Денек скверный был. То-ли несусветная жара, то-ли мглистая дымка над далекими горами, а может под накопившаяся усталость. Настроение было хуже некуда. Хотелось домой, надоела эта спец-командировка. Но летать надо. Наши войска покидали Афганистан и мы работая с аэродрома Мары прикрывали вторым эшелоном колонны на марше. Идет себе колонна, над ними вертушки висят, просматривают ближние горушки. Они выше пятисот метров не поднимаются, это первый эшелон. Вооружены они до зубов и пушки, и НУРСы готовы к открытию огня. Ребята опытные, одна пара пониже идет, вторая позади повыше прикрывает от пуска "Сингера" в догон. Крутятся вокруг колонны. Мы же тысячах на трех ходим парой, этакой растянутой вдоль колонны восьмеркой. Приглядываем за удаленными окрестностями, что бы духи или, как мы их называли басмачи, не учинили обстрел из далека.
Ох и тяжкие были полеты. Миг летит не быстро, на экономичном режиме, а главное не очень высоко и жара дает себя знать. Кондиционирование не справляется, гонит тепловатый воздух, солнце печет через фонарь. Ну и пекло, разворот, прямая, разворот, прямая, без конца и края. Мокрый уже весь, из под шлема течет, ноги в летных ботинках хлюпают. Автомат, взятый на всякий случай, уже синяк на боку продавил, в тесной истребительной кабине его можно только под ремни на бок пристроить. Время тянется, плывут внизу коричневатые скалы, выжженные солнцем покатые горушки и снова скалы. В эфире напряженная тишина, только скупые команды вертушек, отмечающие развороты и квитанции о приеме. Пара на смену прилетит минут через двадцать, ох, дотерпеть бы. Мысли тянуться к прохладной воде, поваляться бы в тенечке и притупляется внимание, скалы, горки, лента дороги, будь они прокляты. А внизу война.... Это ты понимаешь и тряхнув головой снова всматриваешься в подстилающую местность. Три, пять вылетов это для самых крепких, но это предел, за которым маячат всякие беды. Достается не только нам, птичкам нашим тоже не сладко. Жарища за сорок и даже с половинной нагрузкой взлет с последней плиты. Две пятисотки, два УБ-32 и уже не летит. Отрыв с последних плит бетонки, а зачастую пылища за колесами, которые волокутся по песочку за полосой, уже не на земле, но еще и не в воздухе. Медленный набор высоты без форсажа, что бы топливо сэкономить и длительное патрулирование заданного участка дороги на территории Афганистана.
И снова вираж, впереди, ниже, две вертушки левым разворотом втискиваются между горушек.
Вдруг, какой-то всплеск из за бугорка и еле заметная сероватая ленточка понеслась за крайней вертушкой. Суховатый треск взрыва и дымный шлейф потянулся за вертолетом. Секунда другая и на месте вертушки появляется огненный шар из которого, как-то жалко и беспомощно торчат растопыренные колеса и хвостовая балка с вращающимся винтом.
И крик в эфире ...Ма-ма. Мама я вер....
Вертолет врезается в гору, а рука уже двинула РУД на форсаж. В ушах еще звучит этот отчаянный крик, а крыло уже 45 и скорость шагнула к тысяче. Место пуска я заметил четко и теперь с косой полупетли строю маневр атаки.
Скажу честно, я не чувствовал в этот момент ничего кроме странного, горьковатого привкуса во рту. Ни боли, она пришла потом, ни ярости, ничего. Только желание стереть с карты этот кусочек горы. Прицел уже зажег ПР, но я все ждал, разгоняя форсажем свои бомбы и тут увидел сплетающиеся вокруг беловатые паутинки. В прицеле ясно виднелись огненные точечки и безобидные на вид паутинки от них. Слегка скорректировал марку, где огоньки погуще и нажал сброс. Потянул на себя, навалилась перегрузка и пошел вверх, погасив форсаж и слегка дав педаль на скольжение, что бы отвернуть раскаленное сопло от возможно взлетевшего уже "Стингера". На всякий случай отстреливая ППИ. Снизу, как кувалдой ахнуло, а затем еще, это ведомый отбомбился. Набрав с полупетли тысячи три с половиной снова рванули вниз. Прицеливаясь я вдруг понял, что стрелять уже не в кого. Ударная волна четырех пятисоток разорвала все, что было на холме и вызвала огромный обвал. Вниз в долину катился все сметающий вал камней скал и песка, хороня все под собой. Но НУРСы все же прорезали небо и стали рваться вызывая еще больший обвал. Выстрелили все до железки, а сведенный палец все давил на гашетку.
Выскочили наверх и заметили пару сменщиков. Коротко доложили о бое столкновении и получив разрешение легли на курс возврата.
Приземлившись выбрались из кабин, выдохнули и позаимствовав сигареты у своих техников закурили прямо на стоянке. Меня колотила крупная дрожь, а во рту все силился горьковатый привкус. Затянулся пару раз и бросил, не могу, сейчас стошнит. Лихорадочно вдыхая воздух открытым ртом, отбежал к отражателям и меня вывернуло наизнанку. Техник участливо положил руку на плечо...
----Водички попей, Георгич.
Прополоскал рот, хлебнул из кружки тепловатой воды,вроде полегчало.
---Досталось?
---Вертушку с Мары-3 басмачи на моих глазах сожгли.
---Врезали им? Самолет то пустой.
---Врезали, а толку? Ребят не вернешь. А кричали.... Господи!
Я махнул рукой и поплелся к забору ограждавшему аэродром вертолетчиков.
----Семеныч, ты ведомому скажи, что бы на разборе за меня отбоярился, мне по плохело, пусть скажет.
---Ладно. А ты куда?
---К вертолетчикам схожу, может выжил кто?
Еще перешагивая заборчик разделявший аэродромы заметил вертушку возвращающуюся с гор. Я подошел в тот момент, когда из двери передавали на руках брезенты с тем, что осталось от экипажа. Их уложили в рядок в тени вертолета в ожидании машины. Я потащил с головы шлем. Замазанный сажей брезент, пропитанный кровью, скрывал от меня то, что еще двадцать минут назад было экипажем вертушки, строгим или смешливым, любящим кого-то или любимым кем-то. Я не знал их, но вдруг с обостренной болью почувствовал, горькую правду войны. Они никогда не вернутся домой, их не увидят дети, их жены превратятся лишь в тени, тех цветущих женщин, коими они были до. Еле заметный след "Стингера" просто зачеркнул их. И снова на губах я почувствовал горечь изрядно сдобренную кровью, я и не заметил, как прокусил губу. Обернулся и зашагал восвояси.
Это было давно, но мне отчетливо помнится этот вкус. Холодновато горький, солоноватый, вкус пороха и крови, вкус войны.
