Вечеринка кончилась поздно.
Вася Чесноков, утомленный и вспотевший, с распорядительским бантом на гимнастерке, стоял перед Машенькой и говорил умоляющим тоном:
— Обождите, радость моя... Обождите первого трамвая. Куда же вы, ей-богу, в самом деле...
Тут и посидеть-то можно, и обождать, и все такое, а вы идете. Обождите первого трамвая, ей-богу.
А то и вы, например, вспотевши, и я вспотевши...
Так ведь и захворать можно по морозу...
- Нет, - сказала Машенька, надевая кало-ши. — И какой вы кавалер, который даму не может по морозу проводить?
- Так я вспотевши же, - говорил Вася, чуть
не плача.
- Ну, одевайтесь!
Вася Чесноков покорно надел шубу и вышел с Машенькой на улицу, крепко взяв ее под руку.
Было холодно. Светила луна. И под ногами
скрипел снег.
- Ах, какая вы неспоконая дамочка, - сказал Вася Чесноков, с восхищением рассматривая Машенькин профиль. — Не будь вы, а другая - ни за что бы не пошел провожать. Вот, ей-богу, в самом деле.
Только из-за любви и пошел.
Машенька засмеялась.
- Вот вы смеетесь и зубки скалите, — сказал Вася, — а я действительно, Марья Васильевна, горячо вас обожаю и люблю.
Вот скажите: лягте,
Вася Чесноков, на трамвайный путь, на рельсы и лежите до первого трамвая — и лягу. Ей-богу...
— Да бросьте вы, — сказала Машенька, — посмотрите лучше, какая чудная красота вокруг, когда луна светит. Какой красивый город по ночам!
Какая чудная красота!
— Да, замечательная красота, - сказал Ва-ся, глядя с некоторым изумлением на облупленную штукатурку дома. — Действительно, очень красота...
Вот и красота тоже, Марья Васильевна, действует, ежели действительно питаешь чувства... Вот многие ученые и партийные люди отрицают чувства люб- ви, а я, Марья Васильевна, не отрицаю. Я могу питать к вам чувства до самой смерти и до самопо-жертвования. Ей-богу... Вот скажите: ударься, Вася Чесноков, затылком об тую стенку — ударюсь.
— Ну, поехали; — сказала Машенька не без
удовольствия.
- Ей-богу, ударюсь. Желаете?
Парочка вышла на Крюков канал.
- Ей-богу, — снова сказал Вася, — хотитс вот - брошусь в канал? А, Марья Васильевна? Вы мне не верите, а я могу доказать...
Вася Чесноков взялся за перила и сделал вид,
что лезет.
— Ах! — закричала Машенька. - Вася! Что
вы!
Какая-то мрачная фигура вынырнула вдруг
из-за угла и остановилась у фонаря.
— Что разорались? - тихо сказала фигура.
подробно осматривая парочку.
Машенька в ужасе вскрикнула и прижалась к
решетке.
Человек подошел ближе и потянул Васю Чес-
нокова за рукав.
- Ну, ты, мымра, - сказал человек глухим голосом. — Скидавай пальто. Да живо. А пик-нешь — стукну по балде, и нету тебя. Понял, сво-лочь? Скидавай!
- Па-па-па, — сказал Вася, желая этим ска-
зать: позвольте, как же так?
— Ну! — человек потянул за борт шубы.
Вася дрожащими руками расстегнул шубу и
сНял.
— И сапоги тоже сымай! — сказал человек. —
Мне и сапоги требуются.
— Па-па-па, — сказал Вася, — позвольте... мо-
роз...
- Hy?
- Даму не трогаете, а меня — сапоги сни-май, — проговорил Вася обидчивым тоном, - у ей и шуба и калоши, а я сапоги снимай.
Человек спокойно посмотрел на Машеньку и
сказал:
— С ее снимешь, понесешь узлом - и засы-Bce
при всяком удобное случае упрашивали Егорку рассказать сиачала, заранее давясь от смеха,
— Так как же ты,
Егорка, сватался-то?
- Да так уж, — говорил Егорка, - обмишу.
рился.
- Заторопился, что ли?
- Заторопился, — говорил Егорка. -- Время было, конечно, горячее - тут и косить, тут и носить и хлеб собирать. А тут, братцы мои, помирает моя баба. Сегодня она, скажем, свалилась, а завтра ей хуже. Мечется, и бредит, и с печки падает.
- Ну. говорю я ей, — спасибо, Катерина Ва-сильевна,— без ножа вы меня режете. Не вовремя помирать решили. Потерпите, говорю, до осени, а осенью помирайте.
А она отмахивается.
Ну, позвал я, конечно, лекаря. За пуд овся
Лекарь пересыпал овес в свой мешок и говорит:
- Медицина, говорит, бессильна что-либо предпринять. Не иначе, как помирает ваша ба-бочка.
- От какой же, — спрашиваю, — болезни? Извините за нескромный вопрос.
— Это, — говорит, — медицине опять-таки не-известно.
Дал все-таки лекарь порошки и уехал.
Положили мы порошки за образа - не помо-гает. Брендит баба, и мечется, и с печки падает.
И к ночи помирает.
Взвыл я, конечно. Время, думаю, горячее - тут и носить, тут и косить, а без бабы немыслимо.
Чего делать — неизвестно. А ежели, например, же-ниться, то опять-таки на ком это жениться? Кото-рая, может, и пошла бы, да неловко ей наспех.
А мне требуется наспех.
Заложил я лошадь, надел новые штаны, поги
вымыл и поехал.
Приезжаю в местечко. Хожу по знакомым.
— Время, — говорю, — горячее, разговаривать много не приходится, нет ли, говорю, среди вас ка-пался. Знаю, что делаю. Снял?
Машенька в ужасе глядела на человека и не двигалась. Вася Чесноков присел на снег и стал расшнуровывать ботинки.
— У ей и шуба, — снова сказал Вася, — и ка-
лоши, а я отдувайся за всех...
Человек напялил на себя Васину шубу, сунул
ботинки в карманы и сказал:
- Сиди и не двигайся и зубами не колоти.
А ежели крикнешь или двинешься — пропал. Понял, сволочь? И ты, дамочка...
Человек поспешно запахнул шубу и вдруг
исчез.
Вася обмяк, скис и кулем сидел на снегу, с недоверием посматривая на свои ноги в белых носках.
— Дождались, - сказал он, со злобой взглянув на Машеньку. — Я же ее провожай, я и имущества лишайся. Да?
Когда шаги грабителя стали совершенно не-слышны, Вася Чесноков заерзал вдруг ногами по снегу и закричал тонким, пронзительным голосом:
— Караул! Грабят!
Потом сорвался с места и побежал по снегу, в ужасе подпрыгивая и дергая ногами. Машенька осталась у решетки.
