Двенадцатое февраля оказалось самым тёплым днём календарной зимы в Симферополе — выйдя из школы после уроков, Вета немедленно сняла куртку, которую надела за несколько секунд до этого, оставшись в модной блузке, купленной ей мамой на распродаже в подарок, когда пришли результаты первого тура регионального этапа олимпиады. Яркое солнце отражалось отовсюду, ослепляя и согревая. За два дня до второго тура Вета ощущала себя в великолепной форме: сегодня ей поддались две задачи по геометрии, которые Александр Степанович предложил ей порешать без уточнения, откуда он их взял — оказалось, с прошлогоднего Всеросса. Это была олимпиада, которую Вета обычно не решала, чтобы не расстраиваться — не имея возможности принять в ней участие, она не хотела узнавать, чего могла бы добиться, если бы могла.
Это вторая часть повести о Крымской весне 2014 года. Главная героиня - Вета Воронкова, симферопольская старшеклассница. Первая часть - здесь.
Львовский отлично знал об этом, но уж больно красивыми ему показались задачи. Тем более, что с геометрией у Веты отношения были худшими из всех олимпиадных тем. Тренироваться ей явно имело смысл. И сейчас она была счастлива, потому что тренировки давали результат.
— Эй, Ветка! — по возбуждению в голосе и частоте шагов, можно было легко определить, что Катя бежит, догоняя сестру. — Чего такая довольная?
Остановившись Лизавета шумно выдохнула:
— Сестричка, ты любого оптимиста в депрессию вгонишь!
Догнав старшую сестру, Катерина перевела дух в течение нескольких секунд, после чего улыбнулась и нарочито капризным голосом проговорила:
— Я сама в депрессии…
Оказалось, что она умудрилась поругаться со своей одноклассницей и лучшей подругой, по совместительству, заодно расставшись с парнем, которого, если верить её словоизлияниям примерно двухнедельной давности, любила.
— Если не хочешь терять друзей, не надо их заводить, — со смешком заметила Вета. Философия, немного грустная, но от того не менее правдивая. Она сама не сближалась с людьми, в частности, по этой причине: чтобы не терять друзей при смене, скажем, сферы деятельности или места жительства.
— Ха, ха, — призвав на помощь весь доступный ей сарказм, ответила Катя.
Если причина её размолвки с подругой была пустяковой — и они помирятся, как только немного остынут — то с парнем они поругались всерьёз. Коля полагал, что творящийся в Киеве беспредел, именуемый Евромайданом, это истинно народное восстание против тирании — он с таким воодушевлением говорил о прекрасном будущем, которое готовили угнетённому народу кукловоды очередной революции с оранжевым оттенком, что даже аполитичная Катя, которая ничего не знала ни о «Правом секторе» и националистах, поклоняющихся Бандере, ни о томящейся в темнице бабе с косой, ни о прочих деятелях, консультирующихся у посла Пайетта и госпожи Нуланд, не стерпела его ужасающей наивности. Результатом её ремарки оказался крик, с переходом на верхние ноты, о том, что Катя «тупая тёлка», которая «ничего не понимает».
— Разумеется, я сказала ему, что его заждались на Майдане, — рассказывала Катерина сестре. — Возможно, я при этом неосторожно затронула вопрос их — и его — сексуальной ориентации…
Вета хихикнула, достаточно точно угадывая использованные Катей при этом слова.
Они почти дошли до дома, когда младшая сестра наконец осмелилась задать вопрос старшей:
— Что ты думаешь обо всём этом?
— Я думаю, что ничего хорошего этот цирк нам с тобой не сулит, — ответила Вета. — Мои познания в политике невелики, но я не могу припомнить ни одного случая, чтобы революция сделала жизнь какого-нибудь народа лучше…
Катя уставилась на сестру широко раскрытыми глазами, в которых читался страх:
— Революция?
— А что это по-твоему? — невесело усмехнулась Вета. — Чуть больше ста лет назад рабочие пошли к царю с просьбами — они тоже не подозревали, что начинают революцию. Солдатики, которые в них стреляли, тоже не помышляли ни о какой революции. И царь, которому вообще не рассказывали о народных проблемах, ни про какую революцию не думал тоже… Если бы кто-то вовремя не отдал приказ армии, то большевики пришли бы к власти на двенадцать лет раньше!
Судя по растерянному выражению лица Кати, она до этого даже и не подозревала, что президенту, за которого она несколько лет назад ставила крестик в мамином бюллетене, грозит то же, что и царю девяносто семь лет назад. Действительно, президент Украины пошёл на уступки митингующим, отправил в отставку кабинет министров, но протесты продолжились. Единственное, что удовлетворит толпу, это свержение «тирана». Так уж повелось, что для толпы важна борьба с идолами, а глава государства — это именно такой идол. То, что его выбрало большинство жителей страны, бунтовщиков могло только раззадорить, поскольку победа над ним автоматически превращалась в победу над этим самым большинством.
— Если Янушевич не разгонит Майдан, то его неизбежно свергнут, — объяснила Вета сестре. — А он уже столько времени не даёт спецназу оружия, что, скорее всего, уже поздно.
Когда они поднимались по лестнице, из седьмой квартиры орал телевизор — там полуглухая соседка смотрела новости. Это были русскоязычные новости, поэтому там немного сгущали краски, но факты не перевирались: президент согласился на формирование коалиционного правительства — с включением всех отмороженных на голову представителей оппозиции, которые во сне видели его похороны — и дал команду отпустить на свободу всех арестованных участников протестов.
— Теперь эти ребятки, прочувствовав свою безнаказанность, станут вести себя ещё агрессивнее, — задумчиво проговорила Вета. Вспомнив о том, что Катя ещё недавно совсем ничего не понимала в происходящем, она осеклась, но было поздно переживать: младшая сестра уже дорисовала в своём воображении апокалиптическую картину.
Когда они вошли в квартиру, Катя просто застыла в прихожей, не зная, что и как делать. Вета привычно скинула туфли, отнесла школьную сумку в комнату, которая была у них с сестрой одна на двоих, и вернулась обратно, обнаружив сестру там в неестественно неподвижном положении.
— Ты чего, Катюш? — участливо спросила она. Ответа не последовало. — Что застыла, дорогая?..
Моральных сил ответить у Катерины не нашлось, но, по крайней мере, она сумела разуться, дойти до комнаты, швырнуть свой рюкзак под письменный стол, который у сестёр тоже был один на двоих, и упасть на кровать. Обеспокоенная Лизавета подошла к сестре и, присев на корточки у изголовья её кровати, спросила:
— Ты в порядке?
— Ага, — выдавила Катя, найдя немного воздуха. — Ветка, дай мне подепрессировать немного!
Усмехнувшись, Вета отправилась в ванную, убедилась, что в бойлере есть горячая вода, а из водопроводного крана течёт холодная, и с облегчением полезла под душ. Семь минут спустя, завёрнутая в полотенце, она вышла из ванной комнаты. Любопытство взяло верх, поэтому прежде, чем проведать Катю, она сходила на кухню и узнала, что температура воздуха на улице — двадцать градусов. Зима в Симферополе явно что-то с чем-то спутала.
Бросив на плиту старый металлический чайник, наполненный водой наполовину, она проверила запасы пряников на полочке над плитой, удовлетворённо кивнула (штук пять их там имелось) и пошла в комнату. Катя лежала на кровати в той же позе и не переодевшись.
— Катюш, ты точно в порядке? — уточнила Вета. Это поведение было совсем не похоже на младшую сестру, которая обычно с таким трепетом относилась ко всей своей одежде. Понимая, что финансовые возможности родителей весьма скудны, но желая всегда выглядеть стильно, Катя каждый предмет своего гардероба берегла пуще зеницы ока. Но только не сейчас: её будто бы совсем не напрягало, что ни шёлковая блузка, купленная в секонд-хенде практически с боем, ни юбка, которую ей отдала богатая одноклассница, племянница депутата Верховного Совета АРК, не предназначены для лежания на кровати и могут очень сильно помяться.
Напоминание об этом сделало своё дело: подскочив, будто ужаленная зловредным насекомым в филейную часть туловища, Катя вприпрыжку вернулась в прихожую, где имелось зеркало, и повертевшись придирчиво оглядела себя на предмет изменений в состоянии одежды. Не найдя заметных складок, она выдохнула с облегчением.
Довольная исправлением состояния сестры, Вета тем не менее отправила её в душ, а сама захватила в безраздельное пользование компьютер, который был у них один не на двоих, а на всю семью, и появился здесь благодаря старшему брату. Письмо с официального адреса региональной олимпиады с приглашением на второй тур там присутствовало, как и обещал Александр Степанович, велевший ей немедленно на это письмо ответить. Вета послушно отправила на этот самый адрес благодарность за приглашение, состоящее из одного слова. Следом она открыла ВК — открылась Катина страничка, напомнив старшей сестре вернуться на предыдущую страницу и выйти из аккаунта. Дальше Вета, привычно проигнорировав +37 новых сообщений у младшей сестры, зашла в свой аккаунт, в котором количество новых сообщений ограничивалось двумя: одно было от одноклассника Аяза, который пропустил уроки и интересовался домашним заданием, а другое — от Лизы Опанасенко.
Лиза не писала Вете почти год, и вдруг неожиданно проявилась. Прочитав три длинных абзаца её сообщения — хотя для него, пожалуй, больше подходит слово «письмо» — Воронкова ощутила себя точно так же, как совсем недавно её младшая сестра. Она так и просидела несколько минут без движения, глядя в экран и перечитывая письмо от одесской десятиклассницы. Вернувшаяся из ванной Катя застала её в состоянии, которое хорошо знала — не будучи свойственно младшей из сестёр, для Веты это меланхолическое оцепенение могло бы считаться нормой.
— Ветка, кто тебя обидел? — чтобы вывести её из этого состояния, Катя по привычке спрашивала первое, что придёт в голову; и чем глупее будет вопрос — тем лучше.
Вместо ответа старшая сестра неопределённо махнула рукой в сторону монитора, предлагая младшей самой прочитать письмо одесской знакомой. Вета не могла бы объяснить словами, что происходит в её голове и душе, если Катя не будет знать предысторию.
Сообщение от Опанасенко начиналось словами «Ветка, может, это я тупая?..» и содержало размышления одесситки на тему происходящего в стране. Она погуляла по городу, посмотрела на палаточный лагерь антимайдановцев, развёрнутый ими на площади с милым русскому уху названием Куликово поле, пообщалась с молодыми парнями и девушками, которые там присутствовали — после чего услышала другую точку зрения от своей учительницы, люто поддерживающей европейскую интеграцию Украины. Диссонанс дополняло то обстоятельство, что учительница, как и многие одесситы, была русскоговорящей, хотя этнически относила себя к украинцам.
— Вот так, — прокомментировала Вета, когда Катя дочитала письмо до конца. — Что скажешь?
— Наверное, всё-таки, мы все тупые, — предположила младшая сестра. — Той учительнице, видимо, известно что-то, чего мы не понимаем…
Катерина была так воспитана, что возраст автоматически означал авторитет — в реальности так работает не всегда, но издержки воспитания исправляются очень трудно. В данном случае она сомневалась в том, что мифическое обстоятельство, известное одесской учительнице, существует, но высказать предположения просто была обязана.
— Да мы-то с тобой тупые, не вопрос, — равнодушно отозвалась Лизавета, — да и Лиза, возможно, не так умна, как мне кажется… Но — тебе не кажется, что позиция сторонников антимайдана тупо логичнее кружевных трусиков милой девочки Оли из Киева?
Разумеется, именно так она и считала. И точно так же считали многие, кто обо всём этом поразмышлял достаточно продолжительное время. Особенно те, кто эти размышления вёл по-русски.
— Ладно, Катюш, дай мне немножко подумать над ответом… Потом я не буду такой мрачной, договорились?
Катя приобняла сестру и ушла на кухню, чтобы не мешать. Вета лениво хрустнула пальцами и принялась за ответное письмо. Общий смысл её ответа был «они все врут». Под словом они подразумевались политики — доверять людям, которые занимаются большой политикой, нельзя, какие бы идеи они ни продвигали. Потому что даже самый честный политик с самыми светлыми идеями врёт хотя бы в каких-то мелочах.
Переписка затянулась, и лишь в третьем часу ночи Лиза отбыла спать, пожелав Вете удачи на втором туре региональной олимпиады — сама она уже получила свой первый диплом по десятому классу в Одесской области и готовилась ехать в Харьков на всеукраинскую в конце марта.
Утро принесло предсказуемые проблемы. Недосып сильно влиял на мыслительные способности Веты, поэтому она приняла решение не ходить в школу, а только прогуляться по городу, проветрив мозг и максимально освободив его ото всех посторонних мыслей. Погода к этому как раз располагала.
Как обычно, когда не планировалось встреч ни с кем знакомым, Вета оделась так, как ей было удобно: это означало свободные тренировочные штаны и старый свитер необъятных размеров — посмотрев на себя в зеркало, девушка предположила, что бездомные, возможно, одеваются поприличнее. Эта мысль заставила её улыбнуться и развлекла, пока Лизавета спускалась по лестнице со своего третьего этажа на улицу.
Яркое солнце не только светило, но и вполне согревало — домашний градусник обещал семнадцать градусов выше нуля, и ощущалось что-то близкое к этому. То, что календарь при этом показывал середину февраля, дополняло картину. Зима не особенно удалась крымской природе, и весна уже вовсю пробивала себе дорогу.
«Крымская весна», — подумала Вета, щурясь от яркого солнца. — «Русская весна, как говорит Лиза? Нет, никто не позволит России вмешаться, а без неё всех активистов перебьют „Азовы“* и „Правые сектора“ — судя по булочкам на Майдане, с Запада им одобрены любые действия…»
Мысль о том, что границы в Европе могут измениться, пришла к Вете ещё в 2008 году, когда широкая общественность допустила отделение Косова от Сербии — в сердце одиннадцатилетней русской крымчанки сербская боль нашла место, но в её мыслях это был прецедент. Если всё-таки допустимо отрывать кусок одной страны без её согласия, значит этот финт можно провернуть и с другой страной. Проект Новороссии, который достаточно вяло и явно с провокационными целями обсуждали юго-восточные регионы Украины ещё в 2004 году, вполне может иметь будущее — для этого нужно, чтобы русскоязычное большинство этих регионов повело себя как косовские албанцы.
«Этого не будет — геноцидить всех несогласных, жечь дома и церкви, грабить монастыри… Если найдётся достаточно русских, способных на такое, то власть в гипотетической будущей Новороссии будет ничем не лучше гипотетической власти бандеровцев!» — рассуждала Вета. Добровольческие батальоны крайне правого толка, которые почти слились в экстазе с теми, кто называет себя оппозицией правительству Янушевича, состояли из людей, которые не скрывали своего мнения обо всех, кто не разделял их точку зрения; если они пока не устраивают погромы и массовые убийства, то это только потому, что не видят реальной угрозы своему положению. Ещё одно отличие украинских националистов от косоваров в том, что серб никогда не станет албанцем, а вот русских при должном совмещении кнута и пряника можно превратить в украинцев.
И об этом Вета знала не понаслышке: она отдавала себе отчёт, что если отбор на Межнар потребует расписаться где-нибудь, что она украинка, не использовать во время олимпиады русский язык или даже выкрикивать их нацистские лозунги про славу каких-то там героев — она всё это сделает.
Разумеется, Вета понимала, что это неправильная позиция, и очень надеялась, что большинство русских жителей Украины всё-таки не готовы поступить так же, как она — это, в частности, позволяло надеяться, что такого давления на них оказываться не будет, по крайней мере в первое время. Потому что, какими бы подлецами и сволочами ни были те люди, которые, по-видимому, получат власть в ближайшие месяцы, они определённо не могут быть все глупы — среди них явно должны быть умные люди, которые объяснят остальным, чем грозит такая политика.
А, с другой стороны, чем особенным она грозит? При наличии вооружённых правых отморозков на стороне «украинского патриотизма», любой русский, выступающий против насильственной украинизации, будет просто убит. Теоретически, несколько несогласных русских могут организовать свои бандформирования по образу того же «Правого сектора», сделав символом, скажем, российский флаг или георгиевскую ленточку — но такая банда не будет ничем лучше своих украинских прототипов. И вступать в неё будут такие же отморозки, только считающие не русских тупыми тормозами прогресса Великой Украины, а украинцев — тупыми врагами Русского Мира. И методы борьбы за свои идеи у них тоже не будут ничем отличаться: бить слабых либо нападать на сильных исподтишка, с большим численным преимуществом.
Само появление подобных русских группировок в противовес украинским, однако, превращает устранение несогласных — которое всегда можно выставить защитой конституционного порядка в стране — в гражданскую войну. Учитывая, что эти отморозки не будут драться друг с другом, а предпочтут убивать тех, кто мирно станет отстаивать противоположные идеи, гражданская война превратит Украину в одно из многочисленных африканских государств, где каждое племя считает себя лучше соседнего и доказывает это не политическими речами в демократическом парламенте, а автоматами на поле боя. Чтобы понять, в чьих это интересах, не нужно особенно много думать — уж точно не в российских, как это говорят по украинскому телевидению!
От невесёлых политических размышлений Вету отвлёк мужской голос:
— Девушка, можно с Вами познакомиться? Вас как зовут?..
Голос принадлежал парню лет двадцати максимум, а то и восемнадцати, коротко стриженому, одетому в приличные брюки и светлую рубашку с длинным рукавом. Он явно шёл навстречу Лизавете, потому что стоял вполоборота к ней, развернувшись при остановке. Девушка замедлила шаг от неожиданности, но потом усилием воли заставила себя не останавливаться и молча пошла дальше.
Парень воспринял её реакцию немного по-своему и последовал за ней:
— Дівчина, не тікайте! Як вас звати?
Чувствуя, что её щёки буквально горят от стыда, Вета остановилась и, не глядя на преследователя, выпалила:
— Я русская, но знакомиться со мной не надо!
— Почему? — максимально тепло уточнил он.
«Например, потому что я этого не хочу!» — подумала Вета, но сказать так не смогла. — «Чего ты ко мне привязался, извращенец? Я выгляжу, как типичная бомжиха с пониженной социальной ответственностью…» Это теоретически могло быть причиной… В этом случае следует бежать от него прочь как можно скорее.
— Я Максим, — представился парень, чувствуя, что ковать железо надо, пока горячо.
— Мне семнадцать лет, и я не буду с Вами знакомиться! — решительно заявила Вета, после чего ощутила немного силы в ногах и поспешила убежать. Максим не стал преследовать её, но достаточно долго смотрел ей вслед и удивлялся, почему такая симпатичная девушка носит такую странную одежду и так смущается, когда ей оказывают внимание.
У самой Веты этого вопроса не возникало. Она не испытывала никаких проблем в общении с людьми, в том числе противоположного пола, но необходимости заводить с ними отношения у неё не было. Один парень из параллельного класса, когда она отказалась с ним встречаться, предположил, что Вета лесбиянка — девушка не стала его разочаровывать, хотя знала, что это не так.
Пройдя быстрым шагом три квартала и тщательно запутав следы, Вета остановилась в нерешительности. Гулять дальше ей расхотелось. Возвращаться домой — тоже. Идти в школу? Кому-нибудь из учителей может не понравиться, что она пропустила их уроки. Недовольство учителей обычно ни к чему хорошему не приводит. К тому же, если её опять увидят в компании Александра Степановича во время уроков, то и ему попадёт. Этого Вета никак не могла допустить.
Пришлось продолжить гулять без очевидной цели по случайному маршруту. Город, даже такой относительно небольшой, как Симферополь, предоставляет возможности для того, чтобы практически не повторяться, передвигаясь по нему. Вета любила отключаться от внешнего мира и идти, куда ноги заведут. Однажды ноги занесли её в микрорайон Хошкельды — на восточную окраину города, которую Лизавета условно называла Татарами, поскольку здесь практически все улицы носят имена крымско-татарских деятелей, большинство из которых ничего ей не говорили. На тех улицах Вета впервые узнала, что такое харрасмент в самом жёстком смысле этого иностранного слова. К счастью, вышедшая из дома полная татарская женщина наорала на своих сыновей, которые приставали к заблудившейся русской девушке, и ничего непоправимого не случилось.
С тех пор Вета не забредала настолько далеко, но следить за тем, куда идёт, не считала нужным. На периодически возникающие у неё опасения девушка отвечала самой себе, что «то, что должно, неминуемо». Ей вообще неплохо удавалось абстрагироваться от всего, что ей так или иначе не нравилось. Эта выборочная концентрация особенно помогала ей на олимпиадах.
«Какого чёрта этот парень вообще ко мне привязался?» — спрашивала себя Вета, двигаясь мимо заборов частных домов Киевского района. — «Я выгляжу настолько симпатичной в этих штанах и свитере? Смешно!» — она усмехнулась, после чего на её губах застыла мечтательная полуулыбка. Несмотря на тревогу, этот случай вызвал у Веты положительные эмоции. Ей хотелось нравиться, в этом она ничем не отличалась от множества ровесниц. Ей было приятно, что на неё обращают внимание. Страшновато немного, но приятно.
Домой Лизавета вернулась через два с половиной часа, немного уставшая, но довольная собой. Отметив, что Катерины дома нет, хотя уроки у неё примерно час как кончились, Вета разделась в комнате и дошла до ванной комнаты без одежды, как всегда, когда ей удавалось прийти домой раньше всех. Однако жизнь жестоко обманула её: воды не было. Припомнив, что на двери подъезда не было никакого объявления, разочарованная Вета вернулась в комнату. Накинув потрёпанный халатик, который принадлежал ещё её прабабушке, которая когда-то получила ту квартиру, в которой нынче жили Воронковы, Лизавета села к письменному столу, потому что домашние задания сами себя не сделают. Даже для неё.
Катя, сияющая от счастья, появилась на пороге квартиры без девяти минут в семь часов вечера, когда воду уже дали и Вета успела принять душ, изрядно повеселев сама. Она сразу поняла, что сестре не терпится похвастаться чем-то, поэтому её первым действием было крепко обнять ту, а вторым — произнести одно слово:
— Рассказывай!
Обычный учебный день Катерины продолжился в музыкальном театре, который носил название украинского — её парень, бабушка которого уже третий десяток лет служила в этом театре гардеробщицей, привёл её на репетицию, которую они смотрели с третьего ряда партера. Катя восторженно пересказывала сестре всё, что увидела и услышала там — она обожала этот театр и всех его актёров, так что поводов для восторгов у неё было предостаточно.
— Кажется, Егор теперь прочно захватил твоё сердце? — со смешком уточнила Вета.
Катя словно обиделась на это реплику:
— Не смешивай мух с котлетами! Если он мне надоест, доступ в закулисье моего любимого театра ровным счётом никак ему не поможет…
Услышав это, Вета расхохоталась, как безумная. Обиженное выражение лица Кати стало чуточку более обиженным. Мгновение спустя она присоединилась к старшей сестре, тоже рассмеявшись. Действительно, для своих тринадцати лет Катерина Воронкова вела чересчур активную личную жизнь — и Лизавета вовсе не была уверена, что её младшая сестра ещё ни с кем не вступала в близкие отношения. Напрямую спрашивать об этом она считала дурным тоном.
— А у тебя-то самой как с этим делом? — наконец спросила Катя, когда обе перестали смеяться.
— Не далее, как сегодня, один странный молодой человек пытался познакомиться со мной на улице, — с улыбкой припомнила Вета.
Катерина огляделась и увидела аккуратно висящие на стуле у окна штаны и свитер старшей сестры. Кивнув в том направлении, она скептически поинтересовалась:
— Ты как обычно одета была?
Лизавета проследила направление взгляда сестры, кивнула, а потом расхохоталась вновь.
— Понятно всё с тобой… — поджав губы, резюмировала Катя. — Слушай, а ты точно не из этих?
Вета не сразу поняла, что именно имеет в виду её сестра, но поняв рассмеялась ещё сильнее прежнего. Кое-как справившись со своим смехом, она ответила:
— Если ты имеешь в виду лесбиянок, то ответ отрицательный. Хотя против них я абсолютно ничего не имею, но сама к ним не отношусь…
Смущение Кати безошибочно подтвердило справедливость догадки. Продолжать тему сёстры не стали. Вместо этого Катерина предложила пойти приготовить ужин, а Лизавета добровольно присоединилась к ней. Вскоре пришёл отец, у которого в тот день смена заканчивалась в шесть часов вечера, и в дальнейшем вечер пошёл абсолютно неприметно.
Перед сном сёстры, продолжающие жить в одной комнате, часто разговаривали обо всём на свете, и сегодняшним вечером они обсуждали олимпиады в частности и математику в целом. Началось это обсуждение с того, что Катя, уже лежащая в кровати и готовая ко сну, поинтересовалась у сидящей за компьютером Веты, не собирается ли та спать.
— Собираюсь, — ответила старшая сестра, не отрывая взгляд от монитора. — И даже сегодня!
Дело было в районе семи минут первого. Формально четырнадцатое февраля уже настало.
— Ты готова всех порвать? — спросила Катя, устав от тишины.
Вета усмехнулась и, по-прежнему не отрываясь от экрана, ответила:
— Я бы это несколько иначе назвала… Но, в целом, готова!
Такой односложный ответ никак не мог бы удовлетворить Катю, которая хотела полноценного разговора, а не обмена краткими поверхностными ремарками. Она продолжила приставать:
— Тебе действительно всё это интересно?
На этот раз Вета ненадолго отвлеклась от экрана, переведя взгляд на сестру:
— Если ты имеешь в виду математику, то без интереса успехов на олимпиадах не добиваются!
Катя фыркнула:
— У меня одноклассник выиграл регион по английскому, хотя язык ненавидит и учит по желанию родителей из-под палки…
— Возможно, с английским это работает как-то иначе, — улыбнулась Вета. — Решать олимпиадные задачи по математике из-под палки можно, но особенных успехов при этом ждать не следует.
Именно желание получить красивый результат и удовлетворение от его получения мотивировали её продолжать. Дипломы и медали были приятным дополнением, хотя, конечно, если бы их вообще не было, то одного интереса для мотивации оказалось бы недостаточно. Возможно ли, чтобы кто-то занимался математикой исключительно ради дипломов и медалей? Для Веты ответ был однозначно отрицательным. Она не встречала ни одного успешного олимпиадника, который бы не любил сам процесс решения задач — с другой стороны, она далеко не со всеми, кого встречала, общалась.
— То есть я никогда не добьюсь серьёзных успехов? — с хитрецой в глазах уточнила Катя. Её достижения на региональной олимпиаде в седьмом и восьмом классах не шли ни в какое сравнение с результатами старшей сестры. Но она и не любила решать задачи, участвуя в олимпиадах по принципу «получится — хорошо, а не получится — ещё лучше».
— Если не захочешь, то не добьёшься, — отозвалась Вета, снова глядя в экран компьютера.
Попытавшись изобразить печаль на лице, Катя осознала, что спектакль не имеет особенного значения, поскольку сестра больше не смотрит на неё. Вместо того, чтобы фальшиво переживать по надуманному поводу, она глубокомысленно изрекла:
— Всякий, кто не может разобраться в математике — не вполне человек. В лучшем случае — безвредный недочеловек, научившийся носить обувь, мыться и не мусорить в доме.
Вета не знала, чья это цитата, но не сомневалась, что Катя не сама придумала эти слова. Мнение американского писателя-фантаста старшей Воронковой немного польстило, хотя сама она была далека от присущего многим математикам снобизма.
— Если ты имела в виду, что ты не можешь разобраться в математике, то я бы поспорила, — улыбнулась Вета, вновь отвлекаясь от своих дел. — Но обрати внимание, что в этой фразе ни слова нет о желании. Александр Степанович как-то мне сказал, что, по его мнению, все великие люди могли бы заниматься математикой достаточно успешно, но не все этого хотели. Мне думается, что любой неглупый человек может разобраться в математике, просто кому-то из них интереснее копаться в исторических архивах, а кому-то — писать стихи…
Катя с улыбкой кивнула и продолжила фразу:
— …а кому-то — танцевать?
Ответом ей была ещё одна улыбка старшей сестры, после чего та повернулась к монитору, чтобы сделать последние несколько манипуляций перед выключением компьютера, и заметила:
— Танцевать я и сама люблю…
Катя не знала этого: в отличие от неё, Вета никогда не занималась бальными танцами, и старалась танцевать только так, чтобы этого никто не видел. Но она многому научилась, тайком пересматривая видео, сохранённые Катей на домашнем компьютере.
— То есть моя любовь к танцам ещё не означает, что я — не математик? — уточнила младшая сестра. Вета выждала несколько секунд, убеждаясь, что экран монитора погас, а кулер затих, подтверждая, что системный блок выключился, после чего быстро переместилась поближе к Кате и крепко обняла ту. Младшая сестра немного смутилась от проявления сестринской нежности.
— Как же я тебя люблю, Катерина! — прошептала Вета. Она редко говорила сестре подобные слова, но имела их в виду каждый раз, когда произносила, на все сто процентов.
Смущённая Катя с пунцовыми щеками на полминуты потеряла возможность говорить. Как только она вновь обрела эту возможность, она ответила:
— Что бы я ни говорила, Ветка: ты мой пример для подражания, и я горжусь тобой…
Полчаса спустя свет был погашен, а сёстры практически спали. Вета была готова к своей очередной олимпиаде. Ничто не могло помешать ей получить абсолютное первое место на региональном этапе и приглашение на заключительный этап всеукраинской олимпиады.
-----------------------------------------------------------------------------------------
История другой девушки, волею судеб рождённой на территории Украины - "Сепаратисты", "Сирота луганская", "Крым", "olifa", "Вторые пять шагов".
Мою незамысловатую фэнтэзи-сказку можно прочитать на сайте author.today.
Мои опубликованные книги можно приобрести здесь.
Мой основной канал alexunited про математику и образование.
Мой второй канал про путешествия.
Мой канал в Telegram про математику.