Веста не понимала, что ей теперь делать.
Когда старик подошёл к ней, она отступила.
Он сделал шаг вперёд и своей шершавой ладонью коснулся её лба со словами:
— Вот и славно, что ты девочку разглядела. Хорошо-то как! Значит, мне не придётся долго тебя освобождать от колдовских чар. Девочка та — дочка твоя рождённая и нежеланная.
"Воронья мать" 24 / 23 / 1
Простила она тебя, видать. Давай, бабонька, осталось немного нам с тобой потрудиться, и станешь счастливой. Только живи после так, чтобы ни одну колдовскую душу к себе не подпускать.
От руки деда лоб горел. Весте казалось, что он залез рукой прямо в её мозги. Внутри головы всё шевелилось. От этого появился неприятный звон в ушах, и какие-то жгучие слёзы, от которых хотелось жмуриться.
Дед нажал на лоб сильнее и вдруг побледнел.
— Что же ты наделала, бабонька?
Веста недоуменно смотрела на деда и с трудом понимала его упрёки.
— Не видела ты никого. Не видела. Ты же меня перед самим Господом растоптала. Распластала меня…
Дед отступил. Его руки тряслись, ноги подкашивались.
Он с большим трудом опустился на стул и прошептал:
— Силушку мою ты отдала кому-то. Вот же ж нечисти проклятые. Головы нет у тебя на плечах, милая. Ты зачем обманула? Я ж для тебя старался. А теперь и не знаю, как быть дальше.
Веста испуганно смотрела на деда и вдруг ей стало невыносимо стыдно за обман.
Она опустилась на колени, подползла к нему и стала умолять:
— Помогите мне, прошу вас! Не могу я так больше, не могу. Сердце моё как будто болотная трясина. Затягивает меня в чёрную бездну, и нет конца моим страданиям.
— Обманула, — старик шептал только это слово.
Вскоре он опустил голову и захрапел.
Веста стала будить его, чтобы он переместился на лавку. Но он не проснулся. Женщине пришлось самой его тащить.
В доме было темно. Закрытые до сих пор ставни не пропускали солнечный свет, и казалось, что всё время ночь.
Веста на самом деле уже и сама забыла о том, какое время суток.
Иногда во сне дед кряхтел, причмокивал и даже что-то говорил. Правда, речь была бессвязной.
Чтобы хоть как-то отвлечься от тяжёлых дум, женщина зажгла лампу. Зачем-то потянуло её к большому сундуку.
Она распахнула крышку и увидела там одежду Веселины: с комками грязи, порванную.
И без того больное сердце пронзило острой иглой. Веста подняла рубашку, под неё лежали фотографии. Их было три. На одной мальчик и девочка в одинаковых широких, снизу чуть присборенных штанишках, и в меховых шубках. На головах детей были шляпы. У мальчика аккуратная небольшая. У девочки такая огромная, что полы шляпы закрывали собой и часть головы мальчика.
На втором фото был молодой мужчина и женщина. Скорее всего это была Веселина.
Это точно была она! Веста рассматривала её, гладила по лицу и плакала.
— Неужели, он тебя убил? — спросила вслух у немого изображения Веста.
На третьем фото были те же дети и Веселина с мужчиной.
Выглядели они как счастливая семья. Мужчина нежно обнимал жену и детей.
— Боже мой, — сокрушалась Веста, — какие вы тут красивые. Веселина, где же ты, моя подруга?
— Где? — голос за спиной заставил Весту бросить фотографии и захлопнуть крышку сундука.
Крышка грохнулась на место со скрипяще-лязгающим звуком. Таким, что Весте пришлось стиснуть зубы.
Она оглянулась.
Это был дед. Он тёр спросонья глаза и смотрел на неё.
— Храню… — сказал старик куда-то в пустоту. — Это всё, что от неё осталось. От них осталось.
И тут уже эти слова накрыли Весту дичайшим страхом.
Она дрожащим голосом произнесла:
— Не надо, прошу вас! Меня не надо к ним. Я могу тут всё вымыть вам, вычистить. Сделаю всё, что захотите, только не убивайте.
Дед засмеялся. Ему было весело. Он так закатился, что не мог остановиться. Потом присмирел и повторил:
— Это всё, что осталось от них…
Лука был первым парнем в округе. Здравый, подтянутый, сильный. С детства ему Господь силёнок насыпал столько, что они у него и не умещались, кажется. Был Лука сыном дьячка.
Дьяка того разжаловали за грехи и пьянство, лишили всех чинов, запретили даже появляться на территории церкви. А когда он прибился к мусульманам, так вообще окрестили богохульником. А он веру поменял, и почти всех своих детей в неё привёл.
Пить перестал, распродал скот. Негоже было свиней держать мусульманину.
Жили они на подаяния. У дьячка была дочка (младшая сестра Луки), так она родилась шестипалой. Когда мать её рожала, повитуха предлагала лишнее отрубить, мол, мучиться девчонка будет. Но роженица отказалась.
Сказать, что это было заметно, не могу. Никто не замечал. Рука как рука. Но бывший дьячок садился с дочкой на центральной площади города, она растопыривала пальцы и любопытные глазели.
За диковинку платили деньги. Из города девочка и её отец возвращались с набитыми деньгами карманами. Часть он отдавал мусульманской общине, остальное откладывал на что-то. Из всех детей только Лука в мусульманство не пошёл.
Он рос своенравным. Как я и говорил, с детских лет силой обладал необыкновенной.
А у меня Веська подрастала. Да угораздило её влюбиться в Луку. Я-то наперёд знал, что не закончится эта любовь хорошим. Но то, что закончится она четырьмя гробами, не знал.
Обладал я некоторой силой. Не сказать, чтобы очень. Но мог предсказывать, мог и подлечить кого. Бабка у меня была ворогухой сильной. А я так… Отросток колдуна.
Чувствовал я тяжесть, когда Веселина с Лукой поженились. Она-то мне как дочь, только внучка. Родители померли рано, жена моя ушла вслед за ними. Вот и жили мы с Веськой, пока она не влюбилась.
Когда двое деток народились с разницей в год, я вроде бы успокоился. Правда, сват меня допекал своей новой религией. Я, как мог, его выгонял.
Он всё говорил мне:
— Лука против меня пошёл. Не стоило тебе, дед, идти на поводу у дочки.
— Иди, богохульник, — выпроваживал его я.
Когда младшей Тонечке исполнилось три, Лука стал слабеть. Уже его сын Степашка был сильнее.
Веселина попросила меня разобраться с состоянием Луки.
А я что мог ей сказать? Мне, чтобы его вылечить, нужно было силёнок побольше.
Отправил я их в соседнее село к бабке Решетихе. Она славилась тогда на всю округу.
Да только Решетиха шепнула мне, что своё она назад не возьмёт. Оказалось, что с её помощью Лука стал слабеть.
Сколько я её ни упрашивал, она отказала.
— Ты что, дед! Смерти моей хочешь?
— А ты моей хочешь? — возмущался я.
— А ты жить будешь, чего закипятился. Это вот молодёжь пусть сама разбирается. Без веры они. Грешат.
Я читал молитвы за здравие Луки.
Ему вроде бы полегчало. Прошло полгода и силы вернулись. Как-то Веселина решила ему обед на работу принести.
Зашла в его каморку (он кладовщиком был), а он там кувыркается с дочкой Решетихи.
Веселина еду уронила, закричала и бегом домой. Меня не было.
Схватила она детей и к болоту.
Там они и остались. Я на берегу только одежду её нашёл.
А Лука помер в тот же день.
Вот так. Ночью, после ухода Веселины и ангелочков ко мне явилась бабка. Она сказала, что поможет мне, чтобы я Веськины грехи искупил.
И стал я посильнее, чем был.
У меня в голове постоянно всё разговаривало, я слышал других даже через стену.
Бабка являлась, предупреждала о том, что силёнок колдовских у меня много, но есть и посильнее меня люди. И вот если я кого-то сильного переплюну, то Веселину Господь простит.
Всё время внучка являлась мне во снах. Говорила, что в сумасшедший дом её на том свете поместили.
Веста недоумевала.
— А кто же был рядом со мной? Кого я спасала? Кто меня сюда притащил?
Вопросов у Весты было много.
— Казалось тебе всё это, милая. Веська неупокоенной осталась. Вот и цеплялась ко всем. И тебя привела ко мне, чтобы я помог освободить её душу.
Не было никакой Веселины в твоей жизни. Это всё видения.
— Не-е-е-т, — Веста мотала головой. — Я с ней из одной тарелки, я с ней одной ложкой…
Дед пожал плечами.
— Ну тебе виднее. Ищи её, коли найдёшь, то похороним. А обман твой плохо на мне сказался. Не смогу я тебя вытащить. Не смогу…
Дед тяжело вздохнул, вернулся на лавку и закрыл глаза.
— Я и умереть не смогу, пока она там мается…
Продолжение тут
Всем желаю добра!
