Под мерный перестук колёс Егор не мог заснуть. Поезд нёс их прочь от родной земли, на север. Пять лет назад Егор впервые ехал на поезде в Петербург, но сейчас они с Женей стали фактически беженцами и вместе уезжали с Украины навсегда…
В последние полгода дела в Луганске обстояли хуже некуда: денег не было, продукты поступали с перебоями, местная власть не могла контролировать ничего; потом появилась новая власть, провозгласившая независимость Луганской области от Украины, но столь же неспособная наладить быт в городе; вместо того, чтобы решить все проблемы мирным путём, переговорами, из Киева прислали танки и артиллерию крупного калибра.
Владислав Евгеньевич, отец Егора и Жени, был кадровым советским военнослужащим. Когда-то он отвоевал своё в Афганистане, вышел в отставку в чине подполковника, но остался инженером, только уже гражданским, и с середины нулевых работал на авиационном ремонтном заводе. Когда началась буча в Киеве, подполковник Олифиренко одним из первых предположил, что всё это может закончиться путчем. Едва его худшие прогнозы оправдались, Владислав Евгеньевич позвонил сыну в Петербург и поинтересовался, сможет ли тот поселить где-нибудь у себя Женю.
Егор заканчивал физический факультет СПбГУ и собирался оставаться в аспирантуре; он работал в Петербурге и имел все основания через пару лет законно получить российское гражданство. Летом он собирался последний раз навестить семью в Луганске и окончательно поселиться в России — там как раз к осени должна была достроиться купленная им квартира, в которой он планировал жить.
Разумеется, новости с Украины не могли не волновать Егора, и он каждый день звонил домой и спрашивал, что же на самом деле там происходит. Пока творился киевский Евромайдан, в Луганске было ещё относительно спокойно и не имелось никаких признаков, что начнётся заварушка. Когда в столице свергли Янушевича, город резко превратился в площадку для антимайдана — люди стали выходить на демонстрации против захвата власти, в ход пошли не только слова, и полилась кровь.
Пообщавшись со своими старыми сослуживцами, Владислав Евгеньевич стал одним из первых вступивших в ополчение. Он не совсем разделял взгляды лидеров этой, с точки зрения новой украинской власти, террористической организации, но видел в сопротивлении незаконной смене власти хоть какую-то надежду. Он не верил пропаганде, которая твердила, что бандеровская зараза сметёт всех русскоговорящих украинцев, если они не возьмут оружия в руки, но не собирался терпеть и того факта, что кто-то там в Киеве посчитал себя вправе вооружиться и свергнуть легитимно избранного президента и его правительство.
Егор пытался отговорить отца от участия в ополчении, но кадровые офицеры достаточно упрямы, когда затрагивается их офицерская честь. Отец подполковника, дед Евгений, которому нынче уже крепко за восемьдесят, во время Великой Отечественной войны ушёл в лес к партизанам и прожил там все страшные годы немецкой оккупации — а ему было очень мало лет тогда — и оказался очень полезен для партизан, как Гаврош во времена Французской революции. А Владислав Евгеньевич многое перенял у отца.
Едва сдав все экзамены и выпросив негласную досрочную защиту диплома, Егор рванул домой, чтобы разобраться, что вообще там происходит. Поезда в Крым уже не ходили, как и прямые до Донецка с Луганском. Оставалось только доехать до Харькова на пока ещё не отменённом поезде и оттуда на рейсовом автобусе шесть часов ехать на юго-восток.
Раньше был и другой вариант — приехать в Ростов-на-Дону, или выйти чуть раньше — в Каменске-Шахтинском — и пересечь границу на автобусе или попутной машине. Теперь восточная граница Украины фактически не предназначена для пропуска гражданских лиц. Здесь велись бои, поскольку ополченцам нужно иметь коридоры в Россию, чтобы получать оружие, технику и боеприпасы, а заодно и свежее пополнение людской силы. Так что попасть в Луганск законно можно было только со стороны Украины.
Но и это было далеко не безопасно. Антитеррористическая операция киевской хунты проводилась и здесь. Линия фронта менялась по несколько раз в день, артобстрелы с обеих сторон велись достаточно непрофессионально и то и дело цепляли гражданские объекты. Ополченцы, большинство из которых были отставными советскими военными, промахивались редко; украинская же армия, зачастую, намеренно стреляла по жилым массивам — во-первых, многие ополченцы вели свой огонь именно оттуда, во-вторых, обилие жертв среди мирного населения — жён, сестёр, матерей и дочерей — должно было вынудить этих людей прекратить сопротивление.
За три сотни километров дороги от Харькова до Луганска Егор пережил два авианалёта и примерно пять обстрелов, как минимум один из которых был с восточной стороны, с позиций ополчения. Пару раз снаряды рвались в нескольких метрах от дороги. Пассажиры паниковали, но уверенный голос водителя, привыкшего к этим обстрелам, заставлял их сидеть в креслах и только молиться, чтобы смерть обошла их стороной.
Ещё на въезде в Луганск Егор увидел картину разрушения и поначалу вообще не узнал родной город. Автобус привёз его на автостанцию, рядом с железнодорожным вокзалом — здесь было непривычно пусто, вокзал никак не использовался, да и на автостанции стояла парочка одиноких автобусов, которые совсем скоро уезжали прочь, не рискуя долго застаиваться на одном месте в ожидании новых обстрелов.
Пара дней, проведённых дома, убедила Егора в том, что здесь жить нельзя. В его новой однокомнатной квартире на намывных территориях Юго-Запада Санкт-Петербурга он не мог бы поселить всю семью, но попытаться однозначно стоило.
Отец наотрез отказался покидать ополчение и родной дом, но он настоял на том, чтобы Женя уехала с Егором. Мать тоже не захотела ехать — здесь она была добровольным поваром ополчения и, по совместительству, медсестрой. Она не могла представить себе, что бросит людей, чтобы спастись сама.
Младшая сестра тоже пыталась отказываться от переезда: она не осознавала масштабов войны и, в силу характера, наивно верила, что всё образуется, причём очень скоро. Но у шестнадцатилетней старшеклассницы не было права голоса — родители заставили её подчиниться, собрать вещи и сбежать из Луганска. Накануне их с Егором отъезда Женя узнала, что её подруга и одноклассница, жившая на окраине, погибла при очередном обстреле — её дом стал, возможно ошибочно, мишенью для орудий ВСУ. Шок у девчонки был порядочный.
Автобус до Харькова шёл полдня. Объезжая самые опасные участки линии соприкосновения и пройдя досмотр при её пересечении, он, наконец, доставил пассажиров в город, уступающий на Украине по населению только Киеву. Здесь власти сумели удержать контроль над населением, которое практически полностью русскоязычно — по официальным данным русский язык считают родным около 65 процентов жителей Харькова. На деле — украинскую речь здесь почти не услышишь, разве что иногда проскальзывают у местных жителей отдельные украинские слова в русской грамматике; это явление давным-давно окрестили суржиком — то есть смешанным украинско-русским языком.
Дядя Петя и тётя Сима, двоюродная сестра матери Егора и Жени, у которых брат с сестрой ночевали перед поездом, в переписи 2001 года назвали себя украинцами, а родным языком — русский. Хотя тётя Сима точно помнила, что их с Соней мама, бабушка Егора и Жени, была еврейкой, а Петро Яковенко родился Петром Яковлевым в совершенно русской семье в Рязани. Украинского языка они почти не знали, только отдельные часто употребляющиеся в Харькове слова. И этого им вполне хватало.
— Добрий вечір, тітка Сима, — поздоровалась с тётей Женя, когда та вышла встречать уставших и напуганных дорогой племянников. Услышав украинскую речь, тётя Сима недовольно всплеснула руками:
— Шо ты как хохлушка какая-то разговариваешь? — букву «Г» тётя произносила на украинский манер, хотя и активно отрицала это порою. — Здравствуй, родная душа! — ударение на «О», по мнению тёти Симы, должно особенно подчёркивать её нежелание произносить слово «рiдная» по-украински.
— А як мені ще говорити? Я ж і є хохлушка!
Тётя Сима проворно развернулась и назидательно сказала:
— Мы с твоей мамкой еврейки, а отец твой — русский, так что нечего мне тут из себя древнего укра корчить!
Женя смутилась. В семье она единственная любила мову за певучесть и говорила на ней, все остальные предпочитали русский язык. Егор вообще по-украински говорить не умел, только слова некоторые отдельные выучил, а грамматику так и не удосужился. Как узнал, что в украинском языке и семь падежей существительных, и четыре времени глаголов — так окончательно расхотел его учить. Тем более, что ему знать русский было гораздо перспективнее.
У Жени никогда не было глупого укропатриотизма, она учила историю в украинской школе (хотя правильнее тут сказать, что в луганской школе) и ни про каких древних укров слыхом не слыхивала. Она была самым обыкновенным подростком с весьма средним интеллектом, но сказкам из телевизора не верила. Она чувствовала себя украинкой по культуре и языку, хотя с пелёнок впитала и русскую речь, и по-русски читать тоже умела и любила. Но стихи по-русски, например, не шли ни в какое сравнение со стихами по-украински! Мелодика мовы непревзойдённа, её невозможно передать никакими русскими аналогами.
— Я просто люблю українську мову… — пробормотала девочка, не желая ссориться с тётей. В конце концов, ей предстояло покинуть Украину — кто знает, как в России отнесутся к девочке, которая любит украинский язык!
Сутки спустя эта девочка мирно спала на нижней полке в плацкартном вагоне поезда Харьков — Москва. Её брат лежал на верхней полке, ворочался и никак не мог заснуть. Он переживал из-за родителей, оставшихся дома, переживал и из-за полного непонимания, как ему самому жить дальше. Он сомневался, что сможет дать Жене нормальное воспитание, а в том, что сестру необходимо воспитывать, он попросту был уверен. Он сомневался также, что сумеет устроить и свою собственную жизнь, содержать хотя бы себя, а заодно — сестру, а в перспективе — ещё и жену. Все эти мысли не давали Егору заснуть в поезде. Если раньше эти проблемы были второстепенными — ведь имелась уверенность, что в случае чего родители помогут, а в крайнем случае можно и вернуться домой, в Луганск, то теперь все мосты сожжены, и эта часть жизни осталась в прошлом.
Поезд пришёл на Курский вокзал в 9:50, на пару минут раньше расписания. Егор и Женя вышли из своего вагона под напутствие харьковской проводницы:
— Не возвращайтесь, пока всё не утихнет! — а шёпотом женщина добавила: — Желаю вам однажды вернуться…
Егор пытался понять, по каким таким признакам проводница определила, что они с Женей именно беженцы — ведь они ничем не отличаются от обычных украинцев, едущих учиться в России; собственно, он пять лет кряду ездил именно так, с тем же объёмным рюкзаком за плечами, вот только без своей несовершеннолетней сестры. Да, наверное, вид Жени выдавал их с потрохами: если приглядеться к её потухшим глазам, сутулым плечам и поникшей голове, то сразу становится ясно, что у неё отняли дом.
— Пойдём гулять по Москве? — нарочито бодро спросил Егор у сестры. Она равнодушно пожала плечами, не меняясь в лице. Смиренная покорность её не могла не раздражать, но старший брат прекрасно понимал, что у Жени были очень веские причины для хандры. Прежде она ещё никогда не покидала Луганск без родителей — только когда с ними вместе ездила в отпуск. А теперь ей предстоит жить в чужом городе, вдали от мамы с папой, под присмотром старшего брата, который никогда не был к ней чрезмерно расположен. Женя очень боялась стать для Егора обузой, которую он возненавидит. — Ну чего ты такая хмурая? Давай погуляем, только сперва надо вещи в камере хранения оставить…
Москва оставила у Жени очень тяжёлое впечатление. Здесь не стреляли, не взрывали, но атмосфера стояла такая, что уж лучше бы стреляли! На лицах практически всех встречных людей, за исключением туристов, читалась ненависть, или, скорее, надменное презрение — хотя, наверное, это всё-таки было плодом её воображения. Нет, московская атмосфера действительно на любителя, а Женя те же самые эмоции испытала и в Киеве — тоже столица, жители которой презрительно смотрят свысока на всех приезжих, словно бы спрашивая: «Шо припёрлись?»
— У Петербурзі теж всі ненавидять приїжджих? — немного дрожащим голосом поинтересовалась Женя у брата.
— Ненавидят? — переспросил Егор. — С чего ты взяла, что в Москве ненавидят приезжих? Интернета начиталась?
— Ти подивися на їхні обличчя! Ненависть кругом!
Он терпеливо приобнял сестру за плечи и поцеловал её в макушку.
— Не переживай так! Русские выглядят хмуро по разным причинам. Большинство просто закрытые люди, они не хотят, чтобы другие лезли в их жизнь; кто-то вчера перепил, кто-то проект в срок не успевает завершить… Да, им на тебя наплевать — но это не ненависть!
— Коли б не війна, я б прямо зараз повернулася б додому, — резюмировала Женя.
— Женечка, дорогая моя, я очень прошу тебя говорить по-русски, а то местные могут неадекватно воспринять нас с тобой.
— Хорошо, як скажеш, — вновь равнодушно пожала плечами девочка. — Как скажешь! — тут же поправилась она, краснея под укоризненным взглядом Егора.
В отличие от многих жителей украинского юго-востока, в рамках суржика практически не отделяющих русских слов от украинских, Женя прекрасно умела разделять два своих родных языка и достаточно чисто говорить на обоих. Даже разное произношение одинаковых букв она соблюдать умела весьма добротно — она единственная в своём классе по-русски произносила «Г» без свойственного украинцам придыхания, не теряя при этом правильного звучания той же буквы по-украински.
Вечером брат с сестрой вернулись на Ленинградский вокзал, забрали сумки из камеры хранения и сели в поезд на Санкт-Петербург. Едва увидев украинские паспорта, проводник — парень лет двадцати с небольшим — сразу пошутил:
— Слава Україні?
— Очень смешно! — саркастически ответила Женя. — Ладно, у наших мозгов нет, они русских троллят, но чтобы наоборот?..
Парень совсем не обиделся, только улыбнулся, подмигнул ей и, возвращая паспорт, сказал:
— Я в Херсоне родился. Там к укронаци всегда с юмором относились. Кто ж знал-то, что всё так получится…
— Мы из Луганска, — отозвался Егор. Лицо проводника выразило искреннее сочувствие. Он пожал руку Егору, приобняв его после этого, следом так же приобнял Женю.
Потом попросил ещё раз билеты и, увидев, что они были на 37—38 места (боковые полки рядом с туалетом), предложил им:
— Садитесь в служебное купе!
Отказаться было невозможно, добрый проводник, родом из Херсона, их бы не понял — и вторую ночь своего пути Егор с Женей провели в купе для отдыха проводников. На «Смене», где большинство проводников — студенты, при пристальном контроле нарушать правила удаётся даже чаще, чем на обычных поездах с кадровыми бригадами. Там продажа служебного купе, так привычная по девяностым, уже стала пережитком прошлого; впрочем, и сейчас парень по имени Денис не продавал своё купе, а бесплатно пустил в него почти земляков.
И вновь Женя быстро уснула на одной полке, а Егор никак не мог отогнать свои мысли. Даже после целиком бессонной ночи накануне и целого дня прогулок по Москве. Он сел на полке и несколько минут просто наблюдал за спящей сестрой. Её ангельское личико во время сна казалось ему абсолютно спокойным и безмятежным. Чёрные как смоль волосы собраны в тугой хвост — интересно, как она теперь будет делать себе причёску, когда мамы не будет рядом. Ножки торчат из-под неаккуратно накинутой простыни.
Бедный ребёнок, что же тебя ожидает! Да, наверное, это всё будет лучше, чем судьба Анечки Шаповал — скромной умницы и красавицы из Первомайска, переехавшей с родителями на окраину Луганска и погибшей при обстреле города — но даже в этом нельзя быть уверенным. Женя и Аня были лучшими подругами в последние пять лет, все пять лет своего знакомства. В шестнадцать лет потерять близкую подругу — это трудно, это неестественно. Люди не должны умирать столь молодыми!
Война — это самый страшный враг человеческого рода. Не смерть, а именно война. Смерть уносит лишь тех, чьё время пришло, а война — тех, кому ещё жить и жить. Почему так происходит? Кто вообще решает, кому жить, а кому нет? Если есть Бог, то что за чертовщина творится в этом мире?!
Егор никогда не был особенно верующим. Хотя бабушка Галя, мама Владислава Евгеньевича, в детстве пыталась его как-то воцерковлять и даже убедила родителей крестить Егора. Собственно, именно бабушка Галя и назвала его Егором — по документам-то он был Георгий Владиславович, а вовсе никакой не Егор. Когда родилась Женя, бабушка переключила своё внимание на внучку, и религиозного воспитания мальчику никто не дал. Когда он вырос, он задумался над вопросом несправедливости мира и пришёл к выводу, что Бога всё-таки нет.
Правда, бабушку он решил не расстраивать своим выводом, поскольку она бы всё равно не согласилась бы с ним, но ещё и распереживалась бы из-за этого. Но и крестик свой Егор не носил лет примерно с десяти.
-----------------------------------------------------------------------------------------
Мою незамысловатую фэнтэзи-сказку можно прочитать на сайте author.today.
Мои опубликованные книги можно приобрести здесь.
Мой основной канал alexunited про математику и образование.
Мой второй канал про путешествия.
Мой канал в Telegram про математику.