Интересно сравнить школу двух эпох. Да и вообще, -- интересно читать книги о школе далеких от нас дней.
Я далеко не сразу читаю то, что советуют подписчики, но читаю почти всегда. За редким исключением, когда книга, вдруг, не покажется мне полезной. Сейчас предлагаю вашему вниманию два отрывка. Первым в хронологическом и в прядке очереди отрывком будет глава из автобиографической повести "Кондуит и Швамбрания" Льва Кассиля. Он поведает нам о том, какими жесткими были наказания в царские времена.
Кстати, что интересно, степень их жесткости вовсе не равнялась степени эффективности вообще. Если же, в частности, сравнить ее с наказаниями того же Макаренко, то тут и вовсе сторонний наблюдатель будет крайне удивлен.
И еще кстати -- после таких рассказов понимаешь, почему многие чиновники "макаренковского" времени с такой ненавистью относились к его педагогике. Нет, никаких оправданий, конечно же, нет. Но есть понимание.
Итак, отрывок.
"В кондуит я попал очень скоро.
Надо было докупать кое-какие учебники. С мамой и братишкой мы поехали в Саратов. Занятия уже начались. Заполнилась первая страница гимназического дневника. Повернулись первые страницы учебника, открывшие массу важного и интересного. Я чувствовал себя весьма ученым. Пароходик «Клеопатра», на котором мы ехали, шел мимо давно знакомого острова Осокорья. А я уже видел не просто остров, но «часть суши, со всех сторон ограниченную водой»…
В Саратове, купив учебники, мы зашли сниматься. Фотограф навеки запечатлел негнущуюся фуражку с гербом и новые ботинки. Потом мы гуляли по Немецкой. Фуражка стояла над головой, как венец у святых на иконе. Ботинки скрипели и пели, будто орган. Мы зашли в кафе-кондитерскую «Жан». Мама заказала кофе с пирожными наполеон. В кафе было прохладно и полутемно. В зеркале блестели герб моей фуражки и носки ботинок. Напротив сидел невероятно прямой, сухой господин в форменной фуражке. Господин разговаривал с дамой и смотрел в нашу сторону. Глаза у него были тусклые, снулые, как у рыбы на кухонном столе.
Я вгляделся в него и… наполеон застрял у меня в глотке, как в снегах России. Это был наш директор – Ювенал Богданович Стомолицкий. Я вскочил с губами, липкими от волнения и пирожного. Я поклонился. Сел. Опять встал. Директор кивнул головой и отвернулся. Мы вышли. По дороге, у дверей, я еще раз поклонился. День был испорчен. Наполеон беспокойно бурчал в животе…
На другой день на большой перемене в класс вошел наш классный наставник. Он потребовал мой дневник и на кондуитной страничке написал: «Воспитанникам средних учебных заведений воспрещается посещать кафе, хотя бы и с родителями». Второгодник Кузьменко, взглянув на запись, сказал:
– Эге! Здорово! Это ловко: уже в кондуит попал. Молодец, брат. Хвалю за храбрость! Я, признаться, сначала здорово струсил. Но тут приободрился.
Равнодушно пожал плечами:
– Втяпался. Черт с ним!
А кондитерские с тех пор мы стали называть «кондуитерские»...
...§ 18. Воспитанникам средних учебных заведений запрещается с 1 ноября по 1 марта пребывать вне дома после семи часов вечера.
§ 20. Воспрещается посещение воспитанниками театров, кинематографов и прочих увеселительных заведений без особого на то разрешения г. инспектора для каждого раза.
Безусловно воспрещается посещение кондитерских, кафе, ресторанов, мест публичного гулянья и т. д.
Примечание.
В г. Покровске таковыми местами являются: Народный сад, Базарная площадь и железнодорожные платформы. Так было написано в наших гимназических «билетах», и всякий поступок, нарушающий святость устава, грозил кондуитом. Говорят: все дороги ведут в Рим. В гимназии все дороги вели в кондуит. Жизнь каждого сизяка (гимназиста) была вписана в кондуитный журнал. Штрафы, «безобеды», выговоры, исключения из гимназии… Страшная это была книга!"
Второй отрывок будет из короткого рассказала М. Зощенко "Бедный Трупиков".
"Учитель робко присел на кончик стула и зажмурил глаза. Странные воспоминания теснились в его уме...
Вот он, учитель истории, входит в класс, и все ученики почтительно встают. А он, Иван Семенович Трупиков, крепким строгим шагом идет к кафедре, открывает журнал и... ах, необыкновеннейшая тишина водворялась тогда в классе! И тогда Трупиков строжайше смотрел в журнал, потом на учеников, потом опять в журнал и называл фамилию.
— Семенов Николай!
Учитель вздрогнул, открыл глаза и тихо сказал:
— Семенов...
— Чего надо? — спросил ученик, рассматривая альбом с марками.
— Ничего-с, — сказал учитель. — Это я так. Не придавайте значения.
— Чего так?
— Ничего-с... Это я хотел узнать — здесь ли молодой товарищ Семенов...
— Здесь! — сказал Семенов, разглядывая на свет какую-то марку.
Учитель прошелся по классу.
— Извиняюсь, молодые товарищи, — сказал он, — на сегодня вам задано... то есть я хотел сказать... предложено прочитать — реформы бывшего Александра I. Так, может быть, извиняюсь, кто-нибудь расскажет мне о реформах бывшего Александра I... Я, поверьте, молодые товарищи, с презрением говорю об императорах.
В классе засмеялись.
— Это я так, — сказал учитель. — Это я волнуюсь, молодые товарищи. Не истолковывайте превратно моих слов. Я не настаиваю. Я даже рад, если вы не хотите рассказывать... Я волнуюсь, молодые товарищи...
— Да помолчи ты хоть минуту! — раздался чей-то голос. — Трещит как сорока.
— Молчу. Молчу-с... — сказал учитель. — Я только тихонько. Я тихонько только хочу спросить у молодого товарища Семечкина, — какие он извлек политические новости из газеты «Правда?»
Семечкин отложил газету в сторону и сказал :
— Это вы что — намек? Газету по-вашему убрать? Эту газету убрать? Да знаете ли вы... Да я вас за это...
— Ничего-с... ничего-с... Ей-богу, ничего... То есть про Бога я ничего не сказал... Не истолковывайте превратно.
Учитель в волнении заходил по классу.
— Да не мелькай ты перед глазами! — сказал кто-то. — Встань к доске!
Учитель встал к доске и, сморкаясь в полотенце, тихонько заплакал.
Нынче таких учителей, как мой бедный Трупиков, конечно, нету. Но были. Они были в 18 году, в переходное время".
Интересно сравнивать эти два рассказа, правда?
С одной стороны -- от учителя зависело почти всё. Он даже семейную жизнь определял, решая, куда ученику можно ходить с родителями, а куда нет.
С другой стороны -- учитель низведен до существа бесправного, безропотного.
А правды не оказалось ни там, ни там. Нащупывать его стало только советское государство, обратив свое внимание на "золотую середину".
Но будет ли эта середина работать всегда? Думаю, нет. Думаю, она будет работать только там, где в ней имеется нравственное и моральное общество. То есть, середина будет работать там, где школе не нужно воспитывать, а нужно только учить. В этом случае своих детей воспитывает общество, школа опирается на него в деле воспитания, а дети имеют гарантию от чрезмерных издевательств в воспитательном процессе. Родитель не убьет и не унизит -- "хоть дерьмовенький, но свой", -- частенько говорил мой отец в шутку.
В случае, когда общество нужно менять, делать это можно двумя путями. Через большие народные страдания и кровь, которые сами собой всегда всё расставляют по своим местам, поднимая на поверхность социального процесса "вечные ценности". Или... а вот второго пути в мире еще не было, насколько мне позволяет судить моё знание истории.
Или целенаправленное изменение общества. Отдельные прецеденты были в нашей истории (не знаю, как на счёт мировой, --Спарта?). Таким прецедентом я, отчасти, вижу небольшие по количеству казаков общины.
Не буду сейчас обосновывать свой взгляд. Но скажу, что они, конечно, работают не с детьми. Что вовсе не означает возможности переноса принципов их организации на детские группы.
Еще одним (и, наверное, главным) прецедентом является то, что организовал Макаренко.
На первый взгляд разительное отличие между двумя прецедентами на самом деле таковым не является. Особенно, если крепко подумать.
И как только недоумение первого впечатления пропадает, сами собой отпадают обвинения Макаренко в том, что его опыт невозможно повторить. Возможно. До Макаренко это происходило не единожды в истории нашего Отечества. Он просто перенес этот опыт на детей, структурировал и указал новое качества "врага".
