«Я перестала плакать над смертью своих пациентов. Это всего лишь очередной ребёнок, в моей карьере таких еще будет сотни»
Сегодня я была на своем рабочем месте по делам научной работы. Сына оставила со своим папой и бабушкой (его прабабушкой) и направилась в отделение, которому посвятила несколько лет своих додекретных будней и чуть меньше выходных. И конечно же, после сделанных дел зашла к своим коллегам - врачам, с которыми мы вместе начинали свой профессиональный путь. Они, в отличие от меня, продолжают работать в стационаре, периодически вспоминая о личной жизни вне стен больницы.
-Ань, ты не представляешь, какая у меня профессиональная деформация произошла за эти 4 года, пока я тут работаю.
Почему-то наш разговор с Сашей и Катей (моими коллегами) зашел именно в это русло. Но если Катя всегда отличалась какой-то эмоциональной сдержанностью, то Саша раньше периодически ревела в ординаторской из-за тяжелой участи своих пациентов и отсутствия еще способа (потому что его пока не придумали) помочь им при самом неблагоприятном исходе. Поэтому услышать от нее «мне все равно» я совершенно не ожидала.
-Я ничего к ним не чувствую. Вылечится ребенок или нет - мне стало все равно. Только задалбливают родители. Порой их неадекватность доходит до предела. Я понимаю, их ребёнок тяжело болеет и это сводит с ума, но тоже нужно иметь какие-то границы дозволенного. А еще работы столько, что я больше волнусь из-за несданных вовремя карт, чем за судьбу своих пациентов.
Саша была (и является) одной из самых сильных молодых специалистов во всей больнице. Ей могут поручить тяжелых детей, потому что знают, что она из тех, кто справится. В ней сохранилось это стремление максимально всем помочь любыми возможными способами, но если раньше она это делала под влиянием своих чувств, то сейчас уже скорее на автомате.
-А у тебя, Ань? После того, как ты два года посвятила лейкозу, что-то поменялось в твоем отношении? - спросила меня Саша.
Примечание: В моей диссертации изучено одно из возможных лечений острого лимфобластного лейкоза у детей.
-Да, я теперь везде вижу лейкоз. Недавно знакомые скинули детский анализ крови, я даже не взглянув на него подумала, что сейчас увижу лейкоз. Пришлось мысленно себя же останавливать. Любой синяк у сына у меня вызывает панику. А еще ребёнку постоянно в зрачки смотрю на свету. Думаю, может к психологу уже пора.
У детей бывает ретинобластома - злокачественная опухоль сетчатки. Появляется у совсем маленьких, обычно до 3-4 лет. Самым частым симптомом является «свечение» зрачка. Помните, как когда делают фотографии со вспышкой, у всех потом глаза горят красным? Вот при ретинобластоме один глаз (а иногда оба) святятся белым. Всегда очень заметно. Кстати опухоль лечится потрясающе хорошо, особенно, если не успела прорасти по зрительному нерву (запущенные стадии). Но даже тогда исход у преобладающего большинства благоприятный.
-Ну у тебя ребёнок теперь, понятно, что наша специальность на тебя повлияла совсем по-другому. Думаю, я также буду вести себя, когда обзаведусь потомством.
Мне стало как-то жаль, что Саша растеряла свою ту эмоциональность, которая была в самом начале ее пути. А Катя, которая просто нас слушала и пила кофе махнула рукой, сказав, что она столько здоровья потратила за эти 4 года, что ее в принципе больше беспокоит ее будущее состояние, а не пациентов.
И честно, я не знаю, что лучше: сопереживающий или равнодушный врач? Кончено же, с учетом сохранения лучших профессиональных качеств.
