловкая нырялка. Ныряльщик полз на карачках до носа старой лодки, потом ребятёшки с диким ором наваливались на корму – нос высоко задирался, и ныряльщик прыгал в озеро. И так по очереди… Наловчившись, выхвалялись друг перед другом: ныряли, по-чаячьи разведя руки и взметнувшись к небу.
Славку, чтобы испробовал эдакую красу, долго заманивал к нырялке Паха Сёмкин, но парнишка согласился лишь тогда, когда Ваня позвал, а Маркен сулился караулить возле лодки. Славка шлёпнулся брюхом об озеро, нахлебался воды, но, смех и грех, потерял трусы; вроде, от натуги лопнула резинка, и пока малый, по-лягушачьи дрыгая ногами, по-собачьи скребся к берегу, отяжелевшие трусы сползли с ног.
Вдоволь нахохотавшись, ребята долго шарили ногами в сизой глине, в листовой щучьей траве, ныряли с открытыми глазами, и всё без толку, лишь муть подняли. Маркен вздохнул притворно: дескать, озёрнушко напялил и форсит обновой перед водяными девами.
Поныряла братва, да и, подчалив, вытащив лодку на песок, кинулась за дощатый заплот выжимать трусы. Ребятёшки бы купались да купались, но приспело времечко бежать в кинотеатр, где, по слухам, покажут картину «Орлёнок». Позвали и Славку, который торчал в озере, стесняясь вылезти голым, но тот лишь махнул рукой и через силу улыбнулся голубичными, тряскими губами: мол, бегите, я догоню.
Торопливо отжав трусы, наспех одевшись, ребята глянули на Славку, сиротливо торчащего среди волн, да и поскакали берегом озера, лишь пятки засверкали, вздымая пыль. Славка же, клацая зубами, поджидал, когда убегут девчушки, что загорали на берегу. Ладно бы, малявки, а то сверстницы и постарше расселись на перевёрнутой лодке да прямо возле лаза в пилораму, где ребятишки выжимались и где лежала Славкина одежонка. Ваня …дружок же… отнёс бы Славкину одежонку подальше от девчушек, коль малый стеснялся проскочить нагишом, но по всему берегу, как на грех, паслись люди – день был воскресный.
Догоняя ребят, Ваня оглядывался, даже замирал раздумчиво, но потом махнул рукой и припустил пуще. Кино о ту пору гнали в кинотеатре «Радуга» …бывший бурятский дацан… и когда Ваня, запыхавшись, взлетел на крыльцо, картина уже гулко, с эхом плескалась, гремела под сводами дацана. С грехом пополам разжалобив сердитую контролёршу тётю Фису, Ваня прошмыгнул в тёмный зал, где от ребятишек яблоку негде упасть – впритык сидели и стояли в проходах, лежали под самым белым полотном, и слитно, тревожно, обмирая сердчишками, дышали воздухом, столь запашистым и густым, что у нежных голова шла кругом.
Потоки света, блуждая, вынимали из темени очумелые ребячьи лица, а на белом холсте – картина «Орлёнок», что осела в памяти лишь клочкастой пестрорядью, к сему и домыслилась, довообразилась. Брюхатый, бабистый мужик, коего фашисты избрали старостой села, замахнулся на сына, но малый зверёнышем впился в толстую, волосатую руку полицая. На склоне века глянул Иван «Орлёнка», но эдакой схватки не узрел – вообразилась, но восторженно врезался в память Орлёнок – сельский парнишка, что храбро сражался с врагами, бил супостатов и геройски погиб. Виделся Орлёнок, и в душе Ивана звенела песня: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца / И степи с высот огляди!..»
Из клуба ребятишки шли раззадоренные, словно боевые петушки, и гадали, куда приладить взыгравшую удаль, а посему шутя-любя-играючи мутузили друг друга, толкали, валили в кучу-малу; потом налетели на девчоночью стайку, стали их трепать. И никто не вспомнил про Славку, а утром…
Хотя и не ежелетно, Ване всё же случалось видеть, как мужики выуживали бреднем очередного утопленника – озеро нет-нет да и, сыто урча волнами, облизываясь, сглатывало жертву: пьяного в дымину мужика, что вздумал купаться, либо дерзкого рыбака, мористо заплывшего в большой вал и поставившего лодку бортом к волне, либо парнишку, слишком далеко заплывшего.
Видел Ваня утопших издалека, но не мог вообразить Славку, кукольного, стеснительно моргающего из-под белёсого чубчика синими глазами, скрюченными в три погибели, с лицом, раздутым водой и синюшным, всего увитого подводными травами. Не видел сего и не мог вообразить, а посему чудилось, Славка укочевал с родителями далеко-далеко, но приспеет отрадное времечко, Ваня отыщет дружка и радостно обнимет.
В клочья рвали ночную тишь пронзительные бабьи стоны и вопли, а утром супруги Богомоловы уехали в город, где, по слухам, и попрощались с горемычным сыном.
Мать Вани, утирая слезы ситцевым запаном, вопрошала богомольную Маланью, свекровь свою:
– И за какие такие грехи прибрал Господь малого?.. Поглядишь на иного, и как земля носит, а ему хоть бы хны, никакая холера не берёт… На мели же стоял, под берегом, там же цыплёнку по колено…
– Дак старухи толкуют: мол, припадок, – свекровь перекрестилась. – Опять же хворый был, не жилец на белом свете… А за какие грехи, говоришь? Дак, может, за отцовы…
С неделю ребятишек не пускали на озеро без взрослого догляда, да разве ж за вольными уследишь, и родители вскоре попустились, махнули рукой, положась на волю Божью.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Байбородин Анатолий
Начало этого сказа здесь
Другие рассказы автора здесь, и здесь, и здесь, и здесь, и здесь, и здесь
